Цитадель

Когда Гарри ушел вслед за Себастьяном в восточную часть форта, солнце уже стояло в зените. Гермиона, все еще погруженная в мысли о своем испытании, сидела на покрытой мелким влажным песком холодной площадке и чертила сухой палочкой какие-то знаки. Стоявший за ее спиной Малфой долго смотрел на все расширявшееся многообразие линий и ничего толком понять не мог, однако думать Гермионе не мешал. Рону, тоже поначалу наблюдавшему, вскоре наскучило это действие, – он редко когда долго занимался тем, чего понять не мог, - так что, изучив территорию на предмет нахождения пригодных в пищу водорослей и еще не тронутых тлением моллюсков, он соорудил рядом с местом их временного пристанища что-то вроде походной кухни. На очаг надеяться не приходилось, однако школа Молли Уизли не проходит для людей даром. Поневоле учишься находить выход из любой ситуации. Полумна не отходила от каменного постамента, периодически касаясь пальцами многочисленных трещин и разглядывая слабо светящиеся в своих ячейках элементы. Две ячейки были по-прежнему пусты. Пульсирующие нити, объединявшие элементы между собой, тускло мерцали у основания темнеющих провалов. Появление изможденного, покрытого толстым слоем каменной пыли, песка и крови, едва стоящего на ногах, но все-таки живого Поттера заставило всех вскочить на ноги. Секундное молчание прервалось победным воплем Рона и счастливым восклицанием Гермионы, которые, кинувшись к Поттеру, поддержали его с двух сторон. Даже Малфой одобрительно ухмыльнулся, разглядев в плотно сжатой ладони Поттера металлическую табличку. Полумна улыбнулась светло и радостно. Гарри отдал ей элемент, тут же опустился на каменные ступени, и замер. Гермиона села рядом, отжимая принесенную Роном тряпку и обтирая лицо, шею и руки Гарри. От кожи шел сухой жар. Поттер не двигался. Только тяжело вздымавшаяся грудь говорила о том, что он жив. Полумна подрагивающими пальцами опустила прохладную табличку в пустующее гнездо. Послышался отчетливый щелчок. Салатовая линия, пульсируя, соединилась с остальными. Остался один элемент. *** Себастьян, оставивший Гарри на площадке перед сражением с Горгоной, так и не появился. На этот раз пленники не придали этому особого значения – в конце концов, смотритель всегда объявлялся только тогда, когда ему заблагорассудится. Тратить на его поиски и без того стремительно иссякающие силы было бессмысленно. После дневного испытания прошло уже несколько часов. Гарри, отдохнувший и перекусивший (Рону удалось-таки соорудить нехитрое подобие салата), чувствовал себя намного лучше и теперь, перебравшись на импровизированный подоконник в одной из уцелевших во времени бойниц, смотрел на медленно сгущающийся вдали вечер. Каменный выступ в углу бойницы, удачно расположившейся вблизи от места их стоянки, был удобен тем, что скрывал Поттера от любого случайного посетителя, которому вздумалось бы заглянуть сюда. Однако Гермионе, никак не соотносящейся с понятием «случайности», найти его не составило большого труда. – Привет, – она опустилась на камень рядом и сложила руки на коленях. – Как ты? – Скверно, – проговорил Поттер. – Мы не нашли Панси, так и не поняли, в чем фишка происходящего, и даже не имеем права на ошибку. Не сказать, чтобы у нас таких возможностей по жизни было особенно много… Но сейчас не помешало бы. – Рон сам не свой, – помолчав, сказала Гермиона. – Не хочет говорить, ушел куда-то. Он не трус, но сейчас ему явно не по себе, а я ничего не могу сделать. Никогда еще не чувствовала себя настолько беспомощной. Гарри молчал. Да и сказать-то по существу было нечего. Даже если брать в расчет Панси и Малфоя, он не решился бы говорить о трусости. Немного придя в себя, Гарри сразу же рассказал остальным об испытании и Горгоне. «Похоже, сам Мерлин дерет твою удачливую задницу, Поттер», - хохотнул тогда Малфой, но хохотнул невесело, кривя горькую усмешку уголком рта. При всех несомненных плюсах их все еще было пятеро. Рон ободряюще хлопнул друга по плечу, но больше к Гарри не подходил. Он храбрился, понимая, какую чертову ответственность взвалила на него тюрьма, и теперь собирался с мыслями, расправлял плечи, разминал пальцы, но мерзкая холодная змея страха уже обвила горло тугими кольцами, мешая свободно дышать. – Кстати, Гарри… - прервала ход его мыслей Гермиона. – Я хотела поговорить с тобой. Ты упомянул фишку форта… – И? – Поттер приподнялся на неудобном выступе. – Я в свое время читала…Ты, может, знаешь, что Грин-де-Вальд, построивший форт, был буквально помешан на символике. Треугольник – знак законченности, идеальной завершенности, полного равновесия. Каждая форма есть проявление, образ творческой силы, которая создает ее и обитает в ней. Божественность в изначальном состоянии всегда проявляет себя в форме треугольника. Линейные треугольники или композиции треугольной формы могут означать триады богов и другие тройственные понятия: триединая природа вселенной; Небо, Землю, Человека; отца, мать, дитя; тело, душу, дух; покой, гармонию, равновесие. Кроме того, бытует предание, что греческая богиня