Грязные взрослые.

—Хэй, малыш, потерялся? — спросил вкрадчиво-почтительным голосом, чуть склонившись к ребенку. Почти потайной угол парка, куда часто забегают непослушные дети. Они, маленькие и испуганные, теряются в неровных рядах деревьев. А потом, с толикой надежды, что их отведут к маме, готовы взять за руку любого незнакомца. На этот раз мальчик. Лет пять, не больше. Но он, еще совсем малыш, почему-то не плакал и не кричал, а просто шел почти по кругу, касаясь маленькими пальчиками шероховатой коры деревьев. Шаркал ножками о пожухлую сухую листву. Но он все равно безнадежно беззащитный и уязвимый, несмотря на обычно не свойственное детям спокойствие в подобной ситуации. Мальчик остановился. Медленно повернулся, незаинтересованно оглядывая меня темными глазами. Кивнул, поджав пухлые детские губки. Расплачется или нет? Осложнит все для себя или будет послушным? — Плохо дело. Пойдем, поищем твоих родных? — я протянул руку ладонью кверху, улыбаясь. Дети всегда более чувствительны, нежели взрослые. Они легко инстинктивно распознают опасность, а потому приходится пользоваться некими хитростями. Мальчик не сказав ни слова, просто кивнул головой, пристально всматриваясь в меня. Ну-ну, малыш. Я всего лишь случайный прохожий, решивший помочь заблудившемуся комочку. Такой враждебный настрой одновременно с согласием. Редкий экземпляр, а от того и более сладкий. Губы тронул прохладный воздух, когда по ним скользнул язык. Мальчишка неторопливо подошел и, уперев взгляд в пол, обхватил своими маленькими пальчиками мою руку. Замерз, бедняжка. — Дяденька, мне так страшно. Отведите меня к маме. — Тихо прошептал он, не поднимая головы. Дотерпеть бы до дома. Сегодня настолько пасмурно и сыро, что большинство людей забились в свои халупы, от чего улицы стали совсем безлюдными к несчастью мальчика и к моей удаче. Четыре пути от парка к моему дому, и каждый раз я вел их другой дорогой. На случай непослушания в кармане всегда лежала пробирка с хлороформом и белоснежный платок. Порой, когда я нес на руках уснувшего от раствора ребенка, меня принимали за хорошего родителя. Даже мне это казалось жутким. Хотя по правде, я ненавидел их усыплять. Ведь когда они просыпаются, эффект уже не тот. Но сегодня мне, видимо, повезло. Мальчик был очень тихим и просто послушно следовал за мной. — Сейчас мы придем ко мне домой и найдем в справочнике твою маму. Позвоним и отправим тебя домой. — Мягко говорил я, сжимая маленькую ладошку. Все еще очень холодную. Дома тихо. Лишь ругань моих нерадивых соседей слышалась с соседнего дома. Чертовы взрослые. Радует только их сплошная занятость своими проблемами, из-за чего они не замечали, что периодически я водил к себе в дом детей, которые никогда не возвращались. Хотя делал я это не так часто, чтобы вызвать подозрение. А вот факт того, что подобное происходило под их носом, но оставалось незамеченным, всегда только подогревает. Район такой. Швали слишком много, чтобы я мог как-то выделиться. — Ты, наверно, замерз? Сейчас я налью тебе молока. Стандартная схема. Стакан глухо бухнулся о поверхность стола. Белые потеки омыли стенки тонкого стекла. — Я только найду справочник. Ты же помнишь, как зовут твою мамочку? — Конечно! — малыш быстро кивнул, усаживаясь за стол. Легкая улыбка тронула его губы впервые за все время. Расслабился, наивный ребенок. Все они такие. Этим они меня так чудовищно и влекут. Своей непосредственностью и невероятной приспосабливаемостью к любой ситуации. Своей чистотой и невинностью, искренностью. Родной подвал, в котором по идее и хранился справочник, встретил меня прохладой и неисчезающим сладковатым запахом. Все нужно подготовить, пока мальчик занят наверху. Ведь дети так нетерпеливы. Все поверхности заранее покрыты пленкой и целлофаном, ведь нельзя оставлять никаких следов. Выдвинуть с легким лязгом из металлического стола панель, на которой в определенном порядке разложены приборы, содержащиеся в идеальной стерильности. Я никогда не использовал детей в сексуальных нуждах. Это ниже моего достоинства. Я просто убивал их. Красиво, с методичной жестокостью и садизмом. Резал теплую и нежную плоть, вдыхал не увядший в юном теле запах молока, который постепенно перебивал не менее сладкий запах крови. Жадно вслушивался в каждый крик, приглушенный кляпом, сцеловывал каждую слезинку, замирающую капелькой на ресницах. Размазывал пальцами потеки крови, наслаждаясь совершенством несозревшего тела. Я был готов поклясться, что в эти моменты они почти сияют своей первозданной невинной чистотой. Ничто так не красит, как страдания. А взрослые никогда не бывают такими. Чистыми. Вроде кричат и плачут также, испытывают те же ощущения, ведь в порыве боли и страха все равны, но после детей никогда нет мерзкого послевкусия. Все не так. Взрослые погрязают в грехах, становятся липкими и жестокими. Такими, как я. Плюс/минус, само собой. Растапливал печь, в которой палил все следы и само тело, я обычно уже после основного действия, когда