Блестки на глазах

Ривай черканул зажигалкой и засунул руку в карман, сквозь тонкую ткань штанин зажав саднящую рану на бедре. В королевском замке топили зверски, как в искусственном раю, он - из сырости, слякоти, повышенной влаги, - вошел сюда привычно нехотя: стылый и промозглый. Ему предложили карету со всеми почестями, после смерти Ирвина его посчитали новым мессией или что это было, но Ривай не забывал, как упорно они пытались убить их всех неделями ранее - и Ривай лишь хмыкнул сквозь зубы, вскакивая на извечного своего коня, наотмашь бросая через плечо косой презрительный взгляд. И похер. С иголочки одетый, с зачесанными назад волосами, открывающими резкое фактурное лицо, напрочь в то же время лишенное красоты, в блестящих лаком туфлях, ему было странно, противно, непривычно. Ирвин всегда обязывал его являться на подобного рода мероприятия, за что и расплатился столь ранней кончиной, не иначе. В такие вечера Ирвина он не видел; хладнокровный и вышколенный, он все время проводил за игрой в шахматы в элитных королевских залах или в важных переговорах за бокалом вина в тихих мрачных кабинетах, неважно. Что бы там кто, и он в том числе, не говорил, скучно на таких мероприятиях Риваю не было никогда. Потому что вместе с Риваем, как неотъемлемую, неотделимую часть, в дождь, ливень и вьюгу, громкую, беспардонную, заранее в атмосферу не вписывающуюся... Ирвин всегда брал Ее. Что-то случилось с ней, произошло в последнее время, Ривай не смог уловить момент.  У местных дам глаза на лоб лезли - вместо обитой бархатом повозки, она, странная, темными косами как плющом овитая, приезжала на своем черном, смахивающем на демона коне, выпрыгивая из седла, словно лихой наездник, такой и была, впрочем - как будто и не кружева, а крестьянские лохмотья свисали с ее тела, так что можно измять, - так что и не жалко порвать. Уважаемые чиновники ли, командиры, шеи сворачивали: оголенные плечи, пустой вырез на груди, некрашеные губы в сладком вине - и кроме высеченных мрамором ключиц и посмотреть-то не на что, Риваю нравилось... Представлять, представлять, прокручивать в голове не раз и не два, упиваться этим - длинные ноги и упругие бедра в ворохе слоящихся юбок, белые зубы в провалах счастливой улыбки, острые ногти, с легкостью распарывающие обнаженную кожу, чужие артерии, накрахмаленные его воротники... Они любили спать друг с другом в убогих казармах после  каждого светского раута, упившись роскошью не-своей жизни сполна. Ривай глотнул еще терпкого сухого вина и скучающе цыкнул. Она любила пить с ним на брудершафт из тончайшего стекла, захлебываясь смехом и спиртом, а он любил, да просто... Обожал ловить лисий этот оскал за аккуратно выгнувшимися губами, ее, искусно играющей на публику, лицемерно практикующейся в реверансах, в осанке хищницы перед прыжком - остающейся честной только перед самой собой и не перед кем больше... Возжелал однажды так, как не хотел никогда и ничего в этой жизни - ибо желания притупились, - а мечты сдохли еще в утробе матери, запрещая жить, отменяя любое право на смерть, кидая его между раем и адом путем одной лишь безумной улыбки, он проклинал ее. Терять было нечего. Некого. Некогда. Он не хотел видеть ее, она имела удивительное свойство не оставлять ему никакого выбора, и сейчас, после негласного их расставания, без повязки на вполне здоровом глазу, с новым мальчишкой за левым плечом, в платье в цвет пионов в королевском саду... Не горела больше яростно, лишь скудно отражая искусственный свет. Новый Командор Разведывательного корпуса, да преклонятся пред ней богини трех стен Мария, Роза и Сина. Ривай сжал зубы и пальцы - рана слегка пропитала внутренний карман, но кровь вроде бы свернулась, - и тяжело оторвался от стены, которую секундой ранее подпирал спиной.  