Соблазн

Воспоминания опять приходят ночью, и Клаус проклинает себя и мироздание, коротая время с блокнотом и бурбоном. Он так давно ищет спасения в творчестве, что над очередным ее портретом не язвит даже Кол, а Хейли вопросительно поднимает бровь, предлагая сделать выставку работ, посвященных "великой Кэтрин Пирс". Предложение почти всерьез и он почти согласен, что уже много говорит о его состоянии. Элайджа с Ребеккой тайком начинают подбирать галерею, никак не сходясь во мнении, и это окончательно прорывает плотину его злости. Он злится на себя - больше не на кого, хотя во всем виновата эта девчонка, разрушившая его жизнь, подобно урагану. Клаус помнит, как Элайджа познакомил их, и как она смущалась, когда он целовал ее руку; сейчас он бы многое отдал, чтобы к ней вновь вернулась эта способность, но увы - увидеть Кэтрин Пирс смущенной нечто из области фантастики. Из этой же области то, что он никак не может ее забыть. Среди огромного количества девушек и женщин с которыми он коротал время и в которых, иногда, искренне влюблялся, она выделяется так же, как ее парадный портрет среди множества едва законченных набросков. А ведь черт возьми, с любой из них ему было в сто раз легче и проще, чем с ней, уютней и спокойней, и от большинства из них он не ждал постоянного подвоха - символического ножа в спину, которые они с Кэтрин периодически вонзают друг другу. Вернувшийся под утро Кол, ехидно замечает, что любить сумасшедшую интереснее - от нее никогда не знаешь, чего ожидать. Клаус мысленно желает ему получить пару проклятий от своей ведьмы, в подтверждение теории, но задумывается над услышанным, понимая, что это многое объяснило бы. Когда очередным утром Клаус ловит такой выразительный взгляд Марселя, что хочется разорвать ему горло, то посылает всех к черту и отправляется в свой личный рай. Она похожа на Кэтрин, как еще один двойник и готова на все, чтобы ему понравилось. Даже не морщась при имени Катерина, что он повторяет, едва переступив порог, Мейси позволяет выцеловывать на своей шее замысловатые узоры, пока его руки пытаются расстегнуть платье. Пуговицы не поддаются и ткань рвется, повинуясь его силе, под страстные извинения и обещание купить завтра же другое. Он никогда не позволил бы себе такое с Кэтрин, как и легкие красные отметины на нежной коже, но Мейси нравится его переходящая в грубость властность, и он немного ослабляет контроль. Недостаточно, чтобы навредить, но слишком, чтобы она чувствовала себя игрушкой в его руках. Она стонет и этот звук так не похож на желанный голос, что он морщится, мгновенно отбрасывая лишние мысли, чтобы переместить их на кровать. Чертову огромную кровать с красным шелковым бельем, словно они в третьесортной гостинице, где можно снять номера на час. Шелк холодит разгоряченную кожу, его рубашка летит на пол под треск пуговиц, и Клаус, наконец-то, видит перед собой ту, ради которой пришел. В затуманенных глазах Катерины откровенная страсть, тело изгибается в попытках продлить необходимый контакт, но главное, она молчит, тяжело дыша. Это то, с чего все начинается, и он впивается в полные губы, чувствуя, как с облегченный вздохом, она прижимает его к себе. Он больше не слышит чужих стонов и это позволяет полностью раствориться в собственной фантазии, где есть только их сумасшедшая страсть и нежность, с которой он покрывает поцелуями ее тело. Можно только так. Клаус уверен, что если он и сможет чем-то завоевать ее ледяное сердце, то только нежностью - все остальное она уже видела. Поэтому он невесомо целует ее грудь, медленно спускаясь к животу, и абсолютно игнорирует ее руки, пытающиеся ускорить происходящее. Все всегда происходит по его правилам - ей пора бы усвоить это за те месяцы, что они провели в этой комнате с плотными шторами и множеством тюли, чтобы он мог любоваться игрой света и