Деметра упросила Зевса поместить древний остров Сицилию (или три его главных города) на небо в виде созвездия. – Черта, – вертикаль, вертикальная линия, – линия сообщения между священной сферой и сферой обыденности, низшим и высшим мирами. Вертикальная линия ассоциируется с мужским началом и означает человека, стоящего прямо, между Небом и Землей. В основном вертикаль означает движение сверху вниз, от Небес к Земле, т. е. выражает происхождение человека сверху и обладание им высшей силой. – Круг заключает в себе гармонию. Небесный символизм лежал в основе древних ритуалов: круговые хороводы и танцы вокруг костра или идола; передаваемая по кругу трубка мира у индейцев Северной Америки; круглые формы юрт, шатров и стойбищ кочевых народов; кружения шаманов; круговая структура мегалитических знаков и сооружений. Круг — символ духа, бесконечного временного пространства, совокупности, единства, вечности. Вечности, Гарри. Гермиона говорила сбивчиво, при этом лихорадочно жестикулируя. – А теперь сложи все воедино… – Дары Смерти! – воскликнул Поттер. – Именно, – удовлетворенно кивнула она. – Дары Смерти. Черта – высшая сила, непревзойденная мощь, возможность сравняться по силам с богами, универсальная реликвия власти. Бузинная палочка. – Треугольник – покой, гармония, равновесие, идеальная завершенность. Мантия. – И круг – единство, время, вечность. Воскрешающий камень. – Невероятно, – выдохнул Гарри после секундного молчания. – Но… при чем здесь форт? – Подумай сам. В каждой из трех легенд фигурируют символы, и притом не случайные. Единство. Единоначалие. Пространство. Равновесие. Миропорядок. И во всем этом – греческая подоплека. Просьба богини, божественное начало, высшая сила, абсолютная власть на вершине мира, треугольник как некая мифическая гора… – Олимп... Олимпийцы! – Точно. – И здесь, – Поттер вскинул голову и быстро оглядел бойницу. – Химеры, горгульи, горгоны, сфинксы, амфоры, античные статуи… Слишком много греческого. – Снова в яблочко, – Гермиона вскочила, не в силах больше сидеть на месте. – Помешанный на символизме Грин-де-Вальд не мог не усмотреть в Дарах греческого начала, а уж Дурмштранг, где зародилась его идея Даров, славится своей богатой исторической библиотекой. Хотя, если ты заметил, здесь не только мифология Греции: например, пять элементов на табличках – это пятерка первоэлементов, китайское видение гармонии в мире. Не удивлюсь, если увижу здесь Рим или Индию, но это не важно – логика Грин-де-Вальда везде одна и та же: круг, треугольник, черта. – Мысль о Дарах сделала его одержимым настолько, что он приказал вырезать их знак над входом в Нурменгард. Но заклеймить тем же Мертенгард он не мог, – слишком явный отличительный признак, – как и не мог отказаться от идеи провести свою жизнь сквозь призму Даров Смерти и стать величайшим из магов, существовавших когда-либо. – Теперь я почти уверена, – Гермиона подошла к полуразрушенному окну и погладила теплый шершавый камень, – что он зашифровал знак Даров в стенах форта. Через символику. В ее голосе сквозило восхищение. – Обалдеть, – только и нашел, что сказать, Поттер. То, что поведала ему Гермиона, было нереально, туманно и вряд ли доказуемо, но если это так, то нельзя было не признать, что Грин-де-Вальд был воистину гением. Внезапно Гермиона отошла от окна и опустилась на камень. – Но это не все, – снова заговорила она. – Зайдя так далеко, использовав колоссальные резервы магии, продумав все до мельчайшей детали, Грин-де-Вальд просто не мог сделать из своего детища рядовую тюрьму. Подумать только – не сообщив даже Дамблдору! он отстроил… – Дамблдор не знал? – перебил ее Гарри. – Да знал, конечно, – раздраженно ответила Гермиона. – Вернее думал, что знал. Скорее всего, Грин-де-Вальд посвятил его в планы постройки обычной тюрьмы, приправив факт ее создания красивой сказкой под названием «Ради общего блага». Тот же финт, что и с Нурменгардом, только сбежать проблематичнее. Однако на деле все оказалось намного хуже, и, я думаю, Дамблдор разгадал тайну Мертенгарда много позже смерти Грин-де-Вальда. – Почему Грин-де-Вальд не сообщил Дамблдору о своем плане? Они же были вроде как партнеры? Гермиона мягко улыбнулась. – Гарри, ты забываешь, что Грин-де-Вальд был выпускником Дурмштранга. Подозрительность и неверие у них в крови. Скорее всего, Грин-де-Вальд догадывался, что Дамблдор куда мягче и пассивнее, а может и, наоборот, куда агрессивнее в своих стремлениях, чем он сам, так что небезосновательно опасался посвящать его во все планы. И не прогадал. Мертенгард стал его отправной точкой, защитой, черной дырой, губительной для всех, кроме него самого. – Так в чем, в чем сила Мертенгарда? – Гарри, забыв про боль, подскочил с выступа. – Что управляет фортом – разум, магия или все-таки механизм? Почему люди сходят здесь с ума? Почему не могут найти выхода? На деле все просто – принять правила игры, но какого черта тогда прошли годы, а из всех известных случаев выхода отсюда известно только два?! Что за мордредова закономерность, как ее решить?! Гермиона закусила губу