У Ханджи вырез на длинном платье, оголяющий ногу до бедра, обшитый глупыми розовыми бантами, был скроен на удивление искусно, Ривай отметил зорким глазом - но сама Ханджи в ореоле духов и цветов напоминала не больше, чем шлюху уличного борделя, - дорогую шлюху элитного борделя, и просто... Просто это устраивало его сполна, и, он был уверен, далеко не его одного. Она была без лошади. Вместо коня у нее, как он понял, сегодня был этот подросток с длинным ебальником, из-за которого у него напрочь снесло крышу месяцем ранее, Ривай заочно почти похлопал ему - малой не трясся над каждым ее шагом, как квочка-Бернер над цыпленком, но бдил каждый шаг, лишь раздраженно цепляя пальцами ее локоть, когда, поднимаясь по ступеням, она рисковала запутаться в заднем шлейфе непривычного платья. Он был почти рад ее мелким прислужникам, и нечего было его обвинять в беспочвенной ревности - положить всю свою жизнь заботе о ней он не собирался, с этим заданием справлялась остальные отупевшие от любви. И черт. Их. Подери! Как и не собирался признаваться себе в искусной, мастерской самолжи: он же никогда не считал ее обузой, не знал женщин умнее, доверял, как святой, до последнего на поле утихшей битвы слушал голос ее, смех ее, стон ее... Сорванное ее дыхание... Хоть что-то Ее. Ее - значит целиком и полностью Его. В ее жизни были десятки, преподнесшие ей на развернутой ладони собственные сердца, у нее были сотни, отдавшие за нее свою жизнь, да хоть две... Лишь смерть у них была одна на двоих. - Иногда мне кажется, Ривай, что когда ты умрешь, мое сердце остановится в этот же миг - я даже осознать не сумею. - Если кто и отбросит копыта раньше, то уж точно первый не я, Зоэ. - Так даже лучше. Так и представляю, как текут слезы по твоим щекам, падая на мое лицо, и дыхания нет. Лишь всхлипы, хрипы и вой. "Выкуси, Зоэ, не дождешься".  - Я скорее сам тебя убью... Он выжидал. Восставшая словно из ада, без повязки на вполне здоровом глазу, в платье из пионов - лишь беззащитно щурила чуть красный еще глаз, утирая пальчиками выступившую на веках влагу, мурчала себе под нос одну из своих детских песенок, спотыкаясь о юбки, словно дикий олененок, лицемерка. "Не прикидывайся зайкой, когда за душою твоей горы трупов до неба, глупая..." Ривай вышел из тени и толкнул темную дверь в конце коридора, на ходу заталкивая ее в тесный проем.  - То будет твоя кровь на моем лице, а не слезы, когда ты умрешь, Зоэ. И впился зубами в возмущенно вытянувшиеся губы, погружая язык в рот без страха, что укусит.  - Ривай! Ну надо же. Свои роли Зоэ всегда исполняла великолепно - за очками глаза метали молнии, брови, сведенные к переносице, возмущению нет предела, очарова-а-а-ательно. Так и съел бы, ага. Ривай почти хохотнул. И сорвал с плеч проклятые, оголяющие шрамы шлейки, оставил на предплечьях новые полосы - вздрагивая, Зоэ не издала ни писка. Ну давай же, давай! Просыпайся ото сна, госпожа командор, злые королевы не спят, не прячут глаза, злые королевы хохочут в лицо своим врагам и алчные крики сдерживают лишь тогда, когда убивают, а ты... Лишь убогая тень той Ханджи, которую я знал и которой был отравлен сотни... Да хоть двести гребанных лет назад. - Что "Ривай"? Что Рива-а-ай, посмотри на себя, Зоэ... Тобой только пол протирать. - Ну, это твоя область, маленький извращенец, - и верила ли она? Он так скучал по этому, что даже не успел взбеситься, сто раз слышал это, двести, триста, да, да, можно было продолжать до бесконечности, Зоэ...  