Анестезия

Они никогда еще не падали так низко… 1. Разноцветные праздничные гирлянды, как виноградная лоза, причудливо оплетали легкоплавкие стены клуба. Пёстро. Ярко. Раздражающе. Чересчур. Не для него. И если пораскинуть мозгами, можно было легко понять, что всё это веселое рождественское великолепие не хило так напоминало тебе твою же жизнь — красочные огни увивали существование по периметру, создавая ощущение вечного богатого праздника, но на самом деле всё это — огромная рыболовная сеть, раскинутая в мутной воде. А ты заебавшаяся рвать её огромная рыба. И вот это твоё выразительное «заебался» горит клеймом дьявольского засоса на твоем лбу. Шее. Плече. На всём тебе. Не проходящими шрамами. Других целует Бог…. А тебе всё никак не везет. Воспаленная душа всё переворачивается, не находя внутри места. Ей тесно. Она не умеет летать. И эта метка покрасневших глаз, и с визином и с прочей херней, как проходка в этот клуб. На контроле, который ты мог бы и не проходить, все поняли — ты просто обязан напиться. Что-то вроде святой обязанности. Это что-то вроде того, когда к врачу тебя пропускают без очереди, увидев в коридоре расступаются, мол, чувак, тебе важнее. Нам-то только спросить, а здесь всё охуеть запущенно. Ты обязан проверить на себе все новейшие технологии, но спасаешься обкатанными народными средствами, до последнего не веря — медицина всё-таки бывает бессильна. Ты обязан нажраться. И протокол сегодняшнего корпоратива любимого проекта как бы совершенно не при чем. Тёмный угол привата творил чудеса, затягивая в беспроглядную метадоновую пропасть, выстеленную изнутри бархатом дорогой диванной обивки. В умелых руках бармена не звякал даже инвентарь. Мятная кола пополам с виски и пачка синего «собрания» — антипохмельная поддерживающая терапия для таких заёбанных как ты, в той знакомой реальности, где всё, чего касаешься — тает подобно воску. Сминается будто пластилин. Принимает отпечатки твоих пальцев, форму ладони и хранит их надежно, до самой своей смерти. Пока тиски басовой дорожки диджея неистово сжимают виски. Пока ты еще дышишь. И можешь еще хоть что-то чувствовать. Попсовый блю-де шанель сидел дёшево и царапал ноздри хлеще табака. Видимо использовался здесь вместо освежителя воздуха. У чокнутых владельцев подобных заведений свои причуды. Отвлеченно листая фото на экране телефона, мужчина красноречиво выдыхал дым через нос. Горло першило, до слезотечения, горечь не от сигарет прожигала иссушенное нёбо. А в остальном почти логичное окончание обычного вечера и такого же года… Надо подводить итоги. А у него лишь бессчётное количество фотографий в единственной папке телефона. Наверно, не самая плохая компания, учитывая время и место. С кем встретишь… — Мне тоже её не хватает… Слова будто бы шарики ртути… Беззвучно падали вниз грибным дождем, закатываясь во все уголки комнаты. Уже не собрать. Как ни старайся. А голосок звонкий, писклявый до ультразвука, не смотря на то что тихий. Узнаваемый, предсказуемо-чистый. Откуда-то из ненавистной прошлой жизни, если она была. А она была. И рядом с его айфоном внезапно возникает еще один. Комета на пустом и скользком атласе неба. На кнопке ноготь цвета крепленной мадеры, на худом запястье пара пластиковых браслетов под металл. Яркость на максимуме, свет острым лучом бьет в глаза, разрывая удобоваримый мрак вип-зоны. А фото на заставке — копия того, что украшает или калечит его /экран или жизнь/. На фото блондинка в летнем светлом платье. С парой лишних килограммов и искренней улыбкой в пол-лица. На ней еще не Потемкина, у нее за спиной пока не горячее море Санторини, а на пальчике не блестит помолвочное. На ней обыкновенный ноу-нейм, резиновый браслетик из мерча Нашествия и прохладные воды июльской Волги. Но на заваленном напрочь горизонте уже виднеется пара истекающих кровью сердец и одна сломанная жизнь. И от этого тошнота… От этого все бессонные ночи… Круглогодичное похмелье. Процветающие столичные аптеки тоже, кстати, на её совести. А у него за спиной коллега. Подруга. (Допускается дефис). Тоже преданная. (годятся оба смысла). Променянная на светлое будущее и новую компанию по