и часто заморгала. – Я… я не знаю, Гарри, – сказала она тихо. – Как – не знаешь? – Поттер обессилено опустился на выступ. – Не знаю, – покачала головой девушка. – Вернее, думала, что знаю, но теперь… Все удивительно логично, слишком логично – и оттого тупиково. Ты прав, есть закономерность, но в чем она – я не знаю. – Тогда этот старый гоблин должен знать, – раздался от дверей мрачный голос. Гарри и Гермиона одновременно повернулись. Облокотившись на стену, в проеме стоял Малфой. По всей видимости, стоял давно. Рядом с ним застыла бледная Полумна. – Драко… – Грейнджер, – закрыв глаза на возмущенное «Уизли!», проговорил Малфой. – Если вся та занимательная блажь, которую ты сейчас нам поведала – правда, то Грин-де-Вальд был натуральным садистом, а у каждого садиста про запас всегда есть связка запасных ключей. Учитывая сложившуюся не в нашу пользу ситуацию, эта связка сейчас где-то поблизости слушает нас и нагло ухмыляется, кривя свою мерзкую, хамоватую, беспринципную… – Малфой! – В общем, – договорил Малфой. – Расклад ясен: ищем Себастьяна – хитер, собака, подумать только! – припираем к стенке и слушаем, что за беспредел здесь творится. А после останется только вытащить последний элемент, забрать Панси и мотать отсюда. На Конгресс мы уже не успеем, но шкуры свои спасем точно. – Отличный план, – согласился Гарри, – за вычетом одного «но». – Чего еще? – Где Рон? *** Рон со злостью пнул жестяной котелок, заведомо найденный в одном из когда-то затопленных помещений форта. – Шиш им, а не нормальный обед! Слабые подпорки не выдержали, и котелок, гремя о каменные плиты форта, покатился в сторону. Едва разведенный хилый огонек коротко полыхнул и погас, оставив после себя кольца вонючего дыма. – Занимаются изысканиями мирового масштаба, сражаются с фортом, ведут великосветские, – сбил стопку мисок, – беседы. И на кой ляд нам сдался этот Конгресс? И без него профессоров собрали в полном составе. Миски жалобно звякали, ударяясь друг о друга. Бросив на них раздраженный взгляд, Рон сгреб посуду в одну кучу и, взяв в руки пеньку, сел рядом. Он злился, злился тяжело и безосновательно, как часто злятся люди, от которых в деле мало толку и которые прекрасно это понимают. Видя Гарри и Гермиону, бледных, но решительных, с проблеском идеи на лицах, Рон едва мог смириться с тем, что в его собственную голову догадки не забредали даже случайно. И в этом не было ничьей вины, просто так вышло. Просто так было всегда. Перебирая пеньку, Рон вдруг вспомнил, что, когда он был маленьким, отец часто рассказывал ему немагические сказки о героях, которые не были большого ума, однако имели героизм, честь и доблесть. Лежа после таких вечеров в кровати и представляя, как сражались герои, как побеждали, как гордо, просто и красиво несли свою славу, он думал, что когда-нибудь тоже станет таким. Годы шли, сражения в голове маленького Ронни перерастали в реальные битвы. Вот только самый желанный трофей, знак абсолютного первенства, его кубок, его золотая отличительная медаль всегда доставались кому-нибудь другому. Чаще всего этим кем-нибудь становился Гарри. В зеркале Еиналеж Гарри видел семью, а Рон – отчаянную мечту, перешедшее все границы желание личного превосходства. На деле все выходило наоборот: его родители исполняли демографический долг перед Отечеством, в то время как не имевший родных Гарри Поттер спасал мир, в перерывах едва успевая переходить с курса на курс в школе. Рон всегда, абсолютно всегда занимал в лучшем случае вторую ступеньку. Вынужденный все брать поначалу после отца и старших братьев, а потом – после Гарри, и неважно, что это было, старая одежда или лавры героя – Рон хотел много и одновременно совсем чуть-чуть – яркую, ослепительную победу, которую не пришлось бы делить больше ни с кем. Маленький Ронни мечтал стал героем своих сказок. Двадцатилетний Рональд Уизли, министерский чиновник, женатый человек и – медаль на полке говорит – Герой Войны, мечтал быть хоть в чем-нибудь абсолютно первым. Сухой треск пеньки отвлек Рона от раздумий. Обида и ярость, затопившие мысли, заставили его забыть о том, что в руках у него ветхий кусок высохшего волокна. – Драккл дери вас всех, – злобно выплюнул Рон, отбросил негодную пеньку в сторону и поднялся. Время шло к обеду, а в сбитом котелке не было ни капли воды. Нехотя нагнувшись, Рон подхватил котелок за ручку и пошел в сторону внешних стен форта. Ближе всего к нему располагались южные ворота. Они были заперты, однако справа и слева от них в каменной кладке были пробиты арочные проемы, лестницы из которых вели на внешние стены форта. Выйдя наружу, Рон вдохнул полной грудью и закашлялся, не рассчитав сил после спертого воздуха закрытого форта. Ветер трепал волосы и забирался под рубашку. Закатав рукава, – мантию он оставил на импровизированной стоянке, – Рон огляделся по сторонам. Узкий проход уходил наискось влево и через какое-то время разветвлялся. Одна ветвь незаметно поднималась выше, другая, наоборот, спускалась к воде и, немного не доходя, упиралась в небольшую площадку, с которой, в свою