До самой смерти

«Восемнадцатый день октября подходит к концу. Десятый легион Королевской армии несёт небольшие потери, местный военный лекарь всё больше ворчит и сетует на неразумность новобранцев, что лезут в бой без разбора. В последней битве раненых всего пятеро-шестеро, ни одного убитого – командир несказанно рад относительно малым потерям. Противники берут числом, легионеры – внушительной дурью и невероятной волей к жизни. Всё, чему их наставляли на учениях. Ни единого слабого в наших рядах». Хартфилия касается ладонью бледной щеки и тихо усмехается – не письмо матери, а рапорт вышестоящим чинам. К этому можно привыкнуть. А легион был как легион – толпа смелых ребят, улыбчивый и весёлый командир, по обыкновению завязывающий ярко-розовые пряди в высокий хвост, строгий и суровый лекарь с озорной девчушкой-помощницей. И она. Военачальник с копной светлых, словно солнечные лучи кудрей, да мечом наперевес. По статистике, восемь из десяти новобранцев теряются от вида столпившихся у лазарета воинов. Кое-кто из них был лишён конечностей, кое-кто ‒ почти не видел или не слышал. Им, собственно, всё равно. Они пришли воевать, они всегда готовы. Умереть или праздновать победу – не существенная разница. — Госпожа Люси! Беда! В дверях барака показывается хрупкая фигурка девочки с развесёлыми хвостиками – мечница обращает взгляд на неё не сразу, только когда откладывает перо. Смотрит внимательно, выжидающе, словно даже обречённо. Венди хлопает глазами и прижимает руки к груди – бедная, она совсем ничего не знает о войне, а уже латает истекающие кровью тела, не жалея сил. — Господин Нацу… Он… — Малышка нервно заикается, комкает в пальцах измятую порядком бумажку, а затем её протягивает Хартфилии и словно задерживает дыхание – настолько невыносимо ей было смотреть в глаза наставницы. Люси знает, что такое война. Люси не первый год держит в руках меч. У неё за спиной километры пройденных дорог, а на плечах – неподъёмный груз да якоря, что тянут неумолимо ко дну. Не одну сотню душ в этом неравном бою загубил десятый легион. Загубила она. Каждый со временем ломается, как ломается сухая ветвь под сильным ветром. «Командир десятого легиона, Нацу Драгнил, был сильно ранен вражескими силами в ожесточённом бою, проходившем в пятом секторе. Лекари не отходят от его палаты ни днём, ни ночью. До рассвета вряд ли доживёт. Ты только не сдавайся, Люси. Фрид». У Хартфилии мир медленно рушится. Ведь она знает, что такое – война. . . . Из последних сил легион борется. Мечница сдерживает панику и лишь крепче сжимает в руке оружие, отдавая приказы: собрать три десятка людей, седлать коней, выслать гонца в барак разведывательной группы. Венди молча слушает учителя, кивает и не задаёт лишних вопросов – видит состояние светлокосой воительницы и передаёт поручения посыльным. Фрид ожидает за баррикадами, почти что в тылу врага, и мнёт в руках послание от военачальника десятого легиона. . . . Как и было указано в записке, тридцать живых душ во главе с Хартфилией прибыли в лагерь разведывательной группы лишь к ночи. Мечница громогласно рассказывала при свете костра истории и звучно смеялась – легион поддерживал. Каждый здесь знает – если не смеяться, можно умереть раньше других. Фрид смотрит на воительницу тоскливо и болезненно и улыбка у него слишком тёплая для человека, который встречался со смертью лицом к лицу. Люси понимает – если Джастин не прекратит, он будет следующим, на кого обрушится мощь её клинка. . . . — Я рад видеть тебя… Живой. Зеленовласый смазливый стратег, нелепо хмыкая, с трудом выдавливает из себя улыбку – Хартфилия смотрит почти безразлично и только вздыхает сквозь плотно сжатые губы. А это война. Здесь умирает каждый третий, каждый второй ‒ остаётся калекой. Здесь не может быть иначе. И в груди предательски сжимается. Говорила Лейла, первое правило – не