интересам. Знающая слишком много. Почти столько же, сколько он. Почти свидетельница на свадьбе. Почти… Как же мутит от этого сраного «почти». Когда-нибудь даже в его биографии будет фигурировать это «почти». «Он почти родился, почти жил, почти женился… Но умер уж наверняка. Это единственное, что точно получится сделать полностью». Шанель катится ко всем чертям. Просто уступает сочным цитрусам. Запаху чувств и явлений. Любви. Дружбы. Пелагеи. Она ведь целое явление. Гребанный Апокалипсис. — Пить в одиночестве вредно. Слышал что-нибудь об этом? Это похоже на особый вид мазохизма. Коротать вечер именно с ней. Провожать год. Начинать год. Но ведь рисковать уже абсолютно нечем. Полина обходит диван и садится рядом, (зачем-то) кладёт голову ему на плечо. И им остается только выпить, не чокаясь. За ту, что бесповоротна мертва для них. Но ведь всё это бред…. Она улыбается знакомой улыбкой своей когда-то лучшей подружки. Не ему. (не ему ведь?) Просто улыбается. На секунду ему кажется, что они с Пелагеей даже пользуются одним парфюмом на двоих. Глумливая мысль об самоубийстве совсем не кажется чем-то из ряда вон. Как джентльмен, Дима снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и щелкает пальцами, подзывая официанта. — Что ты будешь? — Сок. Он заказывает яблочный и ред стаг. Он знает женщин. И вскоре приторная вишневая сладость спиртного растворяется в зеленом яблоке с кислинкой. А после растворяется в ней. Теряется в ней. Лишь иногда напоминая о себе мимолетными искорками — стразами Сваровски — в глазах. Она помешивает коктейль соломинкой. Она размешивает кипящее варево его сомнений. Будет больно. Точно. Но иногда всего лишь нужна хорошая анестезия. — Мы ведь будем вспоминать ее, правда? Обтягивающая, повторяющая все изгибы трикотажная юбка даже не скрывает острые колени. Особенно она ничего не скрывает. Вся она костлявая. Нервная. Тонкая. И дышит на него спиртом и вишней уже после второго глотка. Но она всё еще помнит то, что ему помнить нельзя, а ей с какой-то минуты уже не хочется. И светлые локоны игриво прыгали где-то у лица с матовым пятном красной помады. А он почему-то думал, что еще может заставить их прыгать. Блудливая мысль об самоубийстве больше не кажется чем-то из ряда вон. Парное самоубийство — он что-то слышал об этом совсем недавно, по телику. С трансляцией в Перископе. Почему нет? Почему да? Почему «да»? Полин, почему «да», а? Почему она сказала «да»? Почему ты — я вижу — ты говоришь мне «да»? Минута, две, бокал и ты скажешь громче. Какие же вы всё-таки шлюхи… Ее бокалы стремительно пустели. Один за одним. Ты всё еще хочешь пристегнуться на этих американских горках… Ты всё еще предусмотрительно одергиваешь темную ткань юбки и кокетливо взбиваешь волосы… Ты всё еще болтаешь о ней… Ты всё еще напоминаешь о ней… Всем своим естеством. Но ведь твоя нужная мне амнезия — это ведь всего лишь вопрос силы удара, детка. Сока теперь нужно меньше, а алкоголя больше. Вот и всё. Ты болтаешься на рвущихся нитках, а вишневый жар невыносимо печёт щеки. Она сидела на краю синего дивана. Она сидела слишком на краю. Потом и вовсе ее ботинки с глухим стуком ударились о ковровое покрытие и Полина подобрала ноги под себя, опасно покусывая соломинку. Так делала и она. Господи, она так делала. Да. Когда он ел овсянку по утрам, а она пила свой фреш, сидя напротив. Или когда получала свой клубничный милкшейк после сеанса в кинотеатре. Или когда… Стоп. Достаточно скальпелей. Давайте уже свой гребанный наркоз. Двойную дозу. И безо льда, пожалуйста. В мельчайших деталях Полиной белозубой улыбки можно было заметить кое-что общее с тем самым злополучным фото. Или он всего лишь пьянеет с космической скоростью. Это ведь сумасшествие. Но прежнего гнева нет. Тупое чувство растерянности вьюжит в обглоданной, выеденной до костей грудной клетке. Ты просто как новогодний сноуболл, продажи которых сейчас достигают своего пика. Тебя неловко встряхнули, посмотреть что будет. Всем радостно, но, конечно, не тебе. Внутри тебя миллионы пенопластовых хлопьев, бури и мишура. Внутри нет даже поролона. Внутри вообще ничего нет. В её глазах овечки на заклание