Амулет сарматского шамана

Они отплывали ранним утром, холодным и мглистым, напомнившим Ильяне о зиме. Тот же самый тощий немой старик вел в поводу мула с вещами ведуньи. Верх холма, где стоял дом Константиноса, уже освещенный низким солнцем, успел немного прогреться. На теплые каменные стены вылезали оцепенелые от ночного холода ящерицы, не обращая внимания на таких же оцепенелых мух. Узкая улица вилась, круто ныряя к подножию холма, к бухте, еще погруженной в предрассветный сумрак. Воздух по пути вниз стал ощутимо холоднее, потяжелел от влаги, и путникам казалось, что они спускаются на дно колодца. Над невидимой гладью моря стелился густой туман, из которого торчали лишь головки деревянных свай и сидящие на них нахохленные чайки. Константинопольская гавань ничем не отличалась от любых других. Развалюхи победнее и помельче толкались по краям, и пробираться к ним приходилось на челне, среди плавающих на воде отбросов. Чтоб передать груз на корабль, стоя на шаткой лодчонке, требовалась немалая сноровка, как и для того, чтоб по веревочной лестнице (а чаще просто по заузленной веревке) взобраться на ладью. Ведунья миновала ряды рассохшихся плоскодонок и старых гнилых фелюг, ряд кораблей и корабликов разной степени потрепанности и остановилась перед добротной фряжской ладьей с вырезанной на носу деревянной девой. Ладья стояла в более чистой и обустроеннной части гавани, пришвартованная к прочному, явно недавно построенному молу. Пассажиры и грузчики тут могли, не рискуя поскользнуться на гнилых осклизлых бревнах, высадиться и разгружать или загружать товар. На корабле не наблюдалось никакой суматохи, как будто он и не собирался никуда отплывать. Возле сходов сидел замотанный в грубый шерстяной плащ матрос с миской горячей парившейся похлебки, которую заедал куском пресной лепешки и чесноком. С сомнением оглядел скромно одетых путниц и не торопился начинать разговор: кому надо, тот спросит сам. — Иль капитано Джакомо? — Ведунья не собиралась ждать, когда ему заблагорассудится доложить о прибывших пассажирах. Матрос, подумав, лениво дожевал кусок горбушки, потом все-таки обернулся в сторону палубы и прокричал что-то на незнакомом Ильяне языке. В ответ раздалась целая тирада ругательств (на приветствия это не походило), моряк сипло рассмеялся и снизошел до ответа: — «аспеттаре», с длинным и певучим вторым «а», после чего опять принялся за свою похлебку. Ждать пришлось довольно долго, но наконец капитан Джакомо явился к ним собственной персоной, вылощеный и подтянутый, умными пытливыми глазами напоминающий Константиноса. Ведунья передала ему свернутое письмо с личной печатью грека, но он лишь взглянул на печать, письмо читать не стал, отложив за отворот своего чудного кафтана, указал на сходы, бросив короткое — прего! Старик, за всю дорогу не проронивший ни звука, все так же молча и равнодушно снял поклажу со спины мула, развернулся и ушел, ни разу не бросив взгляд за спину. Так же равнодушно смотрели и капитан, и матрос, закончивший завтракать. Ведунья вскинула тяжелые сумки на плечо и осторожно поднялась по сходам — узкой доске с набитыми поперек рейками. Все было готово к отплытию, но капитан не торопился подавать распоряжения команде, очевидно ожидая кого-то еще. Наконец к причалу подъехала коляска, вооруженный коротким мечом, богато одетый человек вынес из нее небольшой сверток и передал капитану. Не задерживаясь долго в капитанской каюте, вышел, и капитан Джакомо сразу же приказал поднимать якорь. Заскрипел ворот, вытаскивая заскорузлый грубый канат, потом где-то в утробах ладьи матросы налегли на весла, и ладья неторопливо заскользила по густой темно-синей воде. Последние клочья тумана таяли в лучах солнца, наконец добравшегося до гавани, чайки разминали крылья в прохладном прозрачном воздухе, и берег постепенно отдалялся, превращая грязный город в далекую бело-золотую сказку. *** Путешествие оказалось долгим и скучным. На палубе было