Уроки Ницше

«Мы всегда находимся в обществе самих себя». — Фридрих Ницше

Как и в любой другой день, Гермиона, придя домой, бросила сумку на ковер в прихожей у двери. Она испустила протяжный вздох, запустила руку в свою аккуратную прическу и ослабила узел, позволяя волосам запутанной массой упасть на плечи. А потом заглянула на себя в зеркало и обнаружила, что у нее очень уставший вид. И, как и в любой другой день, она стянула с себя мантию и пересекла широкую, тщательно убранную гостиную по пути в спальню, предварительно сняв туфли на каблуке и поставив их на место в своем шкафу. Когда она осталась лишь в приличного вида юбке и блузке, ее ноги, обтянутые колготками, стали выглядеть по-странному пусто без туфель на устланном ковром полу ее спальни. Она подошла к комоду. Как и в любой другой день, она открыла комод. Как и в любой другой день, она залезла в ящик и трясущимися руками вытащила большую, слегка поношенную маггловскую футболку. Как и в любой другой день, она почувствовала, как в уголках ее глаз начинает собираться горечь. Как и в любой другой день, она поднесла одежду к лицу и вдохнула. Рон. Гермиона резко опустилась у подножия кровати и ощутила, как воспоминания застилают глаза мутной поволокой. Рубашка с годами помялась и впитала в себя соль ее слез. Его запах исчезал. Покрытое пеплом лицо и кровь, что распускается цветами. Рон спал в этой футболке. Рон завтракал за ее столом в этой футболке. Рон занимался с ней любовью в этой футболке. Рон жил в этой футболке. Гермиона закрыла глаза, и с ее ресниц закапали слезы — медленно потекли по щекам и впитались в драгоценную вещь, которую она с такой силой прижимала к себе. Все говорили, что это ненормально — то, как она скорбит. Она не работала. Она не читала. Она не делала ничего. Она забывала позаботиться о себе и пропускала приемы пищи, вспоминая об этом лишь на следующий день, когда ее желудок словно кто-то грыз изнутри, давая сигнал о том, что нужно поесть. Она не спала, боясь кошмаров. Но эти уроки, это порученное ей Министерством задание делало ее живой. Ей приходилось работать и искать, готовиться и быть сильной, чтобы ее-некогда-враги не смогли выявить ее слабость. Это утомляло. Запах Рона был мягким и едва уловимым — он пах шампунем и стиральным порошком, а еще потом и чем-то отдаленно мужским. Она ощутила, как в ее грудной клетке шевелится боль. Позже она так и не смогла вспомнить, сколько времени сидела, погруженная в свои воспоминания. Наконец, завернувшись в одеяло с головой, она услышала приглушенный стук в дверь своей спальни. Это была Джинни — она сказала, что они с Гарри пришли взять ее с собой на ужин к Уизли и что она слышала, что урок прошел хорошо, а еще спросила, чем она там занимается.