хрупкое создание, больше похожее на кровавое месиво, замирало. Навсегда. Иногда я думал, смывая с себя их кровь, что же случается с их душами после всего. Иногда я желал видеть жуткие призраки моих маленьких жертв или мучиться кошмарами, чтобы убедиться в вечности этих прекрасных созданий, переживших такие мучения в истоке своей недолгой жизни. Но ничего не происходило. Когда я оставлял их глаза невредимыми, долго всматривался в пустые темные зрачки. Но опять ничего не происходило. Больше не слышалось их дыхание, биение сердца, смех или плач. Когда на моих руках умирал очередной ребенок, становилось так тихо. Ужасно тихо. Казалось бы, я мучаюсь? Нет. Это наслаждение. Извращенное и неправильное. Все взрослые такие. И я спасал чистых детишек, чтобы они никогда не стали такими же, как я. Никогда. Я вздрогнул от неожиданности, когда услышал какой-то глухой стук, обвел подвал взглядом, пытаясь определить источник шума. Сразу заметил тень, протянувшуюся по ступенькам лестницы на фоне света. Мое гнилое сердце гулко трепыхнулось от волнения. — Малыш, это ты? Не заходи сюда, тут лестница старая и прогнившая, очень опасно ходить. Я нашел справочник, сейчас, я быстренько. — Голос пронизан заботой. Я быстро потянулся к выключателю, скрывая во мраке «операционный» стол и прочее, что не нужно видеть ребенку. Еще не все готово, а наверху не очень хорошая звукоизоляция, и даже мои отмороженные соседи определенно среагируют на детские крики. А усыплять малыша я по-прежнему не хочу, как бы рискованно это не было каждый раз. Ведь по логике я должен был бы усыплять их, как только они переступали порог моего дома. Быстро подошел к лестнице, едва щурясь от более яркого света из коридора. Силуэт мальчика смотрелся темным непроглядным пятном. — Что-то не так, малыш? — ступил на первую ступеньку и что-то влажно чвакнуло у меня под ногами. Посмотрел вниз, повернув стопу на внешнюю сторону, чтобы рассмотреть подошву ботинок. Минутная заминка. Какая-то жидкость, которая быстрой темной струйкой стекала вниз по нескольким ступеням лестницы, отсвечивая легкими бликами и растекаясь в небольшие лужицы. Я не сразу понял, что это. И это было моей ошибкой. — Вы были очень плохим человеком, дяденька. — Я услышал тихий голос мальчика в унисон со звуком зажженной спички. Всполох огонька осветил его детское, серьезное личико, которое я уже представлял болезненно-бледным. Мое сердце никогда не билось так сильно. Даже когда я неумело обрабатывал свою первую жертву, не было этого жуткого чувства… Страха. Безысходности и какого-то отчаянного смирения. Откуда это все? Значит ли, что дети тоже это чувствовали? Я сделал еще один шаг, но спичка покинула плен маленьких пальцев, красиво и странно, не погасая, падая вниз. Зачем? Что он хотел этим показать? Понимание доходит слишком поздно. Мальчик отошел в сторону, и я всего на миг увидел появившуюся из тени перевернутую бутыль с бензином, которую точно закрывал. Которая точно хранилась на левой полке стеллажа, находившегося возле печи. Которая закончилась в прошлый раз. А новая канистра была беспечно позабыта в прихожей. Даже такие как я ошибаются. Но моя ошибка, похоже, будет стоить мне жизни. Прикоснувшись к жидкости, маленький огонек перерос в неистовое пламя. Росток извращенного желания всегда несет за собой бурю. Может, так и должно было быть? Ведь все в этом мире наказуемо. Я убивал детей, чтобы не позволить им стать грязными взрослыми. А кто-то убивает тех, кого не смогли спасти. Таких, как я. Меня никто не спас в свое время. Пламя пожирало меня. Я выл, пытаясь добраться до верхней ступеньки, но дверь медленно закрылась перед моими дрожащими пальцами с запекшейся плотью. И эти глаза. Серые, пустые. Они кажутся куда страшнее смерти и боли, как не парадоксально. Боль, она очищает, я уверен. Я свободен. И мертв. Мальчик прислушивался к крикам чудовища в человеческом обличии, прислонившись лбом к нагревающейся поверхности двери. Скоро все выест пламя. И все, что связано с этим человеком, исчезнет. Десятки неупокоенных детских душ станут свободными. Нужно выбираться, ведь к позаимствованному телу следует относиться бережно. Хотелось бы остаться. Хотелось бы жить. Но тогда он заберет жизнь у этого мальчика. Улица встречает вечерней прохладой. Сумерки окрасили небо, которое он видит в последний раз. Он освободил других, но что случится с его душой – неведомо. Он так долго наблюдал за этим ужасным человеком, ожидая, когда он умрет. Но не смог и решил сам избавиться от него после еще двух ужасных убийств, произошедших на его глазах. Казалось бы, он мертв, но все чувствовал. — Дяденька, не все дети так чисты и невинны, какими вы их считали. — Шепчет он, став в конце выцветшей лужайки. Где-то вдалеке слышался визг пожарной сирены. Тело мальчика обмякло, плавно опадая на землю. В детской, теплой ладошке зажата бумажка с адресом дома и именем его матери. А душа мальчика, погибшего год назад от рук маньяка, покинула чужое тело. Конец?