тесно, в поставленную для них палатку Ильяна с ведуньей едва помещались, так что спать приходилось тесно прижавшись друг к другу. Впрочем, ночи стояли холодные, и они в тесноте палатки хотя бы не мерзли. Матросы разговаривали на чужом языке, в котором девочка лишь время от времени угадывала знакомые латинские слова. На наставницу они косились с подозрением и недобрым любопытством, называя между собой (но особо не таясь) колючим словом «стрига». Капитан старался держаться подальше от берега, насколько позволяли размеры и крепость корабля. Если в пределах видимости показывался остров (а их в Эгейском море было насыпано как маку), фрязин становился нервозным, зыркал волчьим взглядом по сторонам, заглядывая в свою зрительную трубу. Ильяна знала, что труба приближает далекий берег, такую же она видела у Константиноса и даже рассматривала через нее берега, а потом и улицы города. Особенно нервным капитан и команда становились тогда, когда ладья пробиралась между берегами двух островов. В таких узких местах, которые матросы называли «боччиа ди лупо», экипаж корабля держал оружие наготове. Если ветра не было, гребцы налегали на весла, стремясь проскочить узкое «горло» как можно скорее и снова выйти в открытое море. Один день они простояли на Керкоре, отдохнув и пополнив запас воды и пищи, потом ещё несколько бесконечно нудных дней шли через Ионическое море, однообразную, почти без островов, бескрайнюю массу воды. Однако войдя в Ядран, Джакомо вынужден был подойти ближе к берегу. Утомительное однообразие плаванья в один из дней нарушилось внезапной суетой экипажа. Сонное полудние разрезал крик смотрящего с высокой мачты. Капитан помрачнел и разразился потоком ругани вперемешку с командами. Матросы забегали, развернули судно от берега, мелкие вещи с палубы охапками бросали вниз, в трюм, крупные предметы крепили на палубе, закрывая просмоленным полотном и обвязывая веревками ценный груз. У Ильяны мелькнула мысль о пиратах, которых все боялись (и не без оснований), но это не были пираты. Бора, буря, так сказала ей наставница, по примеру матросов заворачивая вещи в просмоленный холст и крепя его к мачте. Ильяна сначала ничего не видела в той стороне, куда с тревогой посматривали остальные: дымка скрывала далекую линию горизонта, а небо над ними оставалось по-прежнему безмятежным. Однако вскоре ветер начал свежеть, дымка приблизилась и заволокла небо, перекрасив его сначала в серый оттенок, а потом в темно-серо-фиолетовый. Море тоже потемнело, потяжелевшая свинцово-серая вода заплясала возле корабля беспорядочным хаосом гребней и бурунов. Воздух сначала загустел, застыл, а потом пришел первый порыв ветра. Потом второй и третий, принесший шквал ледяной воды. Девочку этот шквал ошеломил: казалось, что небо и море смешались в одно сплошное месиво холодных брызг и пены. Ладью беспорядочно швыряло на волнах, и люди были бессильны помешать этому. Бесполезные весла были подняты: против разбушевавшейся стихии не выгребешь, да и куда грести? Паруса, к счастью, успели вовремя спустить, поэтому порывами ветра их не порвало и не сломало мачты. Оставалось лишь положиться на крепость корабля и оснастки и ждать, пока бора не уйдет стороной. Ветер через несколько часов прекратился так же внезапно, как и начался, но раздраженное море еще долго не хотело успокоиться. Матросы снимали и выжимали мокрую одежду, перемежая ругань с шутками и нервным смехом. Наставница с Ильяной тоже промокли до нитки, и продрогшая Ильяна стучала зубами от холода. К счастью, провощенная ткань удержала их вещи относительно сухими, а в сумку вода не попала вовсе, так что они смогли переодеться. Но резко похолодавший и влажный воздух не дал им как следует согреться, и ночью Ильяна не столько спала, сколько ворочалась на влажной шкуре, тщетно пытаясь сохранить тепло тела. Утром все были невыспавшиеся, замерзшие и раздраженные. Матросы бросали хмурые взгляды на ведунью, заваривавшую травы на