тени на ее коже. Она расслабленна и еще не вышла из роли, поэтому он целует ее мокрые плечи, благодаря за подаренное блаженство и любуясь изгибом ее спины. Она по прежнему молчит и ее довольные вздохи звучат музыкой в его ушах, когда губы и руки заглаживают последствия своей грубости, осторожно лаская едва видные отметины от его пальцев. Утро немилосердно вступает в свои права и Клаус не спеша одевается, любуясь Мейси - это она готовит кофе, одетая лишь в его рубашку. Слишком похожая на Кэтрин в его мечтах, чтобы он разозлился на столь бесцеремонное пренебрежение устоявшимися правилами и даже поддался искушению поцеловать ее в висок, как сделал бы это с настоящей мисс Пирс. Он отправляет с курьером несколько платьев из последней коллекции и поднимается к себе, игнорируя находящихся в гостиной Хейли и Джексона. Засос на его шее производит фурор, но кроме Кола никто это не комментирует и к вечеру жизнь возвращается в привычное русло, погребенная под ворохом постоянных проблем. Пару раз Камилла пытается с ним поговорить на тему несчастной любви, но он игнорирует ее уловки, переводя тему, а появившиеся новые враги надолго переключают внимание на себя. Клаус опять воюет с ведьмами, ругается с Хейли по поводу ее попыток защитить свою стаю и безопасности Хоуп, не переваривает Джексона и ссорится с Марселем из-за Давины. Виски снова его лучший друг в безрадостных размышлениях об ошибках прошлого, а карандаш позабыт в верхнем ящике стола - на него не находится времени между попытками защитить семью и спрятать трупы. Картины становятся его отдушиной лишь месяцы спустя, когда ситуация возвращается под контроль, а Элайджа с Колом дружно обзывают дырой, найденный им уединенный дом в весьма живописном месте. Только вместо пары пейзажей на кирпичной стене появляется настолько эротично-откровенный портрет, что приехавший Элайджа предпочитает смотреть на свои туфли, а смущенная Фрея говорит что-то про любовный приворот, чем окончательно выводит измученного воплощенным образом брата из себя. Следующие недели он превращается в совершенного затворника, открыто игнорируя семью с их чрезмерной забой и появляясь в городе, только чтобы повидаться с дочерью. Одиночество помогает собрать мысли и рассортировать чувства, а руки переносят на холст все новые детали окружающего пейзажа. А еще приходит откровение, что он начал забывать ее глаза. Клаусу приходится потратить часы, чтобы восстановить в памяти каждую золотистую крапинку, появляющуюся в шоколадной глубине когда она смеялась, и смирится с тем, что он, наконец-то, отвык он ее звонкого переливчатого смеха. Голос Мейси в телефоне уже не кажется таким чужим и не знакомым, и хочется прижать к себе гибкое стройное тело, предварительно оценив новый кружевной комплект. Она говорит что-то о свечах и технике массажа, которую изучала последние месяцы, и Клаус ловит себя на мысли, что согласился бы снова стать ее подопытным кроликом. Ротанговая кушетка выглядит надежнее массажного стола, но прошлое недоразумение еще свежо в памяти, а несколько щепок так и остались где-то под кожей, поэтому он останавливает свой выбор на кровати, усмехаясь перед предсказуемым недовольством новоявленной массажистки. Она приезжает с точностью до секунды, и не тратя лишних слов, осматривает небольшое помещение. Складка недовольства прорезает идеальный лоб, и Клаус осторожно разглаживает ее, не забыв обвести и контур пухлых губ, приоткрытых от возрастающей страсти. Все таланты Мейси предназначены не ему, именно для своего паря - Клаус постоянно забывает, как его зовут - она учится массажу, готовит круасаны и красит волосы. Клаус не в претензиях, ведь это он пожинает плоды, наслаждаясь прикосновением нежных рук. Кровать, действительно, оказалась не самым лучшим вариантом, и ощущения теплого тела на бедрах направляют его мысли в