Revenge

Ruki Холодный ветер. Он бьет меня по лицу своими ледяными перчатками, вызывая на дуэль с собственным одиночеством. Господи, и откуда только взялся этот холод?!.. Почему только я его чувствую?.. Вокруг меня столько людей, все они куда-то спешат, или наоборот спокойно прогуливаются, о чем-то оживленно разговаривают. Ну почему никто не ёжиться от холода, хотя большинство одеты легче, чем я?... Это ведь невыносимо!.. Я не могу так больше!.. ...Одновременно слышать миллионы голосов, и не услышать того, единственного... который теперь мне кажется таким далеким... ...Прошла всего неделя, а мне кажется, что я не слышал его целую вечность... как бы банально и заезжено это не звучало... я люблю его... Люблю его... Он ведь так этого и не услышал... Я не успел договорить... Ками-сама, каким же трусом я тогда был!.. Ну чего мне стоило пойти за ним в студию?.. Тогда бы ничего не случилось... Просто я привык, что мне никто не отказывает... А тут меня так жестоко обломали... Да еще кто?!.. Такой скромный, добродушный на вид... Сколько лет мы играем бок о бок, а я никогда его таким не видел, и поэтому был уверен в своих силах... А он оказался мудрее, намного мудрее меня... Я растерялся... впервые в жизни! Великого Руки, вокалиста всемирно известной группы the GazettE кинули!.. Так просто и изящно... Какой-то там вокалист и пианист какой-то там группы Kra. Какой-то там... ...Милый, добрый, талантливый, мудрый и безмерно несчастный человечек... Кейю.. любимый мой... Очнешься ли ты?.. Или твои прекрасный черные глаза навсегда останутся закрытыми?... Покроются инеем ресницы, похолодеют губы, а в душе навсегда поселится пустота?.. И нежные, тонкие пальцы уже никогда не сыграют той дивной мелодии, что покорила мое сердце?.. Нет, даже не думай об этом, Матсумото!.. Не смей!.. Он будет жить! Будет, и все тут!.. Ведь я люблю его! А он любит меня... Вот только холодный ветер не осушит мои слезы... И куда бы я не пошел, непослушные ноги все равно приводят меня к больнице... Ну, конечно, ведь там, в четырех белых стенах, укутанная с головы до ног бинтами и запаянная в гипс лежит моя душа... а тело, как известно, не может существовать без души... Когда я в третий раз наткнулся на одну и ту же вывеску, я решил больше не мучаться... Хотя от одного вида его лица, похожего не маску, мне становиться еще мучительней... Совершенно заледенелыми пальцами я взялся за ручку и... *** ...Потянув на себя дверь, он тихонько прошмыгнул в фойе. Сидящая на ресепшене медсестра лишь меланхолично кивнула. Таканори здесь знали уже все — от главврачей до обслуживающего персонала. Все уже давно свыклись с этим бесноватым влюбленным, что не хочет даже покинуть стены палаты. А для него эти белые стены стали уж совсем родными. Все движения были отточенными и отработанными до автоматизма — даже то, как Руки снимает куртку, набрасывает на плечи белый халат, пододвигает кресло к кровати, даже нелепая, скорченная поза... ...И вот он уже снова берет его руку в свои ладони и нежно поглаживает забинтованные пальцы; тихо, словно молитву шепча ведомые лишь ему одному слова... ...И вот он уже снова целует лоб любимого, желая тому спокойной ночи, а сам откидывается в кресле... Невольно прислушивается к размеренному писку кардиографа, втайне мечтая поменять его тональность... И вскоре засыпает... Засыпает беспокойным, чутким сном, вздрагивая от каждого шороха... И снятся ему счастливые дни, где они были еще друзьями, какие-то отрывки концертов, интервью, и их последняя встреча... И во сне он мантрой шепчет — "Люблю, люблю, люблю..." Он спал и не знал, что... ...Кейю вдруг медленно разлепил веки, но тут же зажмурился от яркого света. Немного привыкнув, он осторожно осмотрел себя, вернее ту часть, которую удалось рассмотреть, не поворачивая головы. Решив понапрасну не тратить силы, пианист лишь попробовал поднять одну руку. Слабо застонав, он водрузил руку на прежнее место. Руки вздрогнул и открыл глаза. — Кейю! — на радостях закричал он, а пианист испуганно покосился к его сторону. — Ты очнулся! Матсумото наконец спохватился, что мог перебудить полбольницы и приглушил голос: — Как ты себя чувствуешь? — Таканори, ты знаешь... все великие люди рано умирали... Вот и мне что-то нездоровиться... — он улыбнулся. — Ну, ты даешь!.. — рассмеялся Руки скорее каким-то немного истерическим смехом. Глаза его сияли от счастья, вторя лучезарной улыбке Кейю. — Таканори, я... — начал было он, но вокалист перебил его. — Нет, Кейю, теперь ты меня послушай... Я так боялся, что не успею сказать тебе этого... Я люблю тебя! — И я тебя люблю... — осыпались слова, словно осенние листья. Их взгляды на мгновенье пересеклись, и любовью своей расплавили это мгновенье на века... Так бы и закончилась эта вечность, если бы не одни шелковые губы, что потянулись к другим — бледным и иссушенным... Этот поцелуй был для них всем — ...