Тьма

      В какой-то момент собственная черная душа выливается наружу и давит тебя самого. Ким Гюль идет по подиуму, демонстрируя публике какой-то наряд какого-то там дизайнера, за что получает немалые деньги, и не видит ничего. Ни лиц людей перед ним, ни дорожки. Одна темнота. Всеобъемлющая, сжирающая без конца.       Кан Хан Бэ больше не рядом. Больше некому выслушать. Больше никто не раздражает ни своими советами, ни присутствием.       Больше нет и Черри.       Никого.       Маленькая квартирка, едва ли обжитая и бесконечная пустота. Гадкая и грязная как он сам.       Это всё похоже на механическое существование. Улыбнуться нужному человеку, ответить что-то тактично, поработать манекенщиком и получить за это деньги, купить еды и приготовить — словом, какие-то одинаковые действия, не имеющие смысла и цвета.       Голубые глаза иногда кажутся прозрачными и стеклянными, наверное, такие они и есть, Ким Гюль предпочитает не смотреть в зеркало долго, не любоваться собой как раньше, и вообще — он не живет, так что какой во всем этом смысл?       Спустя год жизни в забытье, он, наконец, понимает, почему Тталь Ги не приняла его снова, да и вообще всё начинает казаться куда более логичным и закономерным, нежели прежде.       Но грязь из души никуда не девается, потому что ей некуда или его душа попросту изначально была такой, а, значит, ее не вычистить.       Смешно.       И смешно не только это.       Вообще забавно наблюдать крах собственной личности, начинать видеть язвы на гладкой коже, и пятна в чистых глазах.       После культа обожествления себя и безграничной самоуверенности, забиться, стать обывателем.       Больно.       На самом деле, до сих пор, нестерпимо больно, потому что старое нельзя вытравить и все случившееся кажется чьей-то злой и несправедливой шуткой, потому что читать газеты и случайно натыкаться на фамилию Кан, неважно Хо Ду ли Хан Бэ — б о л ь н о. Потому что, когда после утраты ты выстоял и, тебе подарили какую-никакую надежду и опору — терять ее тоже больно.       Больно до скрипа, до впивающихся в кожу ногтей, до дрожи.       За что?       Куча знакомств, бесконечных рукопожатий и ненужных имен. Девушки шепчутся и улыбаются, видимо, даже такой он способен покупать их внешностью и поэтому иногда, в самом деле, иногда Ким Гюль ненавидит это.       Вернее, даже не это.       Он ненавидит исток — мать.       Если подумать, то всё началось с нее — ему досталась ее внешность, с рождения она выхаживала его, а после…       После — оставила.       С м е ш н о .       А потом что-то щелкает внутри, когда с очередным заголовком он узнает о свадьбе Хан Бэ. Он не видел ни его, ни Черри, ни Ке Пхи, ни тем более Тталь Ги и Хо Ду уже вот два года.       Два года темноты, бесконечной и долгой…       Кан Хан Бэ.       Он ведь так сходил с ума по Ким Черри, которой Гюль притворялся. А теперь женится.       Мир не стоит на месте, даже если его, жизнь Ким Гюля, застопорилась в этой точке.       Но мысли до сих пор крутятся вокруг Хан Бэ и почему-то вытесняют всё остальное. Неужели хоть тот смог перебороть одержимость? Или это брак по договоренности? И почему он сам вообще думает обо всем этом?       Но ноги сами приносят его на церемонию, и им даже удается поговорить.       И никакой тяжести нет.       Нет никакой тяжести и когда он случайно сталкивается с недовольным чему-то Хо Ду. Когда видит Черри и Ке Пхи, когда, наконец, находит Тталь Ги взглядом.       Тталь Ги, что в очередной раз прижимается к Хо Ду, что что-то шепчет ему…       Не больно.       В самом деле, после все этой темноты, двух лет застоя и отречения, отчуждения и перестановки приоритетов — не больно.       Что-то тянет немного, и всё.       Больше не хочется плакать или что-то просить, больше нет вспышек злости и зависти.       Всё это испарилось.       А поистине, всё это поглотила та тьма.       Поэтому теперь, он, действительно расправив плечи, идет вперед. Не оборачиваясь, не опуская головы.       Ким Гюль теперь отлично знает всему цену. И самому себе — тоже.       И во тьме нет ничего ужасного, потому что если она поглотит всё — и плохое, и хорошее — это можно заполнить чем-то новым, и на этот раз светлым.       Он все еще может начать с чистого листа.       И теперь — совсем иначе.