противоположное расслаблению направление, но Мейси старательно игнорирует этот факт, сосредоточившись на своем занятии. Обычно начинают со спины, но обычно - это не про них, поэтому сквозь полуприкрытые веки Клаус рассматривает сосредоточенное лицо, задерживаясь на прикушенной губе. Потом взгляд спускается еще ниже к длинной шее и ключицам в широком вырезе просторной кофты, открывающей одно плечо и еще больше этой бледной, почти алебастровой кожи. Отсутствие загара всегда удивляло и восхищало его. С момента знакомства, Мейси ассоциировалась у него с миниатюрной фарфоровой статуэткой, и Клаус всегда тщательно контролировал себя, стараясь не причинять ей излишней боли. Так, как контролировал себя когда-то с Катериной. Разомлевший, он позволяет себе вновь потеряться в глубинах сознания, осторожно касаясь бархатистой кожи самыми кончиками пальцев, вырисовывая одному ему известные узоры. Мейси тихо выдыхает, но сознание упорно представляет совсем другую девушку, со смущенным румянцем на лице, прикусывающую полные розовые губы в попытке выверить следующий шаг. Он опережает ее, быстро приподнимаясь и целуя, чтобы так же быстро откинутся обратно, на этот раз плотно сомкнув веки и предоставляя ей возможность самой выбирать дальнейшие действия. Он ждет робких прикосновений, или, наоборот, откровенных ласк, втягивающих его в чувственную игру; но Мейси гораздо хитрее и опытнее той, что он так хочет видеть, поэтому она снова игнорирует произошедшее, оставляя за ним и следующий шаг. Только сбившее дыхание, которое она даже не пытается восстановить, выдает, что ей нравится эта маленькая игра. Клаус наслаждается ускорившимся сердечным ритмом, вспоминая растерянные шоколадные глаза и робкие вопросы, на которые ему так нравилось отвечать. А ведь он даже не пытался ее соблазнить, просто воспользовался комнатой брата, чтобы переодеться, абсолютно не ожидая появления их очаровательной жертвы. Она была крайне смущенна, но ничуть не заинтересованна, всецело предпочтя Элайджу, что тогда совершенно не казалось ему обидным. Их маленькая птичка еще не знала, что ее дни в золоченой клетке сочтены, а сам Клаус даже не предполагал, как сильно заблуждается в своих чувствах. Он рад, что Элайджа спас ее, хоть никогда не признается брату в этом. Нежные руки продолжают разминать затекшие мышцы, и Клаус позволяет иллюзии окончательно завладеть собой, оказавшись в старом английском замке, где снова быстро пересекает коридоры после очередной ссоры с братом. Кэтрин он встречает в одной из открытых галереей, когда она бежит ему навстречу, прикрывая глаза от солнечных лучей, проникающих сквозь витражи. Она кажется нереальной сказочной феей из местного фольклора в окружении множества дрожащих цветных пятен; именно тогда он впервые видит в ней что-то большее, чем несуразная копия Татьи. С того дня он начал заметать то, что не видел до этого. Тонкую талию и нежные руки в изящных жестах, грациозные движения и чистый живой смех, едва уловимый запах верескового мыла, который он мог почувствовать даже сейчас, и грустная песня на родном ее языке, которую Кэтрин пела всего однажды - в Самайн. Клаус вновь приоткрывает веки, чтобы насладится игрой света на бледной коже, оживляя ту далекую ночь. Пусть блики нескольких свечей не похожи на свет десятков костров, а слабый сумрак комнаты совсем не плотная ночная мгла, его видение оживает. Два образа плотно накладываются друг на друга и Клаусу кажется, что понимание в глазах Мейси принадлежит Катерине, а еле заметная паутинка недавно полученных шрамов всегда была на плече Пирс. Эти травы всегда действовали на него одурманивающие, поэтому он так редко разрешал пользоваться ими. За ночью чуда приходит расплата, и горькое разочарование от самообмана в который он погружается, оставляет неприятное послевкусие. Но реальность придет с утром. А