очередь, тоже вели ступени непосредственно к воде. «Как просто», – подумал было Рон. «Даже ступеньки к воде подвели». Пройдя по проходу и выбрав ту ветвь, что вела вниз, Рон спустился и вышел на площадку. Короткая, приблизительно шесть на восемь футов, она ограничивалась небольшими приземистыми столбиками, напоминавшими пузатые каменные табуреты. Впереди ее продолжала все та же ветка прохода, внизу справа плескала обнимавшая гладкие ступени морская вода. Слева же площадка сужалась и упиралась в арочную нишу, которая, очевидно, вела вглубь южной башни. Спустившись к воде, Рон набрал полный котелок и повернул назад. Проходя мимо арочного прохода, он бегло осмотрел его. Что внутри видно не было – мешала царившая в башне густая тень, но тот участок, который был освещен, просматривался достаточно хорошо. Не увидев ничего впечатляющего, Рон хотел было пройти мимо, как вдруг что-то заставило его остановиться. Пол, почти полностью потерявший свой цвет под толстым слоем слежавшейся пыли, покрывала старинная вязь. Переплетаясь между собой, тонкие линии складывались в буквы, плохо просматривавшиеся на камне. Уходя вверх, они исчезали в темноте. Заинтересовавшись, Рон подошел ближе, однако, как бы он не вглядывался, разобрать что-либо возможным не представлялось – мешала пыль. Недолго думая, Рон подхватил котелок под донышко и выплеснул на пол. Вода быстро растеклась по плитам, и сквозь нее проступил уже знакомый Рону мертвый шифр, на котором были выведены все фразы, встречавшиеся в форте – язык древних греков. Развернувшись, чтобы уйти, Рон почувствовал, как зацепился за что-то. Это оказался маленький острый выступ в стене; он задел его рукавом. Рон попытался высвободиться, но выступ держал крепко. – Ах ты, дьявол! – и Рон рванул рукав на себя. Ткань затрещала и порвалась, оставив клочок себе. Но на тот момент это было уже неважно: в глубине арочной ниши, разгоняя роющиеся поблизости тени, вспыхнули факелы. Их было два. Зажженные невидимой рукой в одинаковых квадратных чашах, факелы неровно поднимающимися вверх языками пламени освещали массивную дверь. Потемневшая от грязи и времени, дверь создавала впечатление наглухо запертой преграды. Гостеприимством от нее не веяло, однако Рон не был бы собой, если бы не рискнул подойти ближе. Огонь в чашах, поддерживаемый внутренним давлением, тихо потрескивал рядом с ним; протянув руку, Рон почувствовал исходящий от него сухой жар. Поставив котелок на землю, он подошел к дверям, попробовал повернуть фигурную ручку и, вскрикнув, отдернул ладонь: железо накалилось. В то же время боковым зрением он увидел какое-то движение и едва успел отпрыгнуть. Узкая огненная плеть, змеей взвившись в воздух, стегнула место, где он только что стоял. Споткнувшись об оставленный котелок, Рон отпрыгнул назад, с ужасом глядя на льющееся на пол пламя. Обе чаши, оставаясь недвижимыми, исторгали раскалившуюся добела массу. Масса быстро остывала, но спустя пару секунд вновь вспыхивала; отдельные куски притягивались друг к другу и слеплялись в единое целое. Желудок сдавило мертвой хваткой; Рон судорожно сглотнул, осознавая, что целое обретает форму. Перед ним стояли двое. *** Свою ошибку он осознал слишком поздно: зайдя внутрь безоружным и по собственной инициативе лишась единственного средства защиты, Рон фактически запер себя в ловушке. Обернувшись назад, он увидел, что и позади него, сторожа выход, чаши исторгают быстро схватывающееся раскаленное вещество. Теперь их было четверо. Голову и шею защищал металлический шлем. Голени укрыты поножами, бедра — многослойными накладками из грубой ткани. Пластины закрывали руки до локтя. Левая рука закрывала грудь щитом, в опущенной правой сверкал меч. Стандартная экипировка гладиатора, не будь фигуры стражников объяты огнем. Рон отступил в сторону. Выражения глаз в узких прорезях невозможно было прочесть. Языки пламени ровно полыхали на туго натянутой коже. Гладиаторы оставались бесстрастными. Рон сделал шаг. Еще один. И, наконец, бросился к двери. Выход впереди мелькнул и погас, загороженный полыхающим щитом. За прорезью шлема на мгновение вспыхнула искра, в воздухе пахнуло пеплом. Сохраняя тишину, страж рассек мечом воздух в нескольких дюймах от лица Рона. *** Тяжело дыша, Рон упал на плиты. Слежалая пыль плавилась от полыхавшего вокруг пламени, окружая его удушливым дымом. Горло забило пеплом, руки почернели от копоти, рассеченная огненной струей штанина медленно тлела. Рон перекатился на бок и закрыл глаза. Начавшееся было движение вновь утихло. Жгучая боль от ожога на плече медленно расползалась по всей руке, мешая думать связно. «Рон! Ох, Рон….» – испуганно метнулся в голове голос Гермионы. Гермиона… Мысль о жене вопреки надеждам не придала сил; наоборот, настроение упало еще больше. «Ох, Рон, шел бы ты отсюда! Только под ногами путаешься!» Это, кажется, курс четвертый. Давно-то давно, зато как верно. «Рон, перестань!» «Милый, успокойся…» «Ох, Уизли, и как мне только в голову пришло сказать тебе «да»!» Последнее относилось к одному из самых дурных снов, однако мысли о нем