Коготки

– Он не придет, – говорит Хару и поджигает сигарету, закуривает, выпуская дым в темноту. Хибари не говорит «Курение запрещено по уставу Средней Намимори», или «Это нарушает дисциплину», или «Выбрось сигарету, не то ты не выйдешь из этого переулка», и не говорит даже «Сигарета в руках не украшает молодую женщину». Он просто морщится и отходит в сторону, так, чтоб дым на него не попадал. Этот переулок – и этот вечер – уже никаким дымом не испортишь. – Я тебе об этом говорил. Ему это больше не нужно, ничто его не держит, он уже не наш союзник. Идем отсюда. Хару качает головой и молчит, только курит, выпуская дым. Хибари бы решил, что она нервничает, если бы не знал, что та ее часть, что отвечает за нервы, давно умерла. – Черт, у нас почти никого не осталось, – говорит она, глядя в сторону, и пепел с ее сигареты срывается вниз и падает на отворот ее плаща. Хибари должен сказать «Это ты виновата», или «Не этого ли ты хотела?», или «Как тебе теперь нравится власть?», но не говорит. Вместо этого он подходит ближе, забирает сигарету, бросает ее на землю, в лужу – этот тупик между домами не испортит уже никакой окурок – и говорит: – Поехали домой, мальчик тебя уже заждался. Хару поднимает на него глаза – красивые, темные, Хибари когда-то за них многое отдал – и говорит: – Ты же меня не оставишь? – и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Поехали, нужно еще зайти в магазин, дома нет молока. И они идут к машине. Хару огибает лужи, на высоких каблуках туфель ей скользко и неудобно, и она берет Хибари под локоть, и они идут вместе, хрестоматийная семейная пара из сказок и детских книжек. Мама и папа, вместе и навсегда. Когда Хибари об этом думает, его тошнит. За поворотом их ждет черная машина, очень приметная, продав ее, можно купить все квартиры в этом квартале. Их не было час, но никто не поцарапал капот, не открутил зеркало и не выдрал магнитолу. В Неаполе эту машину знает каждая собака и ни единая собака эту машину не тронет. Хибари не знает, чей авторитет этому виной – Вонголы или его собственный, но только заезжий идиот может на нее покуситься. Он нажимает на брелок и открывает дверцу перед Хару. Она проскальзывает в салон, кладет на колени сумочку, складывает руки и сидит, вперившись в пространство, примерная японская школьница. Такой она была десять лет назад, думает Хибари, очень милая девочка, но что с людьми делает время, власть и мафия. Она – вторая невеста Десятого Вонголы, первая жена Хибари Кеи, Королева-регентша при Одиннадцатом. Хищница с нежным взглядом, за шерсткой на мягких лапках скрываются стальные когти длиной с дюйм, кровь на длинных кошачьих клыках еще не высохла. От милой Хару-Хару, конфетки-карамельки по имени Миура Хару ничего почти не осталось. Только, может, где-то глубоко, но что там, внутри, Хибари не знает. И не знал, кажется, никогда. – Хару, – говорит он, садясь за руль. Она словно с трудом отводит взгляд от точки в пространстве и смотрит на него так пусто, что Хибари хочется встряхнуть ее за плечи и сказать «Ну же, приди в себя». Он ничего этого не делает, заводит мотор машины и говорит: – Ты уверена, что не хочешь связаться с Ямамото? Ее взгляд становится осмысленным: – Нет. Не хочу. Это лишнее. Он ничем нам не поможет. Хибари отворачивается от нее и вжимает в пол педаль газа. – У него есть связи с Варией… Хару перебивает его на полуслове, вскрикивает зло и колюче, словно пытается задеть: – Нет, никаких связей с Варией. Занзас… Пока Занзас в Варии, она не будет нашим союзником. И замолкает. Хибари кажется, что он слышит через гул автомобиля, как ворочаются шестеренки в ее голове, как она думает о том, что Занзас ей мешает и думает, как его убрать. Хибари об этом тоже думал, но быстро сдался. Занзаса и Варию им не достать. Или достать, но поплатиться жизнью. Хибари мог бы, конечно, когда он был подростком, в предвкушении такого боя у него бы выкипела вся кровь. Но Хару и мальчик… Как бы не хотелось вступить в драку, разогнать застоявшуюся кровь, Хибари никак не может оставить их одних. Их сожрут. Возможно, их сожрут даже если Хибари будет рядом – он сам уже ничего не знает – но если вдруг его не станет, оставшиеся