___________________________

Когда она с умытым лицом и аккуратно убранными волосами вышла из спальни, Гарри и Джинни, увидев ее покрасневшие глаза, нахмурились, но ничего не сказали. У нее почти не осталось летучего пороха, так что в Нору они трансгрессировали. Во время войны семейство Уизли навсегда изменилось. Молли Уизли встретила их с улыбкой, которая не могла скрыть печали в ее глазах. Артур передвигался по дому в своем заколдованном кресле: обрубок его правой ноги был все еще забинтован даже спустя несколько месяцев после войны. А Фред… Фред больше не смеялся. Именно это, подумала Гермиона, стоя в дверном проеме Норы и глядя на их угрюмые лица, тревожило ее больше всего остального. Это был тот самый Фред, — когда-то такой шутник, — кто теперь во время обеда мрачно смотрел в свою тарелку. Гермиона подумала, что во время войны он потерял половину себя самого. Она пыталась не замечать три пустующих места за столом. Миссис Уизли по-прежнему хранила их тарелки, белые хрустящие салфетки и серебряные приборы нетронутыми. Гермиона представить не могла, каково это — потерять трех своих детей. Миссис Уизли проводила их троих в дом, поцеловав Джинни и Гарри в щеку и заключив Гермиону в утешающее объятие. Гермиона тут же позволила себе обмякнуть в руках пожилой женщины — позволила напряжению и боли вылиться наружу лишь на какую-то секунду перед тем, как Молли выпрямилась и настойчиво произнесла, что картошка сгорит, если она еще хоть секунду проведет вдали от плиты. Они сели в гостиной, и между ними тут же завязался напряженный разговор. — Мы видели статью в Пророке, Гермиона. Как так вышло, что ты нам не рассказала? — спросил мистер Уизли, и его брови — теперь практически белые — сошлись на переносице. Гермиона застыла. — Какую статью? — она повернулась к Гарри и Джинни; у обоих был крайне неловкий вид. — Какую статью? — М-мы не хотели тебя волновать, Гермиона, — объяснил Гарри. Фред, который все это время молча на них смотрел, без единого звука передал ей первую страницу Пророка. — Спасибо, Фред, — сказала Гермиона, выделив его имя и метнув злой взгляд в Джинни, которая теперь смотрела на свои колени. Она внимательно изучила страницу. Заголовок трудно было не заметить. По Словам Министерства, Вести Уроки Для Пожирателей Смерти Будет Подруга Гарри Поттера. Они ничего не упустили. Для Пророка все было передано на удивление точно, заметила Гермиона. Она потерла рукой глаза и вздохнула. — Глянь, кто автор, — тихо сказал ей Гарри. Гермиона сделала так, как он сказал, и фыркнула. — Надо было оставить ее жуком. Что за раздражающая женщина. Она выставляет меня какой-то фанатичкой, которая пытается избавить мир от зла, чтобы отомстить за… — при взгляде на лицо мистера Уизли она резко смолкла. — Как бы там ни было, все ее факты верны, но то, как она их формулирует, создает такое впечатление, будто я сама пошла в Министерство и с готовностью вызвалась на эту работу. — Так, значит, ты не злишься? — спросил Чарли, пристально всматриваясь в ее лицо. — На твоем месте я был бы в ярости. Гермиона пожала плечами. — Рано или поздно это должно было выйти наружу. Из кухни возникла миссис Уизли; она села рядом с мужем. — Да, но, дорогая, почему ты ничего нам об этом не сказала? Пришлось слышать это от Джинни. Гермиона принялась нервно ковырять ногти и опустила взгляд в пол. Краем глаза она увидела, что Джинни смотрит на нее пристальным взглядом. Но Гермиона не злилась: она никогда не просила свою подругу хранить секреты от своей семьи. — Я не хотела впутывать во все это вас. Я думала… — она замолкла и мысленно закончила предложение. Я думала, это разрушит вашу семью. Я думала, вы не сможете еще раз справиться с Пожирателями смерти — пусть и с подростками. Ужасная ирония заключалась лишь в том, что они явно то же самое думали о ней. Может, они были правы. — Со мной все будет в порядке, — сказала она в ответ на их выразительные лица. — Обещаю. Вид у них был неуверенный.

___________________________

Когда миссис Уизли закрыла за ними дверь, Джинни разрыдалась. Они стояли на крыльце, и Гермиона пустым неморгающим взглядом смотрела в пространство, пока Гарри обнимал свою возлюбленную и сцеловывал ее слезы. Гермиона, явственно ощущая дискомфорт, переступила с ноги на ногу и постучала кончиками пальцев по бедрам. Гарри горячо зашептал в ухо Джинни слова успокоения и утешения, которые, — Гермиона знала, — не помогут, — но уже спустя несколько секунд рыжеволосая его отпихнула. — Нет! Ох… Моя семья… Гарри, моей семьи больше нет!

___________________________

Несколько дней спустя Гермиона нанесла Гарри визит в его дом, недавно построенный на пустыре, что когда-то был Годриковой Впадиной. — Как Джинни? — спросила Гермиона, сев в одно из мягких кресел перед камином в гостиной. Ее брови напряженно сдвинулись. Гарри вздохнул, а потом снял очки и потер пальцами переносицу. — Ей лучше. Это очень трудно для нее… трудно для всех нас. Я все еще… — он умолк, а потом, судя по всему, мысленно встряхнул себя и продолжил. — Она сейчас задремала, иначе пришла бы поздороваться. — Не волнуйся. Вообще-то, у меня к тебе есть небольшая просьба…