и о том, что Гермионе это тоже могло прийти в голову, сгущали над головой тучи. «И в горе и в радости… Обещаешь ли любить ее, защищать и верить… Быть рядом… Никогда не оставлять…» Он не смог. Рон рывком поднялся на ноги, сцепив зубы и скривившись от невыносимой боли. Казалось, жар с тел огненных гигантов переместился в руку и растекся от плеча до кисти, и теперь медленно расплавлял ему кость. Увернувшись от прошедшегося вскользь первого удара, он не успел уклониться от второго и кубарем прокатился к стене. Равнодушный камень встретил его болью в позвоночнике, стрелой пронзившей все его тело. Рон неестесственно выгнулся и тотчас сложился вдвое. Нелепо замершие рядом фигуры вызвали в нем волну негодования. Какого лысого Мерлина четыре обуглившееся головешки творят с ним, Героем Второй Маги… Резкий свист и последующий за ним удар заставили Рона отскочить в сторону. Змееподобная струя огня, взметнувшаяся в воздух, захлестнула его лодыжку и подсекла ногу. Падение спасло от четырех ударивших в стену мечей. Расплавленная каменная крошка пополам с пеплом застила глаза. Яростно рванувшись, Рон вскрикнул от боли – опустившийся ему на спину щит прожег рубашку и опалил спину. – Что ж вы, суки, творите! – заорал Рон дурным голосом и бросился бежать. Задыхаясь от дыма и копоти, не разбирая дороги, он бежал к выходу, слыша за спиной грохот и бряцанье стали, метнулся в одну сторону, в другую – и желанная полоска света пропала из виду. Шаг, еще шаг, прыжок – и тело ударилось в сухое твердое дерево. Дверь. Гул за спиной нарастал, душный горячий воздух дышал в спину. Взревев, Рон заколотил в дверь и тут же отшатнулся – рядом, сверкнув острой вспышкой, просвистел меч. Развернувшись, он успел заметить блеснувшую вспышку: огненный бич, нестерпимо жаливший его все это время, резко метнулся за ним. Вспомнив старый трюк, Рон попытался захватить его на запястье, но при этом он совершенно забыл о том, что имеет дело с огнем. Тонкая струя пламени почти ласково лизнула руку, и в следующий миг Рон исторг дикий, нечеловеческий вопль: захлестнув запястье, огненная удавка прочно легла на шедшую буграми кожу. Вены резко почернели и вздулись, пламя шипело и чавкало, а Рон, бешено выпучив глаза, изо всех сил пытался сорвать с себя обжигающую ленту. Он не сразу заметил стражей, а когда заметил, было уже поздно. Стоявший к нему ближе всех занес меч над головой, метя точно в набухшую венами шею. Забыв обо всем на свете, Рон вырвал пиявкой въевшуюся плеть – хлыст при этом оставил рваную рану по всей длине руки, – бросился вперед, навалился на ручку двери. Послышался резкий, выворачивающий наизнанку запах обгорелой кожи; фигурная ручка, раскалившись добела, прожгла ладонь до мяса. Страж за спиной сделал выпад, и в тот же момент ручка повернулась. Клинок пронзил пустоту. Рон дернул на себя дверь и провалился во тьму. *** Рон не знал, сколько прошло времени. С трудом разлепив веки, он не увидел вокруг себя абсолютно ничего. Сознание возвращалось медленно, толчками, однако даже сквозь густой туман, превративший в вязкий кисель все его мысли, пробивался кромешный мрак… зияющая пустота. Опаленное лицо горело. Рон подумал о том, что, скорее всего, бровей и ресниц он лишился напрочь. Дотронуться до кожи было невозможно. Боль в кисти полыхала так, будто удавка все еще обвивала запястье. Он старался не думать, что стало с его рукой. Рон попробовал подняться. Из горла вырвался глухой стон. Ступня подвернулась, он упал на одно колено. Поврежденный дотоле коленный сустав прострелил ногу дробящей болью, и он плашмя рухнул на живот. Мышцы свело сильным спазмом так, что едва можно было дышать. Он лежал так несколько – дней, часов, минут? Время потеряло значение; более того, в окружавшем его мраке понятие времени отсутствовало вовсе. Рон вспомнил рассказы Гарри о приземлении в Тайной Комнате. Там тоже поначалу было запредельно темно и пугающе тихо. От адской боли его сильно тошнило. Должно быть, клыки василиска – детская игрушка по сравнению с ощущением, будто с тебя заживо содрали кожу. Рон поднял голову и, повернувшись на бок, вытянул здоровую руку. Его прошиб пот: сколь бы близко не подносил он ладонь к лицу, ее очертания видны не были. Как существовать в месте, исключающем само понятие света? Закусив губу, он поднялся. Все тело ломило. Однажды на кухне Гермиона достала странный железный предмет, напоминавший часть водостока с ручкой. Она назвала это «мясорубкой». Видя, во что превращается мясо после мясорубки, Рон подумал, что нет ничего хуже прохождения сквозь ее лопасти. Теперь он не был в этом уверен. Жалящая боль предупреждающе стрельнула по ноге, и, перенося тяжесть тела, Рон оперся на другую ногу. Он смотрел во тьму. Представив на секунду, что прямо перед ним может быть бездонная пропасть, Рон сглотнул и попробовал, аккуратно ступая, нащупать землю. Получилось. Осмелев, он сделал шаг вперед. Еще один. «Не зги не видно». Волоча ногу, Рон шел вперед, пытаясь прикинуть размеры помещения, в котором оказался. Южная башня внешне ничем не отличалась от своих сестер, но