им дни можно будет пересчитать по пальцам. Они заезжают на парковку перед гипермаркетом, Хибари ставит машину у ограничительного забора и говорит: – Иди, я подожду. Хару выпархивает из машины на своих огромных каблуках и склоняется у дверцы машины: – Тебе ничего не надо? – Нет, – говорит Хибари. Хару хлопает дверцей и быстрым шагом пересекает стоянку. Хибари смотрит ей в спину, разглядывает прямую тонкую фигуру под черной тканью пальто и задается вопросом, в тысячный уже раз – что перемкнуло в его голове, когда он влюбился так сильно, что позволил собой управлять? Почему он сейчас не оставит ее одну разгребать ворох собственноручно созданных проблем? Какого черта ты вообще в это влез, Хибари Кея, мать твою?! Какого черта ты ее не остановил?.. «Потому что она была женщиной Десятого Вонголы», – говорит мерзкий голос внутри его головы, и Хибари сжимает ладонь в кулак, потому что так и есть. Она убежала к Саваде по первому зову, и была рядом с ним до самого конца. Она ушла от Хибари, когда ей это было нужно, и вернулась обратно, когда ей захотелось. Возможно, в этом тоже был тонкий расчет. Если бы Савада не умер сам, Хибари бы однажды точно переломил его тощую цыплячью шейку. Но Савада мертв, и его вторая невеста теперь свободна, как ветер. Точнее, уже не свободна, но Хибари это устраивает. За это он многое может ей простить. Хару – сука, Хибари это знает. Но она сука несчастная и использованная. Замена любимой жены, мать не своего ребенка. В этом они с Хибари равны, как половинки разбитой чашки. И если она хоть немного любит его на самом деле, то все не так плохо. Когда Хибари заканчивает эту мысль, Хару как раз возвращается. Она открывает дверь и Хибари вздрагивает от неожиданности, потому что он успел закрыть глаза, и, кажется, задремать самую малость. – Я купила молоко, – говорит она радостно и забрасывает пакеты на заднее сиденье, – и бисквиты – ты же их любишь? – и шоколад, потому что мальчик очень просил, в конце-концов, он старается, можно же его побаловать? – Ты его слишком балуешь, – говорит Хибари, выезжая со стоянки. – Это ты слишком строг, – смеется Хару и скользит взглядом по зеркалу заднего вида. – Детям нужно сладкое! Это самая малость, так они понимают, что их ценят, любят… – Показывать любовь можно и по-другому, не только конфетами. Ты бы сводила его в парк, карусели, машинки, ты ведь сама ходила туда постоянно, уже в старшем возрасте, вместе с… – говорит Хибари и осекается. Хару смотрит в окно со своей стороны, по стеклу опять расползаются дождевые капли, чертов дождь, когда же он закончится? – Ты опять все испортил, – говорит Хару. Она стучит пальцем по стеклу и начинает говорить громко, тонко, холодно и звеняще. – Ты вечно все портишь, как тебе не надоело, ты опять напомнил мне… – она замолкает на полуслове, потом продолжает: – Это мой ребенок, я делаю с ним, что хочу, я кормлю его шоколадом, если мне хочется, или не вожу в парк, а твое дело… да какое твое дело, как я его воспитываю? Хибари вдруг понимает, что впервые за столько лет готов ее ударить. – Это наш ребенок, слышишь? Не твой, наш, и я имею право… – Ты всегда зовешь его мальчик, – говорит Хару, поворачиваясь к нему лицом. У нее на щеках слезы, тушь потекла по лицу. – Ты зовешь его мальчик, а у него есть имя. У него с рождения есть имя. Остаток пути они проводят в тишине. *** Дома их ждет Карлина, дама с богатым прошлым, она и нянька, и телохранитель, и горничная, и личный повар при Одиннадцатом. Мальчик тоже дома, еще не спит, и, как только они входят, налетает на них с объятьями. Он кричит «Мама!» и виснет у Хару на ногах. Она опускается на колени, обнимает его, гладит по голове и целует в лоб. Спрашивает: – Как прошел день у моего солнышка? Он не отвечает, выкручивается из объятий и идет к Хибари. Тот подхватывает его на руки и несет в комнату. Ребенок обнимает его за шею, и улыбается, тепло дышит в лицо сладким запахом конфет. – Так ты не ответишь маме? Хару идет за ними следом. Мальчик лопочет, пересказывает события мультика, рассказывает про собаку, которую они видели на улице, о том, что под дождем нельзя кататься с горки, и что в книжке, которую читает ему Карлина, очень-очень