меду, и обычное их «стрига», бросаемое в сторону наставницы, звучало теперь с оттенком неприязни и пренебрежения. *** Погода так и не прояснилась окончательно, постоянно дующий холодный ветер был резким и порывистым, море темно-синим и неприветливым. Им повезло, что бора оказалась совсем слабой, всего лишь предвестником настоящих «бора нигра», которые завладеют здешним морем через пару недель, с приходом зимы. Зимой, впрочем, пахло уже вполне явственно, ночью в котелке замерзла вода, а когда днем ветер пригнал очередной короткий дождь, в струях воды начали пролетать ледяные крупинки. Капитан дал распоряжение подойти ближе к побережью, и теперь они крались вдоль невысоких горных хребтов, поросших жестким колючим кустарником и выгоревшей за лето травой. Берега были безрадостные и унылые, редкие рыбацкие деревушки ютились у подножия гор, каждая — лишь горстка жалких нищих лачуг. Корабль шел мимо них так быстро, как только можно было, стараясь побыстрее миновать эти дикие бедные края, население которых за неимением лучших источников нередко пробавлялось морским разбоем. Им почти удалось избежать нападения. Оставался день плаванья, а может, и меньше (при хорошем ветре) до небольшой крепостцы с названием Градец, где ведунья собиралась сойти с корабля. Ладья пробиралась через очередную «боччия ди лупо», узкий канал, ограниченный полуостровом с одной стороны и пригоршней островков с другой. Капитан и экипаж глядели в оба: россыпь мелких островов, поросших приморскими соснами, нависающими над водой, представляла собой идеальное место для засады. И полуостров, выбегающий в море длинной косой, мог скрывать приземистые челны морских грабителей. Таким образом узкий пролив надежно перекрывался, как пробкой, с обеих сторон. Лучшего места для нападения и придумать было нельзя. Команда напряженно ожидала засады, разбойничьи суденышки, тем не менее, появились внезапно, слаженно и привычно окружая ладью, словно волки могучего зубра. Точнее, не как волки, как бродячие собаки. Хлипкие лодчонки и грубо, но крепко сработанные рыбацкие баркасы, шаланды и прочие посудины, разномастные и разношерстные, как и их экипажи. Людское отребье, далекое от романтического образа, который позднее назовут джентльменами удачи. Каждое из суденышек действительно выглядело рядом с ладьей, как шавка рядом с мощным зверем, но их было слишком много. Навигация заканчивалась, добычи становилось меньше, и пиратские посудины сбивались в стаи, рыща в поисках последних рисковых капитанов. Времени на раздумья не оставалось. Выскочившие из-за островков и заливчиков, из-под прикрытия камней и нависающих над водой сосен, суденышки стремительно приближались. Зубр при нападении стаи волков может защищаться, прижавшись к скалам и обезопасив хотя бы тыл. Но ладья этой возможности была лишена: более глубокая осадка не позволяла ей вплотную приблизиться к берегу, зато плоскодонки и челноки разбойников могли протиснуться в любую щель. Команда, опытная и не раз перетертая, спешно готовилась к бою. Каждый знал свое место и роль, и еще знал, пройдя через многие заварушки, что шансов у них немного. Капитан и старший помошник, зарядив арбалеты, быстро перекинулись парой фраз, определив главаря шайки, и ладья развернулась носом в сторону кургузого баркаса, идущего немного впереди остальных. Если удастся убить или тяжело ранить предводителя в самом начале боя, их шансы хоть ненамного, но возрастут. Про ведунью с Ильяной забыли, сосредоточившись на предстоящем бое. Ведунья, однако, не ожидая приглашения, прошла на прову корабля, ступая медленно и тяжело, словно глубокая старуха, не обращая внимания на недоумевающие, а порой и раздраженные взгляды команды. Резкое «стрига» опять прозвенело за спиной, но ведунья, опираясь на дорожный посох, протиснулась между моряками и встала на самом передку, там, где нос судна переходил в точеный деревянный брус. Бледное лицо ее было серьезно, а взгляд настолько тяжел, что