сейчас тело Кэтрин плавится под его ладонями, когда он гладит бархатную кожу, покрывая невесомыми поцелуями горло. Соблазна укусить нет - с ней он не хочет быть вампиром, пытаясь притворится человеком, которым когда-то был; только в иллюзиях он может себе это позволить. Мейси тяжело дышит, давно забыв об уговоре молчания, но он слишком одурманен, и негромкие просьбы Катерины звучат для него музыкой. Распалившиеся воображение переписывает воспоминания, делая ту ночь действительно особенной из-за разделенной ими страсти, которую тогда не испытывал никто из них. Ее одежда летит на пол, словно шелковое платье, а современное белье ничуть не похоже на средневековое, чему Клаус только рад, лаская взглядом совершенную для него фигуру. Бежевое кружево смотрится великолепно, чтобы он оставил его еще на несколько мгновений, прокладывая дорожку поцелуев по самой кромке лифчика, там, где бьется сердце, которое должно принадлежать ему. Чужой пульс отдается в голове, а нежные прикосновения электрическим током по телу и когда его одежда летит на пол, он позволяет ей захватить контроль. Все правила улетели в молоко, как Мейси любит выражаться, еще в тот момент, когда она переступила порог этой комнаты, и чувствуя как горячий язык чертит одной ей понятные узоры на его груди, Клаус просто наслаждается этим. Руки продолжают разминать мышцы, плавно переходя на пресс, но не позволяя себе ничего лишнего, вызывая вздох разочарования и понимающую усмешку. Она дразнит его, отыгрываясь за все то время, когда ей приходилось подчиняться, притворяясь кем-то другим. Ему придется просить, или даже умолять ее о снисхождении - и если Древний вампир никогда не стал бы этого делать, то Клаус-человек не видит в этом ничего зазорного, спокойно принимая правила игры. Они так и проводят ночь - за выяснением кто из них изобретательней в этой вечной борьбе мужчины и женщины. Рассвет Клаус встречает с пониманием полного тупика, в который окончательно забрели его мысли. Дело даже не в невозможности воплощения своих иллюзий в реальность - им с Кэтрин никогда уже не стать прежними, даже если они выпьют эликсир, сменив сущность; а в том, что ему хочется счастья, как бы его банально и странно это не звучало. Если когда его чувства были игрой, то сейчас он проиграл. Он сам превратил их обоих в тех, кем они стали и вряд ли что-то сможет загладить его вину, и уж тем более исправить случившееся. Его любовь - сейчас Клаус достаточно храбр, чтобы признать себе, что это именно она - прогрессирующая болезнь, изо дня в день отравляющая его жизнь и усиливающая груз вины, что делает его уязвимым. Он всегда знал, что обречен на одиночество. И человеком, когда Татия выбрала Элайджу, и вампиром, когда Аврора отказалась бежать с ним. Кэтрин не изменила этого утверждения, а прошедшие столетия только укрепили его принятие всепоглощающего одиночества, в которое он иногда позволял проникнуть семье и нескольким женщинам. И только образ Кэтрин, не смотря ни на что, делил с ним эти годы, помогая постигать все краски одиночества и учиться наслаждаться ими. Рядом просыпается Мейси, сонно хмурясь, но понимающе хмыкая при виде его хмурого лица, и Клаус решает в кои-то веке наслаждаться тем, что есть сейчас. Мейси никогда не станет Катериной, навсегда ставшей самым большим секретом и самой горькой иллюзией его бесконечной жизни, но ей и не нужно ей быть. Достаточно того, что она рядом, готовая воплощать его фантазии и терпеть его прихоти, а главное, не вызывающая почти никаких чувств, кроме легкой привязанности. Он легко целует удивленную девушку в лоб, накрывая их одеялом и шепча приятные пошлые словечки, когда она еще раз понимающе хмыкая, закрывает ему, наконец, рот поцелуем. Его сердце принадлежит Великой Кэтрин Пирс, но это большая тайна и телом он всегда будет принадлежать кому-нибудь другому.