черти уже заливали всё бензином, чтобы поджечь. Она обещала гореть долго и выжигающе жарко. Для него. В ее мягких, нетрезвых движениях, горячем дыхании, перламутровых пуговицах полупрозрачной блузки, в ней всей он искал спасения от мерзкого холода, пробирающего до надвигающихся абстинентных судорог. Ее тело манило неоновой вывеской «открыто». Ее душа влекла соблазнительным «новая коллекция». От распродаж старья он устал. И запросто станет итальянцем на одну новогоднюю ночь… Выкинет хлам из окна. Из себя. И она — эта рядом сидящая кукольная блондинка — самая отвратительно-близкая и омерзительно-далёкая — станет его самой действенной анестезией. — Мы ведь будем вспоминать ее, правда? Он выдохнет горький дым и решительно затушит сигарету в пепельнице, играя желваками. — Нет, не будем. — В его карих глазах затачивал лезвие сам Дьявол, блестел клинок. По её телу пробежал табун электрических мурашек. Бокал с ледяной пшеничной водкой цвета его сказочно-красивых глаз был зажат волевыми чувственными пальцами. Он облизнул губы и прищурился, замечая, как напряглось ее тело и затвердевшие соски проступили сквозь одежду. Во внимательных сине-серых он ясно видит сковывающее беззащитное, ломкое тело желание, в неравной пропорции со странным обожанием, предвкушением греха и щепоткой адреналинового риска. Видит себя. Видит Волгу. Видит её. Он уже невольно, но так явно вспоминает то, что успел забыть … Например, как… Короткие светлые локоны могут заученно легко скользить между уставшими пальцами. Красная помада может оставлять не смывающиеся следы. И краткая форма любимого имени может безбоязненно вновь срываться с губ, вторя рвущемуся из груди сердцу. Это будет лучшая анестезия… Плевать, если не выживет. — До дна. — Заключает он, чокаясь с блондинкой бокалами. И она послушно пьет, закрывая глаза. Он удовлетворенно улыбается, наблюдая, делая всего лишь один небольшой глоток. 2. I sent flowers, but you said you didnʼt receive `em Глянцевые плиточные стены клубного туалета танцуют в такт гремящему на танцполе треку. Перед её глазами всё невозможно кружится. Без остановки. Немного тошнит. Всё лениво расползается, теряя очертания и границы — потолок, пол, двери кабинок. И она даже не с первого раза попадает губами в его губы, а пальцами в упрямую пуговицу его брюк. Всегда берет немного ниже. Похоже, его это тоже неслабо злит. От ее обманчиво-невинных прикосновений к возбужденной плоти через ткань, он рычит ей в шею, только сильнее сжимая её упругие ягодицы. До синяков. Чудовищно хочется пить. В смысле воду. И целоваться… В смысле…. Без всяких смыслов. Просто чувствовать его безрассудные поцелуи на всем слабеющем теле. …Frat girls still tryna get even Haters mad for whatever reason Smoke in the air, binge drinking They lose it when the DJ drops the needle… Задирает юбку наглым, дерзким движением, кожу бедер выше чулок вмиг обжигает прохладный воздух приточной вентиляции. Безумство, но она лишь громко и жарко дышит ему в ухо, нетерпеливо царапая спину ноготками. Она становится приятно-влажной даже быстрее, чем он предполагал. Отодвигая тонкую полоску белья, он вводит в неё палец, отчего Полина вскрикивает, а дыхание ее учащается, а когда он добавляет еще один и еще, девушка лишь сумасбродно сводит бедра, будто в спазме, приподнимается на носочки, будто насаживаясь, накрывает его ладонь своей, поощряя, желая самостоятельно контролировать глубину и ритм. Но он делает всё именно так, как ей нравится. Как ей нужно. Будто он трахает ее не в первый, а в сто первый раз и знает ее тело наизусть, до каждого сантиметра. И вскоре первая волна удовольствия проходит мощным разрядом от лобка до пальцев ног. Она может выдать лишь грудное «ах», он — самолюбивое «ха», грубовато поигрывая с ее налившейся грудью, оставляя на нежном плече что-то отдалено напоминающее укус, но еще отдаленнее поцелуй. Глядя в его как-то неправдоподобно-быстро протрезвевшие, слишком ясные глаза, Полина поглаживала колючую щеку, безнадежно тонула в опьянении иного рода, чувствовала себя конченой, грязной нимфоманкой, но ни на секунду не хотела останавливаться или прекращать. Она хотела