Амулет сарматского шамана

Туча вывалилась из-за леса внезапно, как из засады. Хотя с утра было душно, парно, и небо из-за тонкой дымки, висящей в воздухе, приняло блёкло-голубой оттенок, облаков на нём не было. Люди, обливаясь потом, торопливо ворошили, сгребали и смётывали сено. Потом его накладывали на телеги и отвозили под крышу, в сенник. Короткое и дождливое северное лето не давало много погожих дней на то, чтобы человек даром терял время. Зима будет долгой, и от того, сколько сена успеешь уложить на сеновал, зависит — выживет ли твоя скотина. И, в конечном итоге, выживешь ли ты. Здешние луга богаты на травы. Сочное душистое разнотравье в половину человеческого роста высотой — траве достаточно тепла скромного северного солнца. Воды — с лихвой! Вот тут незадача: сено ведь недостаточно скосить. Его ещё надо высушить и убрать. Поэтому в редкие погожие дни вся осада работала, насколько сил хватало — и стар, и млад. И сегодня с рассвета народ потянулся на скошенные луга болотистой речки Моквы. В деревне не осталось практически никого, лишь пара беспомощных стариков, кузнецова жена с новорожденным сыном да хромой восьмилетний пацан по прозвищу Кривко. Кривка послали на сторожевую вежу. Его искалеченная нога не позволяла ему ходить, так что работник из него был никудышный. Зато лазил как белка, на глаза тоже не жаловался, вот и наказали ему на время заменить взрослого стража. Времена были лихие. Говорилось, что в крае свирепствуют отряды чудинов. Время от времени эти неотёсанные суровые северяне совершали набеги на богатые сёла, убивали каждого, кто отважился встать против них — а то и просто от розмара, от безнаказанности. Потом брали, что хотели, жрали и пили, разбивали то, что не могли забрать с собой, жгли дома и хлевы. Именно так когда-то возникла и эта осада: заложили её беженцы. В глуши лесов, в двух днях пути от ближайшего посёлка люди нашли покой. Кто будет искать их в богом забытой лесной дыре? Но ещё жили в памяти старших крики умирающих и едкий запах гари, поэтому на пригорке за деревней поставили сторожевую вышку, и в неспокойные времена кто-либо из мужиков денно и нощно сторожил приступы к посёлку. Но сегодня на вышке сидел восьмилетний пацан. Когда из-за леса вылезла, как перекисшая квашня, напухшая, налитая водой грозовая туча, стражник бежал вместе с остальными жителями осады спасать накошенное сено. Мальчишка, раздуваясь от гордости, влез на жерди. С полчаса бдительно обозревал окрестности, главное — единственную ведущую к осаде дорогу. Потом начал скучать. Узкие, едва проезженные колеи никогда не видели оживлённого движения, а сегодня и дорога, и деревня как будто вымерли. Ещё и собаки, те, что не спали, сморенные жарой при будках, мельтешили вместе с людьми на лугах за Моквой. С вышки выглядели как муравьи. Бабы в широких холщовых сарафанах напоминали бабочек. Мужики, голые до пояса и загоревшие докрасна, блестящие от пота, кидали вилами огромные охапки сена на возы. Кривко, как зачарованный, наблюдал за суетой на лугу, за лилово-чёрной тучей, которая медленно приближалась, заполняя уже почти полнеба. Совсем забыл, что должен сторожить дорогу. Гром, всё сильнее и чаще раскатывающийся по небосклону, заглушил топот копыт и тихое позвякивание оружия. На вежу упала тень: туча закрыла солнце. Мальчик обвёл глазами потемневший луг, деревню, поле за частоколом, и на дороге, пугающе близко от себя, увидел отряд всадников. С копьями наперевес, с палицами, на полуголых телах меховые парки, рогатые шлемы. Кривко похолодел. Никогда в жизни не видел чудинов, но знал: это они. Ещё несколько долгих мгновений окаменело глядел на жёсткие обветренные лица, бледные глаза с выражением хищной птицы — так близко чудины успели подойти к частоколу. Потом опомнился, схватил твёрдую просмолённую верёвку и начал судорожно бить в колокол. — Поздно, поздно, не успеют добежать — ещё успел подумать, прежде чем стрела со странным чмокающим звуком вошла между рёбрами его худенького тела…