___________________________

Неделя прошла быстро, и следующая суббота застала Гермиону стоявшей перед своим классом (на этот раз без Гарри, которого она довольно долго убеждала не ходить с ней) и державшей в руке экземпляр Преступления и Наказания. Ученики молча сверлили ее взглядом, и на лицах большинства из них было по-детски капризное выражение. — Всем понравилась книга? — спросила Гермиона, небрежно прислонившись к столу. Маркус Флинт тут же подал голос. — Думаю, есть причина, по которой волшебники не читают маггловскую литературу, — негромко проговорил он, с явным отвращением поглядывая на книгу. Гермиона улыбнулась. — Боюсь, ты неправильно понял, Маркус. Нет такого понятия, как «маггловская» и «волшебная» литература. Это одно и то же. В любом случае, свое мнение ты озвучил. Она тебе не понравилась? Почему нет? Он пожал плечами. — Этот ваш Достоевский был психом — сделать главного персонажа таким как Раск… Раскол… — он отчаянно боролся с русским произношением. — Раскольников, — осторожно поправила его Гермиона. — Да, вот он. Вся гребаная книга о каком-то парне, который страдает из-за того, что кого-то убил. Не вижу в этом никакого смысла. Гермиона услышала, как Вульпекула, что сидела в дальнем конце класса, фыркнула. — Да, Вульпекула? — спросила она, испытывая по отношению к дочери Беллатрисы любопытство и недоверие одновременно. — Вульпа, пожалуйста. Мои родители были садистами — как с именами, так и со всем остальным, — сказала она, кривя губы в насмешливой улыбке. Она…шутила о своей семье? Гермиона практически не пыталась удержать свою вот-вот готовую отвиснуть челюсть — так она была удивлена. — Оу… Что ж, Вульпа, тебе есть что сказать о книге? — Флинт — идиот. Гермиона подождала, но за этим ничего не последовало. Маркус окинул Вульпу свирепым взглядом, но его явный страх перед ней заставил его придержать ответ при себе. — Хмм, — продолжила Гермиона. — Ладно, Маркус, а что ты думаешь о статье Раскольникова? — О какой еще статье? — буркнул он. — Статье, в которой говорится о людях необыкновенных и обыкновенных. — А. — Его вид сделался растерянным, а сам он заскользил взглядом по классу, будто бы выискивая помощь на лицах своих сверстников. — А она-то тут причем? — Хмм… — снова промычала Гермиона, отворачиваясь и принимаясь беспокойно шагать по классу. Возможно, это будет труднее, чем она думала. Но сначала… — Пэнси, в конце книги Раскольников попал в тюрьму? — резко спросила она, стараясь не упиваться выражением паники на чужом лице. Пэнси слегка покраснела и беспомощно уставилась на свои ладони. — Эмм…нет? Гермиона вздохнула. — Ты не дочитала. — Это был не вопрос. Пэнси начала закипать и с силой стиснула руки, лежавшие на парте, в кулаки.  — А чего ты ожидала, Грейнджер? Ради Мерлина, там же больше четырехсот страниц! Ты дала нам неделю! — Книга длинная, я этого не отрицаю. Но это важно, Пэнси. Пожалуйста, в следующий раз постарайся лучше. — Отрывисто проговорила Гермиона, в душе испытывая раздражение. — Чем это важно, Грейнджер? — спросил Блейз, и его темные глаза сузились, а сам он смерил ее холодным взглядом. — Это же чертова маггловская книга. Как она может быть связана с Темным Лордом? — С Волан-де-Мортом, в смысле, — поправила она его. — Ладно, с Волан-де-Мортом. Гермиона задумалась. — Увидишь. Давайте продолжим? У кого-нибудь еще есть комментарии к статье Раскольникова «О преступлении?» Малфой, который хранил молчание на протяжении всего этого разговора, наконец, заговорил. До этих пор Гермиона игнорировала его, но весь урок ощущала его приводящую в ярость ухмылку, направленную в ее сторону. — Думаю, Раскольников был гением, — сказал он, устремляя на нее прямой взгляд. Гермиона попыталась не поежиться, и когда ее глаза встретились с его, лицо ее выражало прохладное любопытство. — С чего вдруг, Малфой? Она все еще не называла его по имени. — Потому что это прекрасно, — ухмыльнулся он. Гермиона ощутила, как ее грудь стягивает знакомая ярость, стоило ей осознать, что он намеренно ведет себя еще более гадко, чтобы вывести ее из себя. — «Люди обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А люди необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные», — продолжил он, явно цитируя отрывок из