сейчас создавалось впечатление, что внутреннюю ее часть наполняли с десяток дополнительных измерений. «Я должен найти выход». Внезапно на память пришли рассказы Полумны, Драко и Гермионы о том, что и они не сразу поняли, как попали на свои испытания и что должны были сделать. «Поймешь тут, когда за тобой осклизлые стены, впереди – непроходимая топь, а сам ты по горло в грязи и по уши в дерьме» – послышался в голове насмешливый голос Малфоя. «Это оно – мое испытание? И что я должен сделать – пройти несколько километров в полной темноте? А что потом?» Мысли, пробившись сквозь слипшуюся вату, дробно стучали по черепной коробке. Он шел вслепую, ни на что уже не надеясь и продолжая инстинктивно ждать худшего. «У Гарри – испытание, у Гермионы – испытание, у дракклова Малфоя – испытание, у меня – пешая прогулка!» Рон злился и досадовал, досадовал и злился, при этом прекрасно понимая, сколь нелепы и безосновательны его претензии: шутка ли – мечтать о схватке, в которой имеешь все шансы подохнуть. Но мысли не оставляли, как не оставляли и мелочные обиды. Они кусали, вгрызаясь мелкими острыми зубами в его лицо, шею и плечи, зудели над ухом, как июльские комары, и мешали думать о выходе. Рон отмахивался и, забыв о поврежденной ноге, неизменно спотыкался, шел, путался и костерил мир, Министерство, Малфоев, Поттера и самого себя на чем свет стоит. Кромешная мгла вокруг как нельзя лучше располагала к негативу. Злость внутри него то затухала, то вспыхивала с новой силой. Он мял на груди рубашку, с остервенением тер глаза, бешено крутил головой и таращился в пустоту, силясь хоть что-нибудь разглядеть. И силился бы дальше, если бы одним махом не врезался в глухую стену. «Где я?» *** Рон медленно ощупывал каждый дюйм открывшегося перед ним новшества. Стена, изначально казавшаяся состоящей из глухого камня, была странно знакомо шероховатой. Проведя по ней вниз слишком сильно, Рон ойкнул от резкого укола. Поднеся пальцы к лицу и так и не разглядев их, он по ощущениям, наконец, понял, из чего состоит стена. Дерево. Вправо и влево – сотни метров дерева. «Что это?» Рон пошел вправо, скользя пальцами по сухой деревянной глади. Укол в руку, скорее всего, был самой обыкновенной занозой, и он не стал придавать этому значения. В конце концов, на кону сейчас была его жизнь. Совсем скоро Рон почувствовал изменение в деревянном ограждении. В одном месте стена выдавалась вперед, а получившийся выступ, в свою очередь, был словно бы вдавлен внутрь еще на метр. Пройдя дальше, он обнаружил еще несколько таких выступов. «Или их здесь сотни, или я двигаюсь по кругу». То, что помещение являло собой круг или, в крайнем случае, овал, было неоспоримо – во время своих обходов Рон не заметил углов. Круглая форма, деревянные стены… Бросив у одного из выступов свой ботинок, Рон пошел в обход снова, теперь тщательно ощупывая места. На одном из выступов он споткнулся и, наклонившись, надел ботинок на ногу. «Итак, выступов четыре». Круглая форма, деревянные стены, четыре выступающих части, подпираемых балками... Рон тихо выдохнул. «Не просто четыре выступа». Четыре пьедестала, на верхних ярусах которых находились сидения с высокими резными спинками. И, конечно, тянущиеся от пьедесталов зрительские ряды. Мозг затопило страшное ощущение полной безысходности, сумасшедшего затмевающего отчаяния. Арена. Он на арене. *** «– Мам, я пойду в сад!» «– Нет, Рон, сиди дома. И не смей выходить, а то получишь. Фред, Джордж, присмотрите за братом». Разумеется, угроза была липовой, да и надсмотрщики в данном случае были аховыми. Если бы Молли Уизли действительно хотела наказать сына, она поручила бы охранять его Биллу. Или Чарли. Или Перси. Но только не близнецам. Однако Молли Уизли была матерью семерых детей и знала, что является ахиллесовой пятой для каждого из них. Для Перси не было худшего наказания, чем угроза лишить его книг, для Чарли – отобрать метлу, для близнецов – засадить за домашнюю работу. Каждый из младших Уизли сознавал это и по-настоящему боялся, потому что вышеупомянутые действия говорили о том, что мать действительно разгневана. Для Рона его ахиллесовой пятой была свобода. Он с детства был достаточно сложным ребенком. Шестой мальчик у матери, страстно мечтавшей о дочери, выросший с пятью братьями в бедной семье. Обноски и поломанные игрушки были его реальностью, а свободная разгульная далекая от него жизнь – самой сладкой грезой. Наблюдая за соседскими мальчишками, щеголявшими новыми джинсовками, широкополыми соломенными шляпами и кожаными ботинками, хвалившимися только купленными супер-метлами и кружащимися шарами «Биг-бампл», Рон задыхался от восторга и был снедаем завистью, однако ни одно из этих чувств не могло возобладать над жгучей, плавящейся у него внутри обидой – на отца, на мать, на братьев, даже на маленькую сестру, – за то, что у мальчишек и них самих ВСЕ это есть, а у него – нет. Не новое. Не яркое. Не его. Ни одно поле брани не знало столько слез, сколько знал задний двор птичника в дальней части участка Уизли. Слезы выходили наружу, поливая ворот