Амулет сарматского шамана

Короткая и мягкая балканская зима кончилась быстро, еще быстрее кончилась весна, и пришло непривычно долгое для Ильяны, сухое и горячее балканское лето. Ведунья с Ильяной ходили бесконечными горными тропами, собирая лечебные травы, так же, как ходили по лесам далекого северного края. Только теперь наставница учила девочку немного по-другому. В северных лесах велела, если заблудится, спускаться вниз по ручью: — Все ручьи впадают в Мокву, — говаривала, а сейчас же наказывала: — Если заблудишься, поднимайся на гребень горы. С гребня далеко видно, сразу поймешь, в какую сторону идти. На гребне горы Ильяна бывала уже не раз, и действительно, вид с вершины был великолепный. Лысые белые скалы, нагретые и как будто выгоревшие на солнце, в трещинах росли пучки травы и скрученный колючий можжевельник, цепляясь за который можно подняться на самый-самый верх горы. На громадное расстояние вокруг нее расстилалась земля — по одну сторону хребта, и море с островами — по другую. Море синее-синее, еще более синее, чем непривычно яркое и чистое небо над головой. И вода в море была по-настоящему синей, даже вблизи. Дома река тоже казалась издали синей, но когда вы подошли к берегу, вода оказывалась желтоватой или мутно-коричневатой. Здесь же вода у самого берега была прозрачной и бледно-голубой, переходя на глубине в густой синий цвет. К морю, к сожалению, удавалось выбраться не часто. Это с горы оно казалось обманчиво близким, лежащим под ногами. Но путь к нему в самом деле был не легок, спуск, а потом подъем обратно по извилистым тропам занимал немало времени, так что полдня пролеталo незаметно. A то и весь день. Не то, чтобы Ильяне было жалко потраченного времени, просто деревенским ребятишкам, помогающим по дому и в поле, в долине, редко когда удавалось отпроситься на такую прогулку. А одной ей было на первых порах страшновато. Зато если уж удавалось выбраться, девочка забывала обо всем на свете. В мелкой прозрачной воде чернели колючими шарами морские ежи, которых следовало обходить стороной. Длинные острые иглы, впиваясь в босую ногу, сразу же обламывались, а хрупкие обломанные концы удавалось вытащить с большим трудом. Под каждым перевернутым камнем оказывался миниатюрный мирок. Мелкие креветки, по-местному «козицы», действительно стремительными козьими скачками кидались врассыпную; разные улитки, черви и прочая страшноватая мелюзга в панике стремилась забиться под соседние камни. Мелкие разноцветные рыбешки следовали стайкой за Ильяной, нетерпеливо ожидая, когда она перевернет очередной камень, чтоб шустро похватать и съесть застигнутых врасплох подкаменных обитателей. Ребятня из деревни обращала мало внимания на эти подводные чудеса, предпочитая купаться и плавать. Но Ильяна плавать не умела. Моква была малой речушкой, воробью по колено, к тому же нестерпимо холодной от бьющих на дне ключей. Не успевала прогреться в течение короткого северного лета. Глядя на местных ребятишек, она научилась-таки с грехом пополам держаться на воде, но чувствовала себя слишком неуверенно. И уж вообще не отваживалась отплывать далеко от берега, как это делали здешние мальчишки (и даже девчонки), плавая к одиноко стоящей скале и обратно. На скале гнездились чайки, и пацаны, зажав в зубах небольшую торбу, приносили чаячьи яйца, которые потом пекли на черных камнях-плоскачах, разогретых солнцем. Чайки, крикливые, злобные и совсем не маленькие птицы, атаковали смельчаков, поливая пометом, нанося удары клювом и грозя сбросить со скалы в воду, что им время от времени и удавалось. Ильяне нравилось здесь. Весной склоны гор зазеленели и покрылись яркими пятнами цветов. Девочка дивилась, глядя на некоторые растения: вроде бы и знакомы, но не совсем те, что росли дома. Колокольцы? Цветы похожи, но вместо длинных стеблей топорщится густая щетка коротких побегов. Или еще диво, у некоторых былин вообще стеблей нет, и цветы, казалось, растут прямо из трещин в скалах. А сколько трав оказалось совсем незнакомых, и девочка жадно глотала их имена, на местном наречии и на латыни. Тверденка (сиреч вербена), миртус, бобковишень, зиморад или розмарин. С началом лета на дальних северных склонах поспели дикие черешни, и они, дети из поселка, ходили с корзинами на сборы. Мальчишки взлетали на самые верхушки, соперничая со стаями скворцов, девчата проворно обирали снизу, не забывая класть в рот