книги по памяти. Гермиона не позволила этому произвести на нее впечатление. — Это олицетворяет все то, во что мы верим, и потому оно прекрасно. Темный Лорд был бы впечатлен. Мои поздравления, Грейнджер — ты наконец-то признала в этом правду. Гермиона сжала руки, что держала в карманах, в кулаки, но не заговаривала до тех пор, пока ворчание и согласные возгласы, разнесшиеся по всему классу, не стихли. Когда все смолкли, она произнесла: — Ты явно читал книгу, Малфой. — Пауза. — Раскольников в самом деле использовал эту философию в качестве оправдания убийства старой ростовщицы. Раскольников считал ее обыкновенной, грязной песчинкой в целой системе вещей, «вошью». Он же, с другой стороны, был человеком необыкновенным — Наполеоном. Это объяснение, подсознательное или нет, стало причиной, по которой Раскольников ее убил. Ему нужно было доказать, что он необыкновенный, что он может иметь власть. Все следят за мыслью? Многие кивнули, судя по всему, пораженные ее словами. Да. — Хорошо. Я так понимаю, именно это тебя привлекло, Малфой? — Разумеется, — просто ответил он, пожимая одним плечом. — Я так и думала, — тихо сказала она; в шоколадной радужке ее глаз явственно блеснул триумф. — Идея того, что мораль и законы ничего не значат, если человек является необыкновенным. Жизнь «обыкновенного» человека ничего не стоит, и поэтому может быть отнята, чтобы получить власть и признание в качестве кого-то, кто стоит выше всего остального. Именно это импонирует вам всем. Хор одобренных возгласов оказался до странного приятен для ее ушей. Гермиона растянула губы в улыбке. — Кто-нибудь из вас слышал о Фридрихе Ницше? Разумеется, никто. Ответом ей были пустые взгляды. — Я и не ждала, что кто-то из вас о нем знает. Он был маггловским философом. Немец, родился в 1844. Что довольно интересно, в течение последних десяти лет своей жизни он был совершенно безумен. — Гермиона сделала эффектную паузу и добродушно улыбнулась. — Его идеи значительно изменились. Он чурался христианства, морали и нигилизма, хотя сегодня многие ученые считают, что он и сам был нигилистом. Мораль, как он считал, пустая трата времени, а любовь к Господу делает людей неблагодарными к жизни на земле. Это ему принадлежит известное высказывание: «Бог мертв». Но мы не станем останавливаться на этих вещах. Кто-нибудь из вас говорит по-немецки? Несколько рук, — включая руку Малфоя, — взмыли вверх над морем голов. — Можете сказать, что значит «übermensch»? Малфой протянул почти скучающе: — «Супермэн». Ну, или «сверхчеловек». — Именно, — подтвердила Гермиона, кивнув. — Ницше считал, что этот сверхчеловек — избранный вид человеческого индивида, и что эквивалент ценности всех тех, кто ниже его, равен нулю. Сверхчеловек не связан общепринятыми моральными нормами и законами. Проще говоря, этот «übermensch» может делать все, что захочет, просто потому, что он лучше всех остальных. Посредственность большинства необходимо игнорировать и даже устранять. Сверхчеловек существует для того, чтобы проявлять власть над прочими, более низшими существами, и он «выше закона». Он должен иметь презрение к самому себе — презрение, которое вскоре выльется в презрение ко всему человечеству и распространится на человеческие моральные нормы и законы. Выведение высшей породы гораздо важнее массовых жертв, жертв более низших видов. Жертва, согласно Ницше, это движение к более великому, более осмысленному миру. — Возможно, я использую более упрощенный язык, чем Ницше, но идея одна и та же. Кто-то даже поспорит, что я неверно истолковала его философию — что, мол, Ницше работал на благо всего человечества, а не для того, чтобы проявлять над ним власть. Тем не менее, я думаю, что Ницше считал, что власть — самая движущая сила мира, и что у высшего существа должно быть три вещи: абсолютная власть над средней массой, способность обойти любой закон и полное отсутствие морали. Так как мораль, по его мнению, эквивалент слабости. Никому не кажется это знакомым? — Очевидно, — прозвучал голос с задней парты: Вульпа. — Это Волан-де-Морт. Он был сверхчеловеком. Гермиона подозрительно сощурилась. — Он считал себя сверхчеловеком. Мораль была ничем, а власть — всем; его не заботило высшее благо рода волшебников, как вы