капитан Джакомо, не задавая лишних вопросов, проревел «Силензио!», а потом «Зитто!» в ответ на ее требование тишины. Матросы смолкли, теперь над гладью моря неслись только крики приближающейся банды. Их ладья с опущеными парусами медленно скользила навстречу, теперь уже молчаливая, с замершей на палубе командой. Ильяна, снедаемая страхом и любопытством, взобралась на мачту до ближайшей реи, встав на перекладину и обхватив грубый ствол руками. С десяток суденышек окружало ладью, большая часть из них приближалась спереди, сидящие в них головорезы орали, подбадривая друг друга и пугая неприятеля. Наставница ушла на переднюю палубу, туда, где толпилась большая часть экипажа во главе с капитаном. Но Ильяна не могла разглядеть ее за спинами моряков, зато уже отчетливо различала лица людей в баркасе, идущем в голове нападения. Лица не предвещали ничего хорошего. Девочка осторожно размотала серебряную нить сознания, так, как ее учила наставница, и заскользила по ней, пытаясь увидеть происходящее глазами заросшего бородача, который стоял на носу баркаса. У неё получилось. Чужими глазами, со стороны, она видела их корабль, столпившихся на прове матросов с напряженными лицами. Солнце слепило глаза и бросало резкие тени, фигуры людей казались черными силуэтами на фоне выцветшего блекло-голубого неба и белых парусов. Потом картина начала меняться, сначала неуловимо, затем все заметнее. Выгоревшая добела от соли и солнца парусина приобрела серовато-грязный оттенок, подернулась темными пятнами плесени и тлена, обуглилась по краям, расползлась неопрятными дырами. Лица матросов, стоявших при бортах ладьи, вытаращились темными провалами глазниц, оскалились мертвыми улыбками. Стояли зловеще неподвижно и молча. На носу корабля возвышалась черная, тоже неподвижная фигура без лица, сжимающая в костлявой руке суковатый посох. Блеснуло на солнце загнутое длинное лезвие — дорожный посох оказался косой. Ильяна ощутила резкий всплеск острого звериного ужаса, от которого серебряная нить, связывающая ее с бородачом, разорвалась, и она, потеряв равновесие, едва не свалилась со своего ненадежного насеста, успев в последнее мгновение ухватиться за такелажную веревку. Взбираясь обратно, слышала лишь, как крики нападавших сначала стихают, потом раздаются снова, но уже в иной тональности. Возбуждение от предвкушения драки и захвата добычи менялось на растерянные выкрики и полные страха вопли. Лодчонки, торопливо гребущие к ним, тормозили, останавливались, разворачивались и уходили в стороны. Бородач, глазами которого она недавно смотрела, лежал опрокинувшись навзничь в своем баркасе, хрипя и булькая кровавыми пузырями. Короткая оперенная стрела вошла ему в основание шеи. Его помощнику повезло не больше: арбалетный болт вонзился под левую ключицу с такой силой, что тело его опрокинулось с баркаса в воду, и сейчас поспешно разворачивающееся суденышко подмяло его под себя. Ведунья понимала, что долго не сможет удержать созданный ею морок — врагов было слишком много. И она, как и капитан Джакомо, нацелилась прежде всего на предводителей разбойничьей шайки. Если ей удастся вызвать панику у них и их окружения, потом эта паника, как лесной пожар или моровая язва, начнет распространяться все шире. Главное сейчас, чтоб замолчали люди Джакомо, и чтоб они не сорвались, не поддались панике. И не начали действовать раньше времени. Потому что иногда молчание и бездействие врага пугает больше, чем похвальбы и угрозы. В молчании и неподвижности есть непредсказуемость, а непредсказуемость и неизвестность страшат людей больше всего. И еще нагоняют ужас на человека вбитые с детства страхи, такие, как легенда о корабле мертвецов. Легенда, существующая, по-видимому, от тех пор, что существуют корабли, и везде, где люди ходят на кораблях. Поэтому достаточно будет, если враги хотя бы на краткий миг увидят то, что им нужно показать. Потом уже их воображение дорисует то, чего не видят глаза. А