***
В особенно дождливое утро по школьным коридорам пробежался слух о том, что приходит новый учитель искусств. Конечно, мне было плевать, ведь кроме биологии и, возможно, химии меня больше ничего не интересовало. — Эй, Мэй, чего такая бледная? Что, с зеленью переобщалась? — снова назойливый голос над моей партой разбивает все мысли и заставляет меня поднять голову. — А, уйду от тебя, а то еще в лягушку превратишь! Какой-то отчаянный парень, имени которого я даже не знаю, решил выставить себя большим идиотом в моих глазах. Каждое утро я слышу подобные приветствия в свою сторону, но всякий раз они пролетают мимо моих ушей и уносятся вместе с говорящим. Лучше уж отсутствие «друзей», чем отсутствие мозга, так что подобные заявления никогда не откладывались в моем подсознании. Трель от школьного звонка заполоняет коридоры, и все ученики расстаются и бегут по кабинетам, извиняясь перед учителем за опоздание. Я никогда не опаздывала, посему многие считали, что я ночую в школе. Впрочем, в какой-то степени это было правдой. — Сон Мэй присутствует? — спрашивает неуверенный голос учителя, и я поднимаю правую руку, продолжая пялиться на спину впереди сидящей одноклассницы. — О, вижу, — видимо, заметил. — Иди к доске, начнем с тебя. Удивительная дерзость со стороны учителя заставила меня поднять голову и взглянуть на него. Это был молодой человек, совершенно незнакомый мне. Он невероятно худой, его кожа белее снега, волосы покрашены в пепельный цвет, а сам он одет в черный блузон, воротник которого скрывает его острый подбородок. — Простите, учитель Мин, но Мэй у нас рождена не для искусства, — саркастически подал голос кто-то с задних парт, на что по классу отозвались короткие смешки в мою сторону. — Надо же, как интересно, — учитель переложил одну ногу на другую и сомкнул в зубах колпачок от ручки, смотря на меня из-под своих круглых, как у Гарри Поттера, очков. Кажется, до меня начало доходить, в чем дело. Пока я витала в облаках, к нам зашел новенький учитель искусства и представился классу, после чего стал проверять посещаемость. Как бы то ни было, но язва с задней парты прав: я не создана для искусства. Попросите меня рассказать о строении цветка — и я расскажу, попросите рассказать о размножении почкованием — и я расскажу. Но пропеть ноты или нарисовать розетку в пропорциях не смогу, уж увольте. — И все-таки я настаиваю, Мэй, чтобы ты подошла к доске и попробовала. Идем, я не кусаюсь, а тема очень интересная. Красная дорожка из парных глаз одноклассников тут же стелилась передо мной, когда я встала из-за парты и неуверенным шагом пошла к доске. Спорить о нежелании стоять у доски не входило в мои привычки, так что я просто следовала указаниям нового, но уже раздражавшего молодого учителя. Чья-то нога, о которую я успела запнуться и упасть, тут же юркнула под парту под моим пристальным взглядом. Всех присутствующих раздражало мое спокойствие и самообладание, но меняться ради стада глупых подростков я не рискнула бы даже под дулом пистолета. — Бери мел в руки и пиши под диктовку, — передавая мне белый обломок, приказал учитель и развернулся полу-боком, чтобы видеть и меня, и класс. В ногах сказалось то самое волнение, о котором говорят, когда стоишь у доски. В последний раз я встречалась с зеленой поверхностью около семи лет назад, и с тех пор мало что поменялось, не учитывая сегодняшнее утро. — Искусство — это жизнь, — начал диктовать учитель и наблюдать, как моя рука с характерным скрипом царапает поверхность доски. Класс тут же схватился за уши, сзади раздавался отборный мат, да и сам учитель больше не мог слушать противный скрип, исходящий от мела. Преподаватель искусства подошел ко мне со спины и ухватился за мою руку, кладя свою ладонь поверх моей. — Все, что нас окружает — это и есть искусство, — продолжил он устно, выводя моей рукой замысловатые крючки на доске. — Умение говорить, писать, рисовать — это задатки искусства. Умение находить красоту во всем — это талант в искусстве. Владение кистью и мастерством передавать все живое на бумаге — секрет искусства, пусть в данном случае изобразительного, — он все говорил и говорил, горячо выдыхая мне в правое ухо и вводя меня в некий ступор. — Вся живая природа является идолом искусства. — Это не так, — вдруг перебиваю учителя и скидываю свою руку сначала с доски, а потом и вовсе от его хватки. Тот непонимающе взглянул на меня из-под своих округлых очков и выждал некую паузу, давая мне продолжить. Класс обомлел: — Природа не может быть идолом искусства, потому что искусство — однокоренное слово искусственному. Рисунки — это лишь подделка, жалкая пародия на