затертой, затасканной клетчатой рубашки; слабые еще руки, сжимая узловатую палку, что есть сил колотили по ветхому плетню, вымещая на ни в чем не повинном дереве злость и обиду на весь магический мир. Жгучая смесь отчаяния, злости и мало с чем сравнимой затаенной детской обиды пробудили ненависть к бедноте, о которой, помимо прямого отсутствия денег, сигнализировало и отсутствие свободы – свободы действий, решений, полета мысли и мечты. С тех пор Рон ненавидел все, что сколько-нибудь сковывало его свободу, будь то свобода физическая или финансовая. И вот старый иссохшийся остров лишил его самого ценного. «Я заперт. Я в клетке». Осознав это, Рон упал на колени и закричал – отчаянно, иступленно, яростно, со злостью и ненавистью, его крик взвился вверх и взорвался, поглощенный сгустившейся вокруг темнотой. Рон бил кулаками землю, невзвидя свет и забыв о пульсирующей боли, и не заметил, как один из ударов разошелся кругами по теплой поверхности песка. Второй удар вызвал красноватое свечение, третий зажег в центре коротко вспыхнувшую искру. Волна от следующего удара подхватила искру, вторая отбросила в сторону, аккурат в основание пьедестала. Искра упала на солому, смешанную с песком. Сухие стебли быстро занялись, мигая и вспыхивая, перекидываясь с одной на другую и плотно обступая пьедестал. Рон вынырнул из омута мрачных раздумий только тогда, когда пьедестал над ним полыхал грозно и торжественно, огненные струи разбегались по рядам, поднимая кольца густого вонючего дыма. Он был прав – это арена. Только на месте зрителей полыхало адское пламя. «Я заперт» Дым сжирал кислород с пугающей скоростью. Он не сгорит – слишком далеко, - но дышать ему вскоре будет попросту нечем. На шестом курсе Беллатрикс подожгла Нору и птичник за ней. Гарри помчался за Лестрейндж, Джинни – за ним, мать кричала и, кажется, едва умом не тронулась от страха за свою семью, а Рон, словно парализованный, смотрел, как отец спасает из полыхающего домика перепуганных птиц. Беззащитные. Слабые. Охваченные ужасом. Крыша птичника вспыхнула, как спичка, и обрушилась, но отец успел вовремя. Однако птицы после этого так и не смогли оправиться; раскаленная, вышедшая из-под контроля стихия едва не поглотила их. Пришлось заколоть. Сейчас Рон ощущал себя птицей. Птицей с опаленными крыльями. «Я заперт». Мысль достигла цели, послав мгновенный импульс всему организму. Форт нашел больное место и спустил курок. *** «Заперт». Рон отчаянно вертел головой вправо и влево в поисках выхода. Одно все-таки слабо, но радовало – пожар осветил пространство. Как он и предполагал, арена была круглой, поддерживалась деревянными колоннами и дополнялась четырьмя несущими пьедесталами и двумя выходами. Через один из них он, должно быть, вошел, но воссоединяться с четырьмя стражами за дверью желания не было. Оставался второй выход. Уизли прищурился – не разобрать, – и, подволакивая ногу, стремительно заковылял вперед. Однако чем ближе Рон подходил к выходу, тем стремительнее испарялись его надежды; подойдя, он уперся в чугунную решетку, подъемный механизм которой находился с другой стороны. Просунув пальцы сквозь прутья решетки, Рон зачерпнул холодный воздух. «Свобода!» Пальцы сжались и разжались. Так близко и так далеко… Он подергал прутья, но бесполезно – решетка не сдвинулась ни на дюйм. Подцепив перекладины снизу, Рон попытался приподнять ее, но быстро отказался от этой затеи. Прижавшись лицом к решетке, он с силой вдохнул и глухо закашлялся. Следующий вдох дался ему с трудом – воздуха оставалось все меньше. Силы утекали, как вода сквозь пальцы. «Кто-нибудь, что-нибудь…» Пройдя от одного конца решетки до другого, Рон еще раз подергал прутья, но ничего, кроме ободранного острой частью перекладины пальца это ему не дало. – Черт бы побрал тебя, Себастьян! – дико заорал он. – Слышишь?! И тебя, и этот форт, и того, кто выстроил этот ад! Будь ты проклят, проклят! Звук собственного голоса был ему слабым утешением. Рон подумал, что смерть его будет такой же бессмысленной, какой была жизнь. «Это конец…» То, что произошло мгновением позже, заставило Рона застыть. За его спиной послышался низкий гул и скрежет. Он стремительно обернулся… *** … И ничего. Вообще ничего. Пожар набирал обороты на верхних ярусах, ало-черное марево из дыма и огня пригибало к земле, ноничего, что могло бы издать металлический скрежет, видно не было. – Эй! Его крик растворился, высосанный дымовой завесой. Спотыкаясь, Рон вышел на середину и огляделся. Ничего не было видно. – Да что за… Он резко покачнулся. Удар, обрушившийся из ниоткуда, был такой силы, что из легких разом выбило весь воздух. Рон согнулся пополам и упал на колени. Боль была чудовищной. Вопль разорвал его надвое, разом сорвав голос. Самому себе Рон напоминал осла, которого режут маленьким тупым ножом. Мотая головой по песку, Уизли млил об одном: чтобы это закончилось. Он охрип. Он ослеп. Он все еще был жив. Рон шумно выдохнул и распахнул глаза. Над ним разверзлись черно-алые, дымные, густо сыпавшие огнем и пеплом врата ада. Сухой пыльный треск ломающихся