любовью, страстью, нежностью... ...болью, страхом, отчаяньем... ...ночью и днем, светом и тенью, комой и реальностью... ...Этот поцелуй соединил их одиночество, холод их пальцев, белизну их кожи, и воссоздал то единственное, для чего не хватит слов... И только музыка способна хоть немного оживить это в своем неистовстве... Ибо когда воздуха перестало хватать, и крепкий союз их губ разомкнулся, в сердце каждого играла единая симфония... Ей нет названия, но от ее нот загорелись бы клавиши, обледенели струны, взорвались барабаны и расплавиться медь... Теперь из взгляды смущенно разошлись, и каждый пытался унять бешенный стук сердца и приятную дрожь в душе. Бесполезные когда-то слова теперь вертелись безумным вихрем, и никак не могли собраться во что-то целое и понятное. Первым нашелся Кейю... — А сколько я был без сознания? — Неделю... Которая казалась мне вечностью... — Ух ты мой поэт... — Кейю не переставал улыбаться. — Что у вас там новенького в PSC? — Ах, столько всего изменилось... Уруха тепер с Аоем... — Руки грустно смотрел куда-то в пространство, теребя пальцами оббивку кресла. — А, Уруха... — пианист мгновенно посерьезнел. — Это ведь он тебя столкнул... — Я понял... И ты знаешь, Таканори, я его не виню... — Как?! — вскинулся Руки. — А во так... Он просто любил тебя... А влюбленные, все равно, что безумные или невменяемые... И если тебя бросают, да еще так внезапно... А если еще находиться соперник, то вообще пиши — пропало. На все готовы лишь бы защитить свое оскорбленное достоинство или достоинство любимого человека... — Мда, Кейю, как же ты прав... Мне же теперь надо будет извинится перед Урухой... Я точно, как ты выразился — невменяем... — А что случилось? — Да я вот сегодня заявился к Аою... А после меня пришел Коюу... Мы ужасно повздорили... Вернее как повздорили... Орал только я... Ками-сама, сколько же я ему наговорил... А еще замахнулся ударить... Хорошо, что Аой меня вовремя остановил... Я ведь не лучше Урухи получаюсь... — Така покаянно повесил голову. — Ну ничего, не расстраивайся... Все как-нибудь уляжется... У него ведь теперь есть Аой. Я более чем уверен, что в его объятьях Коюу быстро забудет про обиду. — И где ты только такой умный взялся-то, а? — Матсумото ухмыльнулся. — Что ж ты молчал все это время? — А просто все было хорошо... Ладно, шучу я, шучу! Понимаешь, умный не тот человек, который болтает без умолку, а тот, кто много молчит и думает. Кстати, о болталке... Как он там? — Мив? Цветет и пахнет! Детишек вон заводит, даже женится собирается... — хмыкнул Таканори. А Кейю как всегда подвел все его ожидания. Вместо бурной реакции, он просто сказал: — Ну молодец давно уже пора... Хоть у кого-то из нас будет нормальная личная жизнь... — Кей, ты повторяешь мои слова... — расхохотался Руки. — Така, а ну-ка затихни на секунду... Мне показалось, или?.. К сожалению, ему не показалось. Что-то орало благим матом, материлось, и грохотало в фойе, создавая впечатление, что в больницу ворвалась рота солдат. Ан нет, это был всего лишь один человек... — Вот блин... Вспомни... вот и оно... — уныло протянул Таканори. А пианист в отчаянье метался глазами по палате: — Нет, ну так не честно! Ну почему я в гипсе?! Така, спаси меня, спрячь меня куда-нибудь!... Вон хотя бы в тот шкафчик... я маленький, я влезу... ... Но было уже поздно... Дверь палаты распахнулась, и с диким воплем "КЕЙЮ!!!" в нее ворвалось нечто в белом халате. — Мияви... — простонал пианист. — Кейю, милый мой, дорогой... Как ты тут? Я весь испереживался! — причитал Мив, стискивая его в объятьях, и совершенно не замечая Руки. — Такамаса, я, конечно, ценю твою заботу... Но не мог бы ты обнимать меня чуть-чуть полегче... У меня сломана ключица... — сквозь зубы прошипел вокалист Кра. — Ах да, конечно-конечно... Прости меня, милый... сильно болит? — Мияви заботливо уложил его на подушку. Руки все это время сидевший с анимешными глазами (О.О), наконец обрел дар речи. — Ишихара-сан! Какой он тебе милый?!.. У тебя же невеста все-таки... И не просто так, а беременная! — Ах, да... Ну точно... — спохватился Мив. Даже чинно уселся на краешке кровати, оправил белый халат... Но неуемная творческая натура снова взяла верх и он заголосил пуще прежнего: — Но как же я мог не навестить старого боевого товарища?!.. Сколько мы всего вместе делали, сколько бутылок из под шампуня на микрофоны-то перевели!... Такамаса все убивался и убивался, Матсумото хохотал как заведенный, и даже Кейю смеялся во весь голос, не обращая внимания на слез от дикой боли в груди... И даже когда эту дивную картину застали сбежавшиеся на шум врачи, веселье продолжалось...