большего. Хотела еще. Переводила затуманенный взгляд на влекущие губы, тянулась поцеловать их, второй рукой обвивая вспотевшую шею, нещадно давя на затылок, привлекая к себе. Ее губы неумолимо приближались к его, но мужчина не спешил проявлять инициативу, лишь пристально смотрел на Полину со странной усмешкой, долей непонятного скепсиса или … любопытства. Просто странно смотрел. Через мгновение ее приоткрытый прелестный рот, с размазанной по контуру помадой, натыкается на пару пальцев поднятой руки. Это были те же пальцы, что еще несколько минут назад были в ней. Мысль об этом невероятно возбуждает Полю, неожиданно для нее самой. Еще через секунду они настойчиво раздвигают ее губы, заставляя сильнее открыть рот и принять их, погружаясь во влажную ротовую полость. Полина задыхается. Полина вначале лишь робко касается их языком. Потом, млея под требовательным, настойчивым взором, смелеет и легко посасывает, чуть зажав зубами, зарабатывая хриплый полустон-полурык в награду. Их глаза встречаются. На секунду. Которая как вспышка. Как взрыв. Локальный, но от того опасный не менее. Не менее значительный. И без дополнительных намеков ее колени в неощутимом капроне встречаются с холодным полом. Но внезапно планы мужчины меняются, или, наоборот, появляются только сейчас, едва девушка обхватывает узкие бедра и преданно смотрит на него снизу вверх. Что это было? Простая проверка? «Он должен был понять — я готова на всё» — успевает подумать Полина, прежде чем крепкие руки подхватывают ее за подмышки и молниеносно поднимают с пола, а потом резко подсаживают, заставляя от неожиданности вцепиться в шею (она точно сегодня будет травмирована) и оплести поясницу натренированными ногами. Абонемент в фитнес всё же принес свои плоды. Всё дальнейшее происходит слишком быстро, чтобы что-то понять. Оказываясь буквально по-хамски втолкнутой в тесную кабинку, Полина на полсекунды теряет равновесие и ударяется спиной о стенку с громким звуком, но не чувствует боли. Совсем. Зато слишком хорошо чувствует нарастающее возбуждение, знакомый жар в низу живота и дикую вибрацию в конечностях. Под обувью не пол — пружины. Она хорошо знает все эти знаки. Хуёвые знаки. Ноги перестают держать, школьные законы гравитации — работать. Ее тянет вовсе не вниз. Ее душа трепещет. Она изнемогает. Тяжелый мускусный запах его тела вкупе с табаком и проклятым бурбоном достает до мозга. Переплетает вены. Раздирает до крови. Изнутри. Узкое, до безумия замкнутое пространство становится капканом. Он наступает, а ей некуда бежать. Но самое паршивое в том, что бежать ей не хочется… Горсть мелких пуговиц с характерном шумом рассыпается по гладкому полу… Ее дизайнерская вещь теперь ни на что годна. Ее продуманная, четко-распланированная жизнь тоже. Но почему-то она довольна. Как никогда. След от страстных терпких губ багровеет на тонкой белой коже. В его глазах снова всё то же непонятное, зловещее, загадочное мерцание холодного клинка и затягивающий отблеск безумия, щекочущий ее натянутые нервы. В его глазах она видит пляшущее пламя адового костра… В его черных ресницах она находит свою долгожданную ночь… Но напрочь теряет покой. В уголках сложенных в тревожную ухмылку раскаленных губ она читает все его намерения… Такие будоражащие… Такие беспощадные к ней. В его сильных руках из ее груди вырываются лишь стоны, больше напоминающие крики беспомощной жертвы, и из легких выходит весь немыслимый кислород… Но почему-то она снова довольна. Как никогда. Полина упирается ступней в напряженные мышцы живота, большой палец ноги со свежим педикюром игриво опускается вниз по дорожке темных волос… Он сжимает лодыжку яростно. Больно. Тянет на себя грубо. Трикотажная юбка легко скользит по пластику унитазной крышки… Она почти падает, его это только забавит… Избавляясь от чулка предсказуемо нецивилизованно, варварски, с присущим нейлоновым треском, он целует пальчики так нежно, чувственно, что она теряется… Теряет бдительность. Контроль. Достоинство. Может быть. Он проводит языком по коже стопы так изысканно и волнующе, облизывает каждый из пальцев поочередно так умело, откровенно и вызывающе… И