Burn

Он держал его слишком сильно. Держал как никого прежде, до покалывания в кончиках пальцев и мелких судорог, сжимая отвороты пальто, – символ его огорчения и гнетущей скорби. Приевшаяся обертка словно обволакивала худое тело, что стало почти хрупким за прошедшие дни. Его хотелось вытряхнуть из этого вороха, оставив ещё более незащищённым. Без цинизма, хамства, острот и колкостей, которыми тот только жил. Непреодолимое желание сдернуть с него эту упаковку, как стеклопакет, мешающий видеть окружающий их фарс. Пускай придётся сбить кулаки в кровь, а после лечить чёртову инфекцию, Джон раздробит в песок чехол, что порой кажется таким несуразным… Рука тянется сама содрать искусственную кожу, но только ли с него? Тошнит. Это кажется отвратительным театром абсурда, вперемешку с апатией и нездоровой уверенностью. Сорвавшиеся с тонких губ слова почти ощутимо рассекли кожу. Тонкая щель высверлена в кости слишком небрежно, но её края не жжет. Бальзам из сплошного вздора, который Шерлок вливал в сознание каплю за каплей всё прояснял. И в то же время запутывал ещё сильнее. Гению должны верить. Он должен верить, как никто другой, но похоже, веры больше не осталось. Он бил его не из соображений защиты, а по своей патологической прихоти. Смазанный удар куда-то в угол впалой щеки уколол то ли щетиной, то ли злостью. Не разберешь. Да и не то время, не то место… Темноволосая макушка безвольно отшатнулась в сторону. Как на мгновение показалось – чересчур покорно. Отрешенно. Безумно. Как и вся жизнь возле Шерлока Холмса. Как и желание сломленного ломать. На пересечении взглядом хотелось видеть жестокость, презрение или даже равнодушие, но его встретил лишь серый туман. Задымленная сумасшествием глубина сквозила виной, скорбью и смирением. Но этого не нужно. Его живой манекен падает на пол. Звук кажется оглушительным. Приятный барабанным перепонкам поток волн. Они легко просачиваются внутрь, смешиваясь я его собственной болью, переплетаются чёрным с белым, как огонь и динамит. Смотришь перед собой – не видно. Из подсознания выныривает образ Мэри. Такая родная, живая Мэри, что реальность кажется диким сном. Она что-то говорит, говорит, говорит… Но Ватсон не вслушивается. Лишь скользит глазами по её нежному образу. Легкая полуулыбка, обветренные губы и сбившееся дыхание. Фигура до боли знакомая, а в волосах цветок. Хрупкий бутон между прядками. Но уже не пшеничной желтизны, а скорее цвета крепкого кофе. И вроде Мэри уже и не Мэри, заливается хохотом, уходит смеясь даже не обернувшись. Нет больше ни подобия любимой, ни Калвертона Смитта с дочкой, ни хрипящего на полу Шерлока, как и нет самого Джона Ватсона. Остается только отголосок ударов и немой крик. Он рвется наружу, но что-то сдавливает горло, позволяя выйти лишь всхлипу. И в этом коротком звуке столько отчаяния, столько безумия и боли, что его коробит. В районе солнечного сплетения зарождается новый комок. Его нельзя пускать наружу, и Джон, сцепив зубы падает на холодный пол. Шерлока уже кто-то оттащил. Люди оставили это холодное место с гнетущим запахом плоти и формалина, разошлись по своим кабинетам, как ни в чем не бывало принялись за работу, словно и не видели пристанища смерти. Никто не задумался. Не остановился. Кроме оставленного наедине с одиночеством тут мужчины. Он сидел прижавшись щекой к одному из металлических ящиков, опустошенный, безвольный пленник судьбы. Тяжелый кнут уже изрядно исполосал его плечи, но он не отстранялся, покорно принимая удары. Прогибался как пружина маятника, шипел и хмурился – беззвучно перенося пытку. В конечном итоге, всё равно, всё закончится в одном из таких залов. Кому-то раньше, кому-то позже повезет ускользнуть из цепких объятий этого мира и отойти в пустоту, рай или ад, никто точно не знает куда. Просто в один день всё закончиться. Может, вы будете ехать домой с работы, выбирать цветы для клумбы или планировать отдых – Ей плевать. Она заберет вас хотите того или нет. Мозг перестает полностью работать за 7 минут. В течении этого времени человек десяток раз успевает пересмотреть свою жизнь, попрощаться, понять и простить то, чего не мог принять годами. В эти семь минут жажда жизни сильна как никогда. Глава тускнеют, зрачки закатываются вверх, но она бурлит до последней секунды. Она дает силы сказать близким самое важное, улыбнуться им напоследок. Она пьянит маньяков и садистов. Она режет любимых и любящих. Она помогает сердцу отпустить обиду. И именно она сжигает рассудок после вашей смерти.