страх отнимет разум и силы. Она надеялась на капитана Джакомо, и тот не подвел. Прикрикнул на своих людей, и те смолкли, прекратили перебранку с противником. Застыли в напряженном ожидании, не отвлекая ведунью от ее задачи. Краем сознания она уловила отшатнувшихся от неё матросов и испуганное «о, Мадонна!», но большинство осталось неподвижно стоять, ожидая развязки, и потом, по сигналу капитана, град арбалетных болтов врезался в онемевших от ужаса налетчиков. Уже оседая от навала слабости, ведунья увидела, как лодчонки и баркасы меняют курс, поворачивают назад. Чьи-то сильные руки подхватили ее, не давая упасть в воду, уложили на палубу, и озабоченный голос произнес: «Иль вино портаре! Рапидаменто!» *** К вечеру они были при мыске, где строилась небольшая сторожевая крепость, около которой постепенно рос поселок. Капитан сразу же выгрузил товар, предназначенный для местной общины, но не торопился уйти в путь на ночь глядя, поэтому ведунья с Ильяной переночевали на корабле. Тем более что Джакомо, обычно державшийся отчужденно и с прохладцей, был непривычно ласков и щедр. Позвав их на ужин вместе с остальной командой и выложив на общий стол запасы из своей каюты: вино, сыр, вяленую ветчину и фрукты. Утром наставница с девочкой сошли на берег. Присоединились к каравану навьюченных мулов, переносящих товары из внутроземия к побережью и наоборот. За небольшую плату суму путниц взвалили на спину животного вместе с остальной поклажей, и вскоре Ильяна шагала вверх по склону, по дороге, вьющейся между кряжистыми невысокими деревьями с серебристо-зеленой листвой. Дорога упиралась в подножие гор, густо заросших колючим кустарником с кожистыми зелеными листьями. За этой зеленой чащей вздымались крутые, порой отвесные и совершенно голые каменные стены, и девочка не могла представить себе, как караван с нагруженными лошадьми и мулами собирается перебраться через горный хребет. Однако проводник свернул с дороги на неприметную козью тропку, ведущую в небольшой разрыв зарослей, и, продравшись через густину, они оказались на неширокой, но вполне сходной тропе, идущей наверх. Тропа была на удивление ровной. Вымощенная тем же белым камнем, что валялся повсюду, она вилась вдоль склона, петляя и огибая скальные выступы. Стелилась порой по почти отвесному склону, на особо опасных участках укрепленная вбитыми деревянными кольями и даже огражденная со стороны пропасти невысоким каменным муром. Чем выше они поднимались, тем более потрясающая картина разворачивалась перед ними. Невидимая снизу, горы опоясывала целая сеть дорог, караванных троп, по которым на побережье стекалось зерно, мясо и сыр, шкуры пушного зверя, а обратно вывозились соль, рыба и дорогие привозные товары. Ильяна и не заметила, как они добрались до перевала. Только проводники вдруг остановились у подножия скалы, где помолились высеченной в нише Богородице. Ильяна, отвыкшая было за время плаванья от славянской речи, вновь с удивлением и радостью слышала знакомые, хоть и не совсем одинаково звучащие слова. По примеру провожатых и она оставила незнакомой ей Богородице небольшое подношение — пару сушеных смокв из тех, которыми их вчера угощал капитан Джакомо. Сразу за скалой начинался спуск в долину, густо заросшую лесом, и вскоре они пришли в селение, совершенно невидимое сверху. Каменные дома терялись между зарослями лавра, скрывались под кронами старых шелковиц и раскидистых ореховых деревьев. Местная ребятня, распугивая коз, с криками понеслась по деревне, соообщая о приходе каравана. Узкая улица петляла, спускаясь вниз по склону. На очередном повороте возле большого дома из белого камня стоял высокий худой старик с белой головой и белой бородой, с пронзительным взглядом совсем не стариковских глаз. Черты его загорелого лица, резкие, как будто высеченные из камня, вдруг смягчились. Шагнул вперед, глядя на наставницу. И голос его дрогнул, когда он протянул к ней руки: — Зорица, дцерко мойе!