все живое и прекрасное в этом мире. Нельзя назвать все это искусственным. Оно все живое. Вся природа дышит вместе с нами. Подлинным искусством является подлое желание человека скопировать это все на лист бумаги, бетонную скульптуру. С музыкой то же… Как можно назвать симфонии Вивальди «Временами года?» Разве хаотичная игра на инструменте сможет отразить настоящие звуки скрипящего снега или весенней капели? Учитель мялся на месте и в конечном итоге ухмыльнулся, откладывая мел на стол и садясь на законное место. Шокированные одноклассники только сейчас осознали, что я не просто умею говорить, но еще и имею свою точку зрения. В обычные дни я лишь отсиживаюсь на своей парте, вспоминая про себя классификацию грибов, но сегодня не обычный день. Усиленный дождь за окном добавил моим словам эмоциональной окраски. Затронули мою больную тему, и отстоять интерес науки всего живого я должна, как будущий ботаник. — Сон Мэй, останься после урока, а сейчас можешь идти на свое место, — уткнувшись в журнал, учитель Мин продолжил искать там другого человека, которого можно бы было вызвать к доске. Весь урок я думала о том, как тяжело гусенице становиться бабочкой, но зато какую свободу она обретает потом. Боковым зрением я видела, как искусствовед Мин Юнги (я узнала его имя, возвращаясь на свое место, от одного из одноклассников) косо поглядывал на меня и покусывал нижнюю губу, которая успела воспалиться до алого состояния, пока какой-то парень записывал одну из цитат Ван Гога у доски. Скучный урок длился до бесконечности долго, а основы живописи казались мне нуднее тригонометрии. Но мои мучения избавил голос, доносившийся над головой: — Ученица Сон, можно просыпаться, урок давно закончился, — я встрепенулась и посмотрела заспанными глазами на учителя. Тот засунул руки в карманы темных брюк и присел на край парты, стоявшей напротив. — Значит, искусственное… Тогда, в чем же ты находишь жизнь, если не в искусстве? — он по-кошачьи склонил голову в бок, и на его лице показалась тень улыбки. — А… Эм… — А у доски ты была гораздо уверенней. Говоря подобное об искусстве, ты должна привести точные аргументы, потому что только что ты ввязалась в очень серьезное обвинение. — Вам не понять, учитель Мин. Вы всегда были окружены холстами и поддельной игрой на инструментах. Вы изучаете фундамент пирамид, основы архитектуры, но так и не усвоили, что все это дает природа. — Природа — идол искусства. Разве я что-то сказал не так? — он изогнул одну бровь и вытащил руки из карманов, скрещивая их на груди. — Природа — это основа для искусства. Это его муза. Натюрморты — ничто, прикосновение к зеленому листу во время опыления пчелой — вот, что я называю жизнью. — Почему именно цветы? — он сощурился, изучая меня глазами. — Цветы, как и деревья, дают кислород. Кислород обеспечивает дыхание живым организмам. Что, учитель, я сказала что-то не так? — я передразнила молодого парня и встала на ноги, оказываясь на уровне его груди. — Есть шанс разубедить вас, если вы сходите в одно место, но, боюсь, это сделает вас лицемером. Вы будете продолжать вести урок искусства и убеждать учеников о его превосходстве, но душой будете пребывать в том месте. Я собрала все предметы с парты и спрятала в сумку, после чего кивнула учителю на прощание и скрылась за дверью кабинета, оставляя того наедине с собственными мыслями.***
Худой месяц сменяется другим, еще более дождливым и холодным. Осенняя хандра накрывает и без того уставших учеников и заставляет кутаться в теплые свитера. К сожалению или к счастью, с того самого дня, когда я впервые заговорила с учителем за долгое время, мы больше не пересекались. Искусство проводилось раз в неделю, и я либо пропускала ненужный мне предмет, сидя в музыкальном зале, либо и вовсе пропускала школу, отсиживаясь дома с книгой и какао в руках. Но сегодня побыть наедине с энциклопедией и сладким батончиком мне не удалось: кто-то занял музыкальный кабинет до моего прихода. Всеми фибрами я настроилась выгнать этого дерзкого человека, но им оказался учитель Мин, сосредоточенно игравший на фортепьяно. Он выглядел по-особенному элегантно. Его скулы стали отчетливей, сомкнутые в одну полоску губы и прикрытые глаза говорили о его полной отдаче игре. Он изредка нажимал на педаль и менял положение рук, но мое появление заставило его прервать игру. — Надо же, любитель ботаники посетил такой скверный кабинет! А я уж думал, что ты избегаешь меня, причем старательно, — он сделал удивленное лицо и стал собирать в общую кучу нотные листы. — Похоже, я сильно вас обидела, раз вы взяли пример с моих одноклассников и дерзите мне. — А что, ты их