смотрит на нее. Пристально. Не сводит магнетических, сумасшедших глаз, словно проверяя — сколько еще она готова выдержать… На сколько ее хватит. Она же смотрит из-под полуприкрытых век, держась из последних сил. Сердце скачет как по углям. Спутанные мысли терзают сознание почти как он ее тело — заставляют краснеть больше и тихо ненавидеть себя за слабость… Жарко. Невыносимо жарко. Душно. Она горит. «И почему никто не делал с ней этого раньше….». Он открывает ей новые горизонты. Новые планеты. Миры. «И почему она не испытывала ничего подобного ни с кем другим… Этот ток от простого взгляда или прикосновения, не говоря уже о чем-то большем…» Хватая ртом воздух, она хочет почувствовать его губы и его доводящий до исступления язык там, где сейчас так болезненно ощущает бешеную пульсацию. Куда сейчас помимо воли тянется ее собственная рука. Она — испорченная, грязная. Она считает себя конченной фетишисткой. Она готова мастурбировать прямо на его глазах. Замечая как она балансирует на грани, подрагивая, он милостиво прекращает пытку, дует на влажную от слюны кожу, отчего Поля вновь выгибается дугой, он, хищно улыбнувшись, на мгновение прижимает стопу прямо к своему сердцу так, что она чувствует сорвавшееся биение. Опять убивает своим взглядом, протыкает спицами. Взглядом, еще секунду назад полным взрывоопасной похоти, сейчас … трогательной ласки. Это длится один ее вдох и один его выдох. А после он снова меняется, резко сбрасывая ногу с себя. Свирепо хватает её худые, острые колени, шипит будто ранится (о них), дышит прерывисто, сквозь зубы, разводит ноги в стороны жестким рывком. Сдирает белье, рвет по швам или не ровно… Не важно… Любезность явно не его конек на сегодня. Он входит в нее несдержанно, одним движением, на всю длину, заполняя её всю, не сдерживаясь и не заботясь, кажется, больше ни о чем… Но почему-то она по-прежнему довольна… И, может, даже больше, чем раньше… Сотни других и не важных «раньше»… Поля зажмуривается, подается вперед и шумно выдыхает, когда мужчина поднимает ее и прислоняет оголенной спиной к противно-холодной плитке, удерживая на весу. Она держится за его плечи и привыкает к неприятному холоду… Любит плавящий ее изнутри жар. Ледяные прикосновения снаружи и неестественный огонь внутри… Что может быть изысканней и изощренней… Воздух вырывается из неё толчками на раз-два. Два-раз. И снова… И снова… И снова… Калейдоскоп беспорядочных ярких огней кружится над ее головой. Как нимб… Она даже на миг выходит из тела. И видит себя и его со стороны. Их вместе. Сверху. С высоты полета выше птичьего… Наверно, из космоса. Он с легкостью меняет позу. Но не изменяет себе… Всё еще по-животному сильный, страстный и дерзкий… Она — невообразимо-слабая, талантливо гнется в пояснице и по-картинному закусывает губу. Он чудовищный. Цепляет, почти рвёт волосы, накручивая на ладонь. Но вновь заставляет усомниться в однозначности оценок. Когда рука, еще секунду назад стальным кольцом обхватывающая шею, душащая и неотвратимая, нежно ложится на затылок, прижимая светлую голову к влажной груди все с тем же восхитительно-бьющимся сердцем… Просто кто-то наконец-таки вторгся в клубный туалет, пропитавшийся насквозь их запахами и сексом. Кто-то нарушил идиллию, и ей нужно было вовремя заткнуться… Тогда он так мило прижал ее голову к себе, заставив замолчать. Она тихо постанывала прямо в него. — Тише, девочка… — Кричало его тело, не останавливаясь в ней ни миг. Она таяла от сумасшедшей комбинации разных чувств. Она сходила с ума… Они еще никогда не падали так низко… Секс в проклятой узкой туалетной кабинке. Ничего не останется в ней. На ней. С ней. Даже пальцы, настойчиво впивающиеся в стену, чистые. Глянцевый кафель ведь не остается под ногтями. На губах хлор. Но он только там. Вокруг грязно. Дьявол, как грязно… Стерильность сдохла. Ты сдохнешь. Но он - как твои пальцы. Нет, не слабеет. Ведет себя так, будто принял. Но он же гений. Он только курит иногда. Только любит иногда. Только… шепчет. Иногда. — Поля. Поля. Поцелуи на шее мокрые, жгучие, преступные… Всё происходящее — одно большое преступление. — И смертная казнь для вас, ребятки, было