все думаете. Его заботила лишь власть. Скорее всего, его не волновал никто из вас. Молчание. Гермиона поняла, что задела определенный нерв, и улыбнулась, пытаясь не дать какой-то странной жестокости проникнуть в ее голос. — Я сказала что-то не то? Неужели вы все всерьез думали, что в сердце Волан-де-Морта было особое место для его последователей? Что его целью было создать утопическое общество, в котором царила бы власть чистокровных? Нет. Он хотел создать мир, в котором царила бы его власть. В котором вы были бы его последователями — даже слугами. Все, что его волновало — это власть. — Это неправда, Грейнджер, — резко проговорил Малфой тихим, опасным голосом; его глаза, тем временем, выжигали невидимые узоры на ее лице. Она молчала, ожидая, что он продолжит. Он приподнялся на стуле, склонился над партой и уперся в нее локтями. Гермионе пришлось напрячься, чтобы не задрожать всем телом при виде странного выражения в его глазах — теперь темно-серых, с чем-то в них, что она не могла определить. — Ты вообще не в состоянии понять, чего хотел Темный Лорд. Ты даже никогда не встречала его. — Встречала, — ровным тоном перебила его Гермиона. — Продолжай, пожалуйста. — Все равно. Он хотел создать общество, в котором люди вроде нас, — он широким жестом обвел класс, — имели бы контроль. В котором нам не нужно было бы беспокоиться о том, что его развратят полукровки и грязнокровки. Это было для высшего блага, неужели не видишь? Нашего высшего блага. Гермиона засмеялась. — Над чем ты смеешься? — требовательным тоном спросил Малфой, раздраженно поджимая губы. — Хватит смеяться! Кое-кто в классе стали обмениваться неуверенными взглядами, спрашивая себя, не дал ли их «учитель», наконец, трещину. А потом смех прекратился. — Я хочу кое-что всем вам показать, — негромко сказала Гермиона после своей неожиданной вспышки. Это было слишком смешно — то, насколько сильно ошибались эти люди. Она молча полезла в сумку и достала украшенную витиеватыми узорами чашу, над поверхностью которой мерцал мягкий серебристый свет. — Омут памяти? — догадался Гойл, удивляя всех присутствующих в комнате своим явным знанием предмета. — Да, — подтвердила Гермиона, рассеянно помешивая ее содержимое своей палочкой. — Я собираюсь показать вам воспоминание Гарри Поттера. — Она проигнорировала задушенные вздохи, изданные большинством учеников в классе. — Не знаю, многие ли из вас помнят тот случай с Философским камнем на первом курсе в Хогвартсе? Гарри столкнулся с Волан-де-Мортом лицом к лицу и выжил. К тому времени Волан-де-Морт завладел бывшим учителем Защиты от темных искусств, профессором Квиреллом — своим преданным слугой и учеником его философии. Гермиона взмахнула палочкой, тем самым давая знак, и из глубины омута памяти всплыла странная фигура ее бывшего учителя с тюрбаном на голове, которая медленно вращалась и повторяла фразу: «Я встретил его, когда путешествовал по миру. Я тогда был глупым юнцом, полным дурацких идей о добре и зле. Лорд Волан-де-Морт показал мне, как сильно я ошибался. Нет ни добра, ни зла — есть только власть и те, кто слишком слабы, чтобы найти ее…» Спустя несколько оборотов Гермиона приказала омуту памяти вернуться в свое нормальное положение. Какое-то время в помещении царила тишина, а потом она заговорила: — Вот вы и услышали…прямо из уст посвященного. Возможно, самого посвященного из всех. Увидев ошарашенные лица своих учеников, она улыбнулась. — Сложно, не так ли, видеть правду такой, какая она есть на самом деле? Боюсь, вы всю свою жизнь будете сталкиваться с тем, что это мнение довольно распространено. Теперь вы видите связь. Достоевский — это Ницше. А Ницше — это Волан-де-Морт. Вы читали Преступление и Наказание, потому что вам необходимо было введение, размышление на тему преступлений и их влияния. О последнем мы побольше поговорим на следующем уроке. О, и перед тем, как мы закончим, последний предмет для размышлений: — Гитлер читал Ницше. На философии Ницше были основаны некоторые идеалы Нацистской партии. Утверждение Гермионы было встречено ничего не выражающими взглядами. Наконец, Миллисент Булстроуд спросила: — Эмм… А кто такой Гитлер? Гермиона покачала головой. — Следующий урок.

Я не человек, я — динамит. — Фридрих Ницше