страшная ведьма, но принц ее не боится, он очень сильный, он почти такой же сильный, как папа. А папа бы точно не испугался ведьмы, правда, папа? – Да, – говорит Хибари. – Ни одна ведьма на свете папу не испугает. Папу не испугает даже дракон! Ты вырастешь и станешь таким же сильным. Они валятся на диван и ребенок хохочет, Хибари щекочет его, что-то приговаривает, а Хару говорит с Карлиной, и до Хибари доносятся отголоски: нет, на прогулке за ними никто не следил; да, он кушает хорошо и слушает внимательно, очень умный мальчик; нет, пока не стоит снова переезжать, их здесь еще не знают, а малыш только адаптировался; нет, у него пока еще не появлялось Пламя. – Спасибо, Карлина, – говорит Хару. – Ты свободна до завтра. Нянька кивает и идет в прихожую – собираться. Мальчик убегает ее провожать. – Он очень умный, – говорит Хару, – вежливый, спокойный, схватывает все налету. В детстве Тсуна никогда таким не был, я иногда думаю, действительно ли это его сын? – Его, – говорит Хибари. – Фамильная кровь Вонголы во всех чертах, он очень на него похож. Не всем же быть неудачниками. Он напрягается, думая, что опять сказал не то, но Хару не обращает на это внимания. – Ты будешь ужинать? – Да. Ужинают они все вместе. Мальчик сосредоточенно ест свою порцию пасты, Хибари думает, что пора приучить его и к японской кухне, он же японец намного больше, чем итальянец, если на то пошло. Рядом бубнит телевизор, какие-то новости: опять застрелили какого-то парня из мафии – не важно, кто это был, если его застрелили, а не измолотили пламенем в мелкую крошку, он был недостаточно важен; потом новости культуры – в опере снова дают «Волшебную флейту», они с Хару были на ней уже три раза; прогноз погоды – завтра опять дожди и плюс двенадцать. – Ты поел? Пойдем умываться и ложиться спать, милый? – говорит Хару, и мальчик кивает, и они уходят в ванную. Хибари собирает со стола посуду, ставит в раковину, смотрит на нее долго, а потом принимается мыть тарелки, кастрюли, столовые приборы. Когда Хару возвращается, кухня уже сияет чистотой. – Он спит, – говорит Хару и садится за стол напротив Хибари. Кладет ладонь поверх его руки. – Прости, что я вспылила, я неправа. Ты хороший отец, Кея, он тебя очень любит, я тоже очень тебя люблю. Хибари хочет встать из-за стола, скинуть что-нибудь на пол, чтобы оно разбилось громко, вдребезги, и спросить, как долго она будет врать ему в лицо о своей любви, и водить за нос его и ребенка, они же не идиоты, они же все видят, сколько можно, Хару?! Но в квартире тихо, их – не их – сын спит, и он сдерживается. Вместо этого он сжимает ладонь Хару в своей. – Пойдем в спальню. *** Его Хару очень красивая. Хибари знал это с первого дня, когда они были еще не слишком взрослыми, а сейчас она была прекрасна, взрослость ей шла, и стрижка была восхитительна, и улыбка, и фигура. Хибари целует ее в губы, в шею, обнимает, прижимая к себе, помогает расстегнуть платье, осторожно стягивает его на пол, целует ключицы, плечи, грудь, а Хару цепляется за его плечи ногтями, подставляется под поцелуи, целует его шею в ответ. Они очень быстро оказываются голыми и в постели. Когда Хибари был подростком, у него бурлили гормоны, и ему не терпелось, его ничто не касалось, кроме собственного удовольствия, он трахал женщин так, как нравилось ему, не думая об этих женщинах и их ощущениях. Время поменяло его слишком сильно и от подростка не так много осталось. Теперь он хотел, чтобы женщина – Хару – извивалась под ним, цеплялась, просила, захлебывалась стонами и хотела его. С Хару так редко получалось. Она его хотела, и просила, и цеплялась, но еще больше сам Хибари хотел ее. Это было очень глупо с его стороны, ему нужно было думать головой, когда они оказывались рядом, а голова его думать не хотела совершенно. Потому что это была его Хару, и в сопротивлении ей он давным-давно был бессилен. Сейчас он тоже слишком быстро потерял голову. Она была уже вся влажная и просила ее трахнуть, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Кея, и он не мог больше себя удерживать, потому что стояло каменно и даже яйца болели от возбуждения. Он прижал головку члена к мягкому и влажному (Хару заскулила «Да, да, да!») и толкнулся внутрь. После этого его голова совсем не соображала. Кажется, он целовал Хару всюду, куда мог дотянуться, вжимал в матрас всем телом, она не оставалась в долгу, подавалась бедрами вперед, кусала его плечи, цеплялась ногтями то за спину, то за задницу, громко стонала (боже, как они никого не разбудили?) и лезла целоваться, очень остро и вкусно облизывала его губы. Кончили они одновременно, что случалось с ними часто, и это было поразительно, это, наверное, значило, что подходили они друг другу идеально. Они лежали вместе, под одним одеялом, Хару положила голову на его грудь и гладила пальцами его живот, спускаясь то чуть ниже, то поднималась выше. Хибари это снова заводило, хотя к продолжению он пока не был готов. – Знаешь, – сказала Хару, и Хибари вдруг напрягся, потому что в ее голосе он не чувствовал ничего личного, только деловой расчет, и знал, что это может значить, – может ты и прав, стоит связаться с Ямамото. Если мы не получим Варию, мы можем получить на нашу сторону его самого, ты же знаешь, он не плохой, он наверняка согласится помочь защитить ребенка Тсуны. – Хару… – Или мы просто уберем его, чтобы он не мешался. Я бы убрала и Мукуро, он может ставить нам палки в колеса, или опять придет с этим своим «я захвачу твое тело», но он не приехал сегодня, и я не знаю пока, где его искать, но… – Хару! Она замолчала и повернула к нему свое красивое лицо. Растрепанные влажные пряди лежали поперек ее лба, и Хибари с трудом поборол желание их убрать. Потому что это свело бы на нет все его серьезные разговоры, все его попытки не подчиняться. – Зачем тебе это, Хару? – сказал он, и Хару резко отодвинулась, и села на кровати, посмотрела на него жестко и удивленно. – Давай отдадим Вонголу Занзасу и уедем в Японию, втроем. Будем в безопасности. Мальчик выучится, окончит школу, если захочет – найдем ему Хранителей и позволим получить Вонголу, если не захочет – пусть живет своей жизнью. Это его право, понимаешь? Его жизнь. Его отец ведь тоже от нее отказывался, от Вонголы. Если бы он действительно захотел… – Он хотел. – Сказала Хару и замолчала. Потом подняла глаза, грустные и пустые, и сказала: – Из-за смерти своей Кеко. Чтобы растить ребенка, чтобы ребенок не попал в чертову мафию. Он хотел. И Хибари подумал – вот оно, звено, которого не хватало. Вот где оно. Она не убивала Кеко, это все знали, Кеко умерла при родах, ее было не спасти, но Савада, Савада, наконец-то обративший на нее внимание, хотел уйти в тень и лишить Хару одного маленького бонуса от их свадьбы – статуса. Власти, зависти, славы в определенных кругах – многого, чего умной взрослой девочке Хару-Хару так хотелось. Она хотела, чтобы ее любили. И она его убрала, немного кофе в чашке с цианистым калием (а они так и не нашли того, кто это сделал, идиоты) и над Десятым закрылась крышка гроба. Потом не стало Гокудеры – взрыв из-за неисправного топливного насоса. Потом Рехей отправился на корм рыбам (Хибари это знал, потому что лично посодействовал его исчезновению), Ямамото укатил в Японию, Ламбо вернулся к родным и не показывал носу из особняка Бовино, Мукуро спрятался в самом аду – благо, ему было не сложно, Реборн пропал без вести где-то в Африке, и ближайшими приближенными к Одиннадцатому стали они – Хару и Хибари, невеста Десятого и глава его Внешней Разведки. И теперь Одиннадцатый Вонгола был в их руках, точнее в одних-единственных – в острых, лакированных коготках одной умной женщины, которая хорошо знала, чего хочет. А Хибари, чертов влюбленный идиот, плясал под ее дудку. – Кея? – Сказала она и посмотрела на него удивленно. Придвинулась ближе. – Кея, что с тобой? Ты в порядке? Главным ее просчетом, подумал Хибари, было то, что она думала, что никто не может ей помешать. И ошибалась. – Все в порядке, Хару, ложись спать, поговорим завтра. Хару посмотрела на него, кивнула и обняла поперек груди, утягивая на постель. Хибари зарылся носом в ее волосы и поцеловал в лоб. – Спокойной ночи, – сказала она, устраиваясь поудобнее. – Да. Хару уснула быстро. А Хибари еще до рассвета прокручивал в голове список важных дел и нужных вещей. Завтра днем они вместе с мальчиком улетали в Японию.