бы слишком просто. Вы говорите, что оба любите ее? А теперь «любите» друг друга? Хотя любовью это можно назвать с большой натяжкой… — издевательски говорит кто-то сверху, лукаво прищуриваясь. — Да вы просто чокнутые, ребятки. Вы просто больные на голову. Вы — жалкие, безнадежные, приговоренные к пожизненному лишению. Любви. Кажется, сам Дьявол забавится, высокомерно дымит через плотно набитую марихуаной трубку, поглядывая на них. Здесь даже он умывает руки. Здесь даже он выдавливает «Аминь». Но Полина плюет и предпочитает посылать взбесившийся разум, нелепые видения и все голоса далеко и надолго… Важно лишь его сладкое «Поля». Ранящее «Поля». Убивающее «Поля». И ей пока (или вообще) абсолютно всё равно, что ее имя сейчас — совсем не её имя. Совсем. Чье-то чужое имя. Имя той, кого вдвоем они слишком хорошо помнят. Слишком хорошо пытаются забыть. …. Это и правда как эпидуральная анестезия. Два прострела в поясницу, судорога волной кипятка от крестца до коленных чашечек и абсолютное бесчувствие после. Купирует сосуды, нервные окончания или что-то там еще. Ноги отнимаются. Она даже теряет не контроль, а равновесие, неловко и обессиленно падает на всю ту же опущенную крышку унитаза, обхватывая свои лодыжки. Чтобы убедиться — ноги по-прежнему есть. Когда по внутренним сторонам бедер ползёт что-то горячее и липкое… Когда ей становится зябко и безобразно всё равно… Ниже пояса она совершенно ничего не ощущает. Хоть в висках еще бьется пустое «блядь», когда она смотрит на расстегнутую ширинку брюк и выправленную рубашку. Когда она видит, как сексуально он втягивает и без того впалые щеки, когда курит. Когда она видит, как его крест на груди маняще благословляет её на всё и сразу. Когда она видит … она хочет закрыть глаза. И тихо, незаметно умереть. А когда он сплёвывает себе под носки лаковых ботинок и будто бы сожалеет (обо всем случившемся) — умирает. Она отклоняется и закидывает голову, больно ударяясь о стену, и видит датчики сигнализации вместо звёзд. Звёзды в бездне. Как и она сама. И почему она не увидела их раньше? Когда они оказались здесь… Когда ее одежда все еще была цела и была на ней… Почему не тогда… Ничего не сработало. Не щелкнуло. А теперь задыхаться. Но. Черт. Даже не его дымом. Но. Боже. Даже не своими слезами. Чем-то большим. — Здесь сигнализация. Оштрафуют. — Тебя правда это волнует? Он всегда подозревал — все проблемы женщин от неумения расставлять приоритеты. Ухмылочка подлеца кривая и безумная. Притягательная. И ее тянет. И, наверно, тянуло. Всегда. Последние пять месяцев точно. Но ведь так много приходилось ставить «между». Как преграды. Как защиту. От себя самой. Кажется, он молится, когда выпускает едкий дым, даже не щурясь, но сквозь странно на неё смотря. Смотрит прямо на неё, но молится — нет. Не на нее. Это точно. «О чем он думает?» Хотела бы она знать. Возможно, отчаянно хочет проснуться и, нахмурившись, смачно выругаться в пустоту спальни полусонным матом: «Какого хуя, блядь? Мне снится эта хуета». Возможно, скользя затуманенным и чуть обреченным через дымовую завесу по совершенному телу, он — дразнит, не понимая этого — думает показать ей — неопытной, хоть и замужней — еще несколько эффективных поз для запоминающегося оргазма. Или намеревается заставить ее кончить для него, позволив использовать только свои пальцы… А возможно, он усталым голосом говорит сам себе: «не помогло» или «всё-таки не умер». *** Look what youʼve done. Iʼm a mothafuckin' Starboy На танцполе… К черту танцпол. Во всем здании правит ультрамодный Weeknd. Будто его накачавшаяся душа выблёвывала эти строки вместе с колонками. Он слышит их, когда через весь клуб возвращается в приват за пиджаком, чтобы прикрыть её наготу. Он нихуя не благородный рыцарь. Факинг старбой… Просто не хочет, чтобы на неё пялились, пока они выходят. Пока они ищут выход… … I switch out my cup, I kill any pain. Он успевает заказать один быстрый коктейль и смочить першащее горло. House so empty, need a centerpiece Он не ночует дома, когда задерживается допоздна в городе. Он не ночует дома, когда вляпывается в проблемы… Он просто не ночует дома. Когда