пригоршни темно-красных, сочащихся сладостью ягод. Несколько дней — и черешневая благодать закончилась, зато пару недель спустя начали созревать шелковицы. Их ягоды, похожие на толстых гусениц, падали на землю, устилая её липким сладким слоем. Достаточно было постелить холстину почище и вечером стряхнуть подсохшие плоды в короб. Зрели они, в отличие от черешен, постепенно, и через пару недель на них уже смотреть никто не мог: все были сыты по горло — и самими ягодами, и пирогами из них. Потом пришли настоящие летние горучавы, травы на склонах гор выгорели, зато горячий сухой воздух наполнился запахами разогретой сосновой и кипарисовой живицы, лавра и мирты. Опавшие рассохшиеся сосновые шишки они собирали в корзины — зимой ими так удобно растапливать очаг! Воздух звенел от треска цикад. Ильяна, впервые увидев цикаду, не могла поверить, что какая-то муха, пусть даже и большая, способна издавать такой громкий треск. С непривычки ей закладывало уши, но прошло несколько дней, и крики насекомых воспринимались уже как обычный звуковой фон, как нечто привычное и должное в этом ее новом мире. Как время шло, становились знакомыми и привычными потайные горные тропки, перезвон козьих колокольцев и блеяние стада, белые каменные стены, поросшие плющом и так хорошо хранящие прохладу в дедовом доме. Прошел год с той поры, как Ильяна, лишившись дома и семьи, попала к ведунье и жизнь ее круто переменилась. На сытной страве девочка заметно вытянулась, с лица пропали голодные синие круги около глаз. Рубашка, сшитая наставницей, стала коротковатой, зато светлые волосы отросли, загустели и, заплетенные в косы, уже не выбивались из-под ленты. Из-за этих светлых волос на нее спервоначалу косились; теперь же привыкли и больше не называли «Ова бела» — та белая, а называли Радовой внучкой или просто по имени, Ильяной. На склонах созрела малина, но не привычная красная, а черная, называемая ежевикой. Ежова ягода. И в самом деле, ежова: колючая до невозможности. Еще и листья с нижней стороны обросли колючками, да не простыми, а настоящими крючьями, хватающими за косы, за одежку, впивающимися в кожу. Набрать корзинку блестяще-черной сладкой и душистой ягоды непросто, тело — сплошная царапина, как будто она с дикой кошкой побилась. Но Ильяна, упрямо сжав зубы и в очередной раз отцепив колючки от подола, добрала-таки корзинку. Можно было бы с чистым сведомием идти домой, но она вдруг задумалась. Вот так же, много-много дней назад она собирала малину в туес, цепляясь рубашкой и ссаживая руки о колючки, чтоб принести домой полную посудину ягод. Как-то так получилось, что за весь прошедший год она ни разу не вспомнила тот страшный день, не думала об этом, как будто в памяти стоял запрет на воспоминания. А сейчас, глядя на ягоду, вспомнила рассыпанную и раздавленную малину, похожую на сгустки свернувшейся крови. И всплыли вдруг все ужасы того бесконечно далекого дня, и заболело сердце так, что перехватило горло. Ильяне было хорошо здесь, в безмятежном мирке горной деревушки, но как же больно было, что она не может прижаться к матери и рассказать ей о всем том, что она тут видела! Как бы она хотела рассказать о синеве моря, о невиданных у них черешнях и шелковицах! О том, как звенят цикады и как пахнут листы лавровника. О нарисованных ею, Ильяной, страницах настоящей книги. О том, что она научилась доить козу и еще научилась плавать. О том, что… Если бы можно было вернуться в тот день! Она бы рассказала им, маме, сестре и остальным о чудинах, и они бы убежали, спрятались бы в лесу и не погибли. Не лежали бы потом мертвые в грязи, под обгоревшими бревнами… Если бы она умела вернуть время! Спазм так сдавил горло, что Ильяна не могла ни дышать, ни плакать. Наставница нашла ее, скорчившуюся в судорогах возле полной корзины. Она могла бы успокоить ее, остановив воспоминания и загнав их глубоко внутрь души, так, как она умела и как уже сделала когда-то. Но вместо этого она опустилась на колени, подхватила девочку и крепко обняла. Спазм ослабел, и Ильяну прорвало слезами. Прижавшись к наставнице, она захлебывалась в рыданиях, повторяя снова и снова — маминка, мама, маминка! И, вместо того, чтоб остановить слезы и выровнять дыхание девочки, ведунья прижимала ее к себе и тоже плакала. — Доче мое, доче, дцеренко! Стояли на коленях, обнявшись, и обе плакали навзрыд, избавляясь от застарелого, окаменевшего в душе горя…