чем-то обижала? — Да, недостатком внимания. Что вы играли? — Да так, «Собачий Вальс». — Ха, что за глупое сочетание, — я села на свой излюбленный стул и запустила батончик к себе в рот. — Скажи, а тебе нравится что-нибудь кроме растений? — спустя минуту молчания, он отвлекся от своих листов и повернулся ко мне лицом, складывая руки у себя на коленях. — Тьма, — выдаю я и принимаюсь за поглощение энциклопедического текста. — И отчего же? — Тьма помогает осознать важность света. То же самое и с холодом. Только окунувшись по щиколотки в снег, мы осознаем, как дорого тепло, и наоборот. — Разве нельзя ценить вещи в момент их прибытия? — Можно, но люди всегда ищут повод для страданий, и это один из них: страдать по тому, чего уже нет. — Ты вроде бы человек науки, а мыслишь так философски. — Ерунда, это лишь мое отношение к окружающему, нет здесь ничего философского. — Отрицать факты без их полного подтверждения — тоже одно из твоих любимых занятий? — А? О чем это вы? — я настолько углубилась в чтение энциклопедии об одуванчике полевом, что вовсе забыла, что нахожусь тут не одна. — Что за место, куда ты хотела меня сводить? — учитель подошел к окну и стал наблюдать за бегущими наперегонки дорожками дождя. — Это тропинка, по которой я хожу домой. Там сочетаются все компоненты, которые я люблю: растения, тьма и одиночество. — Увы, я не составлю тебе компанию. — Что, струсили, учитель? — я шелохнула оберткой батончика, из-за чего искусствовед на время замолчал. — У меня фобия, Сон Мэй, — он снова повернулся ко мне лицом, полным серьезности и грусти. — Ботанофобия. — Это что, вы боитесь ботаников? Поэтому вы постоянно отходите от меня? — Нет же. Я боюсь растений. — Вот же глупости! Как их можно бояться? — Посеянный страх в детстве имеет свойство задерживаться в будущем. Наверное, поэтому я и живу искусственно. Мне никогда не понять, каково это, прикасаться к зеленым созданиям… — Мне жаль вас, учитель Мин, вы потеряли лучшую возможность в своей жизни, — я опечаленно вздохнула и захлопнула энциклопедию. — В том месте нет места страхам. Оно обволакивает вас и переносит в другой мир, без лжи и иллюзий. Там все становится диким и живым. — Вряд ли мы когда-нибудь сойдемся на чем-то, — нервно бросил Мин Юнги, перебирая пальцами по своему предплечью. — Вы правы, учитель. И только что вы доказали, что человек не ценит того, что имеет. Всего доброго, учитель Мин, — я обиженно схватила свою энциклопедию и обещалась сменить класс для своего кружка, чтобы больше никогда не пересекаться с упертым учителем.***
Мин Юнги сделал мне одолжение и не появлялся в поле моего зрения. Школьные коридоры, его личный кабинет, учительская и класс музыки — все эти места были лишены его внимания. Возможно, учитель летал в своем, как это называют, творческом кризисе, уж не знаю… Но тот факт, что молодой искусствовед засел в моей подкорке и не желал оттуда выходить, оставался фактом. Уже переобувшись внизу и поднимаясь на лестнице, я надеялась увидеть там светлую макушку, но она бесследно исчезла, вынуждая меня пойти наперекор принципам и прийти на урок искусства, что я и сделала в следующем месяце. — Добрый день, меня зовут Чхве Юн Сок, я буду заменять учителя Мина некоторое время, — представился старикашка с толстенными линзами на глазах. — Простите, а что с ним? — спросил кто-то из толпы. — Приболел. Это окончательно взбесило меня, и я решила прогулять уроки, в надежде хоть дома забыть о чертовом искусствоведе и его игре на фортепьяно. Но образ учителя всплывал даже сейчас, когда я шла по той самой узкой тропинке, которая теперь не казалось такой одинокой и темной. — Ты была права, Мэй, это удивительное место. Мне понадобилось больше месяца, чтобы привыкнуть к зелени, но я смог. Теперь ты обязана мне зачетом по основам архитектуры, — образ учителя перевоплотился в настоящего Мин Юнги, стоящего напротив. — Но… как?.. — Избавиться от фобии можно, испытав страх дважды. Но мне понадобился месяц. — Зачем?.. — Мне показалось это интересным. И когда я пришел сюда в тридцатый раз, то понял, что теперь испытываю фобию вовсе не к растениям, а к тебе. Иначе, как объяснить мою дрожь в коленках и желание нести чушь? — Действительно, никак. Ведь, с точки зрения науки, влюбленности не существует, это лишь химия, — я сделала озадаченное лицо и поняла, что сморозила глупость. — Точно. Тогда, логично будет назвать мой диагноз ученицефобией? — Нет, учитель Мин, оставим ботанофобию, только в значении «ботанички». Учитель, я пропустила два месяца занятий, так что придется вам избавляться от своей фобии, чтобы помочь мне в архитектуре… — Уверен, я справлюсь, Мэй.