он возвращается с пиджаком наперевес, Полина избавилась от второго, теперь уже совершенно бесполезного чулка, вытерла ноги бумажной салфеткой и теперь, стоя у раковины, старается как можно аккуратнее обвести контур распухших губ алой помадой. И он снова оказывается сзади. Красивый, с безумно идущим ему эффектом небрежности, с пороком в разрастающихся зрачках. Ее желудок ухает вниз. Она ненасытна. Конченная нимфоманка… И он это замечает. Main bitch out your league too… Side bitch out of your league too… Карточка от его люкса легко затыкается за пояс ее обтягивающей юбки. Его пойманный в зеркале взгляд с блеском не от коктейля и щипок худощавой, но выразительной заднице как терпкое «Малышка, ты долго возишься». Его поцелуй в угол рта поверх обновленной матовой помады компенсирует все прочитанные ею его тяжелые мысли. Его темный пиджак на чувствительную грудь в трогательных мурашках компенсирует испорченную блузку. Ей нравится. Ей идёт. Switch out my side, Iʼll take any lane… 3. Вытрахать ее из мозга, из тела… И с кем? С ее лучшей подругой? Это похоже на заранее провальный план. Это похоже на эпилептическое отчаяние изгнанных из твоего рая… Look what you`ve done Да, так мы мстим тебе. Да, так мы спасаемся от тебя. Да, детка, так. Именно так мы лечим себя. Это наша дорогостоящая реабилитация. До отеля они добираются к дребезжащему рассвету. И в панорамных окнах семнадцатого этажа он особенно впечатляет. Заказав в номер шампанское и клубнику, Полина включает какой-то музканал. Его сучка хочет романтики. А он просто (удивительно для себя самого) хочет её. Не остывает по дороге. Он хочет её. С какой стати им отвлекаться на рум-сервис? Но почему-то не смеет возражать или отменять её заказ. Она похожа на Гвен из того самого утреннего ее клипа… И он мечтает увидеть тот самый кадр в ванне. Полина скидывает пиджак, юбку и открывает кран, добавляя в сияющую джакузи душистой пены фиолетового цвета. Она оставляет двери огромной ванной открытыми, когда становится в ванну. Он, сидя на подлокотнике дивана, усмехается кому-то, чему-то, самому себе … опуская голову вниз, расстегивая пуговицы на манжетах пропахшей ею (женскими духами) рубашки. Пока она расслабляется, прикрывая глаза от наслаждения, он сидит на бортике, наблюдая, перебирает ее волосы, не позволяя им мокнуть. Ей — всегда пожалуйста. Она лучше Гвен… Позже он опускает руку в воду, прямиком меж ее слегка разведенных коленей. Позже она уходит с головой, вдыхая максимально глубоко не для того, чтобы не умереть, а для этого… от избытка чувств… Потом, хватаясь за край рубашки, она то ли пытается всплыть, то ли тащит его за собой. После он кидает ее на постель, покрывая уставшее тело невесомыми поцелуями. Огромных размеров кинг-сайз принимает их в свои распростертые объятия. Белизна хрустящих простыней как кокаиновая поляна. Затягивает. По телику шоу Виктории Сикрет и снова эта песня. Girls get loose when they hear this song, 100 on the dash get me close to God, We donʼt pray for love, we just pray for cars. Она смотрит из-за его плеча и из-под своих полуприкрытых век. Подставляя шею настойчивым поцелуям, Поля говорит, что хотела бы трусики, как на вон той тощей модели. Он отвечает, что купит. Но без трусиков она определенно нравится ему больше. Его губы солёные, как от слёз или… как перед шотом текилы. Наверно, они оба выбрали бы второй вариант. Если бы хотя бы примерно знали истинную причину… Они выбирают второй вариант. Потому что точно знают истинную причину. А внутри неё невероятно тесно и всё взрывается. Пузыри лопаются. Прямо под натянутой туго кожей. Горячие волдыри желания вскрываются, высвобождая лаву возбуждения. Не чистого, разбавленного. Смешанного с первобытной похотью. Прогибаясь, она ударялась бедрами в его бедра, вынуждая быть глубже. Розовое утро заливало комнату воздушной пеной шампанского… Утро какое-то крайне нетипичное для столицы. Утро Рио. Их Рио. Их рая. Постель остывала… Как и его сильная грудь, которую она чувствовала щекой. Постепенно дыхание пришло в норму. С ним — как на американских горках. Он снова стал серьезным, хмурым и чересчур задумчивым. Она давилась