И - вытолкал ее всем своим телом к краю роскошной двухспальной кровати, укрытой лиловым шелком, легко уронил на простыни, шаг за шагом, коленом в бедра, у Ханджи чулки были светлыми, в мелкую-мелкую сеточку, когда-то он обожал брать ее на заштопанных покрывалах продуваемого всеми ветрами замка именно в таком виде. Закрученные локоны волос выбились из прически, ложась кольцами на нежный шелк, оборки да рюши скомкались в судорожных злых пальцах, Ривай вздернул ее ноги так, что тонкая шпилька туфли чуть не выколола ему глаз, скользнул рукой под поясницу, придвигая, прижимая выгнувшееся дугой тело так тесно к себе, чтобы уж точно не возникло сомнений в том, насколько он возбужден. Любую - и даже такую угасшую, тусклую, теплую, юную...  Кто-то, как он сейчас, без него мог погружать пальцы в нее, удивительно влажную - он до сих пор не знал, что такое теплые пальцы, а она до сих в его руках дрожала осиновым листом совсем не от холода. Он невооруженным глазом видел и упивался тем, как взволнованно она прячет лицо в смятом шелке - призывно открытые губы за прижатой ко рту ладонью болезненно изгибались уж точно не для того, чтобы заплакать. - Да у тебя уже глаза горят, Зоэ, никогда не думал, что так действую на тебя, - торжествующий, возвышаясь над ней на несколько ступень ада, не иначе, стискивал зубы сильнее, чем горячие бедра в скрюченных пальцах, чтобы не завыть волком, она быстро... В два счета просечет, насколько он скучал по длинным этим пальцам, крестьянской загорелой коже, доверчиво распахнутых глазах. Ривай резко уперся ладонями в матрас по обе стороны от ее головы и опустился так низко, что коснулся кончиком носа ее - Зоэ дернулась, вжимаясь в кровать, но не отвернулась, нахмурилась сильнее, а в глазах черти мельтешили так ярко, что ему пришлось остановиться на пару мгновений - он не кончит раньше, чем она, этого он ей не подарит, хватит, - он отберет у нее жизнь, воздух, свободу, но она будет... Будет светить рядом с ним, хочет того или нет. - Ривай... - Что? Ривай изогнул бровь и тонко наклонил голову набок, почти выходя - и тут же сильно дернулся вперед, Ханджи запрокинула голову назад и вцепилась пальцами в скользкий шелк, его глаза темнели, как небо перед бурей, и это мешало сосредоточиться. Что, Зоэ? - Не останавливайся... - он разобрал лишь по губам, то ли всхлип, то ли слезный вздох сорвался с ее губ, и больше она не смотрела на него, не видела, не слышала - Ривай снял с плеч ее ноги и влился телом в каждый ее изгиб, натягивая на пальцах струны ее волос, впиваясь зубами в пульсирующую жилку на шее только, чтобы она не видела его голодного, зовущего, алчущего лица, получившего желаемое сполна так, что хотеть больше нечего. Терять больше некого... И никуда - ей больше не уйти. Ривай поправил воротник рубашки и, расправив стрелки на брюках, посмотрел на нее - у Ханджи шея горела красными пятнами, блестки в уголках глаз осыпались на скулы и смазанная малиновая помада была не больше, чем стертая кровь на припухшей нижней губе. Ривай хотел быстро отвести взгляд, но внезапно оцепенел - подтягивая чулок на полусогнутой ноге, упорно сдувая упавшую на лицо прядь, Ханджи беспечно, бесстрашно, совсем бесстыдно - улыбалась. Прежде чем выйти из комнаты, она привлекла его внимание и окончательно выбила весь воздух из легких к чертям - пощечина была хлесткой, четкой, обжигающе быстрой, и не было в ее походке ни доли прежней рассеянности, когда, решительно спускаясь по ступеням королевского замка, она стремительно пошла по дороге из сада, дальше и дальше, даже не оглянувшись на окно, из которого он наблюдал за ней, хищно отодвинув край занавески. Ривай растер между пальцев пыльцу, осыпавшуюся с ее глаз и, усмехнувшись, медленно двинулся за ней к выходу. "Просыпайся ото сна, госпожа командор, злые королевы не спят..." Лишь смерть их иногда можно спутать с вечным сном...