досок. Шумные вздохи огня. И тишина. Ничего. Он резко сел, баюкая здоровой рукой поврежденную. Кожа высохла, потрескалась и сочилась густой кровью. Вены тонкими змеями чернели, окаймленные справа и слева ярко-красными набухшими бороздами. Пальцы не гнулись, и ему самому пришлось разгибать их. Рон не чувствовал кисти. Опустив взгляд, он отшатнулся, подавив новый приступ рвоты: в середине ладони, перекрывая линии ума, любви и жизни, которые так любила обводить Гермиона, взрезав кожу, обозначился четкий багровый след ожога, повторявший фигурный рисунок дверной ручки. Края его воспалились, и в том же месте кожу сильно стянуло. Пальцы онемели, сустав опух и постепенно начинал синеть. Удар обрушился посреди его размышлений – откуда-то сбоку, - и пришелся аккурат в челюсть. Раздался неприятный хруст. Голова резко мотнулась. Рона сильно повело. Попытавшись сохранить равновесие, он оперся на поврежденную руку и взвыл от боли. – Черт возьми! Боль была адской, однако была одна странность: когда, спустя немного времени, Рон снова открыл глаза и осторожно ощупал челюсть, никаких повреждений он не обнаружил, а на здоровой руке сильно саднили костяшки пальцев. Ему вспомнилось, как однажды его бил хаффлпаффец – со смаком, долго и немного лениво, повалив его наземь и периодически посматривая на часы. Боль, стыд, жгучее унижение и нечеловеческая ярость наполнили его изнутри. «Не надо, Рон! Не надо!» Отозвавшийся в ушах крик не был похож ни на его, ни на хаффлпаффский. Это кричала Гермиона. В тот день ему грозило увольнение, и он крепко выпил. Гермиона была дома, мыла посуду. Почему-то цветы в вазе, дотоле всегда успокаивавшие его, тогда вызвали волну гнева. Подойдя к жене, он полез к ней с поцелуями. Гермиона терпеть не могла, когда он пил, и в тот раз тоже недовольно отвернулась. «Нет, Рон». Ее твердое «нет» послужило сигналом. «Нет? Свободу мою ограничиваешь? Да как ты…?!» Он выворачивал ей руки. Когда она стала вырываться, он ударил ее. «Не надо, Рон! Не надо!» Рон содрогнулся и закрыл глаза. Свинья. Какая же он свинья. « – Боги могли простить смертным многое, – говорила ему мать, читая книгу о древних греках. – Но ярость, какое бы направление она не имела, всегда считалась грехом. Если смертный позволял ненависти застить глаза свои, гнев богов был ужасен. – Но сами боги гневались… – говорил ей маленький Рон. – Боги вершили правосудие. Тот, кто позволяет злости вырасти и переполнить душу, не достоин жизни; ему отпускалось только существование». Сверху обрушился удар страшной силы. Тело среагировало мгновенно – колени взлетели к животу в попытке прикрыть уязвимое место. Внутренности скрутило жгутом. Во всем теле не осталось ничего, кроме чудовищной силы, раздиравшей его на куски. В голове мелькнула малодушная мысль о смерти. Рон не мог открыть глаза, но понимал, что вот он – его противник, чувствовал каждую деталь его тела, ощущал смрад разъяренного дыхания, слышал какофонию лихорадочно мечущихся мыслей. Горло сдавили жесткие неумелые пальцы. Перед тем, как потерять сознание, Рон понял, с кем боролся все это время. Рука, сомкнувшаяся на горле, была его собственной. *** Рон очнулся так же внезапно, как отключился. Горло все еще сжимало. Он расслабил руку, и она плетью упала рядом. «Я жив». Сознание вспыхивало и угасало, и в этих вспышках было что-то далекое, теплое, успокаивающее. Однажды он рассказал Гермионе о своих страхах. « – Не важно, кем ты был, – сказала она, расправляя ворот его рубашки. – Важно, кто ты есть. Гнев не приносит ничего, кроме разрушений. Зачем за нее цепляться, если можно просто жить?» Рон лежал на песке, закрыв глаза, и чувствовал, что никогда еще не любил свою жену так, как сейчас. И никогда так не хотел ее увидеть. «И в горе, и в радости…» Рон рывком поднялся, крепко стиснув зубы и стараясь не обращать внимания на резь в груди. Дверь впереди маячила мутным темным прямоугольником и была едва различима, но Рон видел ее неожиданно четко. Он знал, что ударов не последует. Рука помнила раскаленную сталь дверной ручки, однако сейчас покрытие было чуть теплым. Распахнув дверь, Рон все еще не был уверен. Стражи плавились перед ним, вспыхивая остро и ярко. Довольно скоро они перестали напоминать людей, превратившись в кучи угля и пепла. Рон повернул голову в сторону правой чаши и ничего не увидел; в левой слабо поблескивала знакомая металлическая табличка. Последний язычок пламени коротко полыхнул и погас. Пройдя вперед, Рон осознал, что легкого конца, в общем-то, не предвиделось. «Прохладная ручка… Рассыпающиеся стражи… Потухшие чаши… Комната с чуть заметным наклоном пола…». Арена имела больше двух выходов. И он вышел не через ту дверь. «Форт имеет множество переплетающихся путей сообщения, как видимых глазу, так и нет. Об одних известно доподлинно, на другие натыкаешься случайно. Одни ведут к выходу, другие – в тупик», – утопленником всплыл в его памяти ответ Себастьяна. От стены справа тянуло холодом. Подойдя ближе, Уизли ощупал пальцами края прохода. Тяжело вздохнув и собравшись с мыслями, Рон вступил в лабиринт.