свежей клубникой и сок тёк по рукам. Он делал вид или смотрел какое-то бессмысленное шоу на английском, не понимая ни слова, не отрывая взгляда от экрана брал ее ладонь и останавливал упрямые сладкие капли языком. Будто они сто лет в браке… Будто его распирает от любви. Ее заводило. Ее возбуждало. Её влекло. Это его непостоянство… Кто он? Самый холодный мужчина на свете или самый нежный из них. {Они смотрели тот долбаный сериал, прокручивая ее любимую серию по сотому разу, и вязли в объятиях друг друга. На ее бедре стояла чашка со свежей клубникой. И сок всегда тек по ее милым пальцам. И она всегда — всегда — забывала захватить салфетки… Она дрожала всем телом, когда он так делал. Она всегда выбирала сочную клубнику и всегда забывала салфетки.} Она хотела слышать то самое хриплое «Поля», когда откидывала одеяло и тянула вниз широкую резинку серых dolce&gabbana… А через пять минут он почти терял нить происходящего в дурацком американском шоу… Он хочет запустить пятерню в ее волосы, заставив ускориться… Но цепляется лишь за кроватное изголовье… Он сжимает зубы так, что сводит челюсть, и часто дышит носом. С каждой секундой всё чаще. Она слышала это. И мысленно заклинала его произнести свое имя, старательно вылизывая головку. Но, кончая, он пресекает любые ее попытки скользнуть под, убирая пытливые ладони с груди, выдавливает лишь: — Продолжи с мужем. … В конце концов, чем его член отличается от моего? — Я хочу тебя не телом, пойми. Я хочу тебя мозгом. [И это в миллион раз хуже] Может быть, именно это и называется полноценной изменой… (или терминальной стадией) Возможно, человечеством давно придумана специальная статья, и не придумано лекарство, для нее приготовлена одиночка или смертная казнь, отдельный котёл… Возможно, они никогда не встретятся в следующей жизни… Но и в следующей она, уверенна, будет помнить, как он стонет, когда кончает… Он смотрит на ее кристально-чистые (честные) глаза и откровенно-пошлые губы и сожалеет (тихо радуется) что на них больше не вкус клубники. У него аллергия на клубнику. — Проснёмся — будет неловко. Растерянно говорит он, когда Полина снова оказывается ближе чем нужно, целует его в ключицу. (это ведь как похмелье. наверно. после бурной вечеринки). (это хуже). — Плевать. — Успокаивающе, безрассудно шепчет в него Полина, откидываясь на кровать, увлекая его за собой. — Это как наркоз. Общая анестезия. Мы ничего не вспомним. Если переживём… Его не пугает ее странный, черный юмор… Несколько десятков минут его волнует только почему она тоже сравнивает их безумие с анестезией… Поразительное единство мыслей? Вряд ли. Он надежно придавливает ее своим телом, обездвиживая, и она отдается в его власть полностью. А когда он выкрикивает то самое желанное для нее «Поля», лицом падая на подушку совсем близко с ее лицом, она уже где-то очень далеко и слышит голос через вату. Он как слепой котенок тыкается в ее шею, скулу, щеку, ища ее губы. Его влажные по-прежнему солоны, как море. После них только ядовитый мескаль и ван вей тикет в просроченную неизвестность. А ее пальцы пахнут не клубничным милкшейком, а скорее клубничной смазкой. Они никогда еще не падали так низко… Они никогда еще не взлетали так высоко… Проваливаясь в черную бездну, они трогают солнце, похожее на громадную таблетку аспирина, и думают, что это их личное гетто для изгнанных из рая — не самый худший вариант, пусть и на отшибе, здесь вполне можно обосноваться… Транспортная развязка — могущественная кольцевая ветка метро с четырьмя остановками, из инфраструктуры — небольшой католический приход, психиатрическая лечебница, скрывающаяся за приличной вывеской закрытого реабилитационного центра, и магазин элитного алкоголя. Четвертая остановка — их дом, в окнах которого никогда нет света. Он просыпается в пять вечера и, зажимая переносицу, смачно ругается в сонную тишину темного номера: «Ну и хуйня мне снится….» Из-под одеяла выглядывает длинная женская нога. В телевизоре дурацкое шоу на неразборчивом английском. А на прикроватной тумбочке всё та же чашка со свежей клубникой… Он закрывает лицо руками, тяжело выдыхает и, пошатываясь, идет в душ.