привязываться. Видимо, семейное у них – нарушать уставы. Фрид ловит пронзительный взгляд карих глаз, сверкающий даже в густых сумерках, и откидывает полог, потоками ветра едва не затушив пару свечей на ободранной тумбочке у койки. На стуле рядом с ней мерно покачивается темноволосый военный, взгляд у которого полностью отсутствует – Грей до сих пор не может поверить, что это случилось. Грей до сих пор не может поверить, что это ‒ война. Мирное чье-то дыхание звучит в унисон со скрипом старого табурета. А по Фуллбастеру видно– он даже не надеется. Молча поднимается со стула, молча хлопает мечницу по плечу, пытаясь ободрить, и уходит к костру, откуда слышится заразительно-отчаянный смех легионеров. Когда смеёшься взахлёб – не так страшно. До самой смерти не страшно. Люси безмолвно занимает его место у кушетки, протягивает ладонь, касаясь собранных в хвост ярких волос, тихо шепчет имя, что теперь горчит на языке. Где-то совсем неподалёку от лагеря протяжно воет военный пёс – к утру кто-то умрёт. Люси уже знает, кто. — Удар пришёлся в шею и почти стоил ему головы. Он чудом не умер на месте. Наверное, хотел увидеть тебя. Военачальник десятого легиона грустно улыбается – здесь не заведено говорить о том, больно ли тебе, страшно ли, – а потому молчит. Джастин понимает и больше не говорит ни слова, закрывая полог и скрываясь в вечерней мгле. Хартфилия плакать не умеет. Опускает меч рядом с кроватью, измазанной свежей кровью, щекой касается почти не вздымающейся груди. Командир Драгнил едва дышит и, кажется, горит. Горит ещё живым. Люси в последний раз вдыхает запах пыли и костра, утыкаясь лицом в пряди цвета рассветного солнца. Нацу в последний раз сжимает её ладонь. . . . К утру собачий вой у палаток стихает – командир не доживает до рассвета. Мечница убеждает себя – это не слёзы, просто солёная, почти-что-морская вода. Вспоминает, что никогда не видела моря, сцепляет зубы и хватается за рукоять меча. . . . Ворчливая лекарка прибыла к полудню вместе с маленькой Венди. Девочка в глаза никому не смотрела, только искала наставницу, вертя головой и пытаясь различить в этой толпе воинов светлокосую статную валькирию с тяжеловесным мечом из лучшей стали. А в лагере дышать невыносимо тяжело – запах горелой плоти мешается с металлическим кровавым привкусом на языке, смрад от догоревшего костра вздымается едва ли не до небес. Марвелл жмурится и носик зажимает руками – бедная, она ведь совсем случайно попала сюда. Заблудилась по пути с кочевниками, затесалась в военный штаб – прознали о способностях к лечению, вынудили работать. А та, несчастная, даже не противилась. Увидела штабеля из раненных да бросилась помогать. Глупая целительница, несмышлёная. Она тоже знает, что такое война. . . . У Люси взгляд всё тверже и тяжелее. Люси кривит губы, надеясь, что слабости её никто не заметил – в свете полуденного солнца сверкает на щеках влага. Единственное, к чему здесь нельзя привыкнуть, так это к потерям. Никогда. Не привыкнуть. До самой смерти. . . . На звон меча военачальника реагируют легионеры без раздумий – уж эти за командиром идти готовы куда угодно. Фрид уже знает, что мир у Хартфилии – в щепки. Сжимает в руках карту, ловит её взгляд и кивает. — Выступаем завтра. На рассвете, — говорит, и голос дрожит предательски. Люси не замечает, смотрит перед собой и, кажется, совсем не видит. Ни раненных ещё с прошлой битвы тел, ни подранных и покорёженных, но улыбчивых лиц воинов. — Я бросаю им вызов... Клянусь честью Королевской армии! Остриё меча вонзается в землю с противным скрежетом. Люси рукоять сжимает в ладони до болезненных коликов, поднимает взгляд на армию и хмурится. Голоса легионеров сливаются в один в победоносном "За честь и погибших товарищей!". . . . Землю, где расположился лагерь, закатное солнце окропляет алым, словно кровью. Люси недовольно морщится, когда Джастин самолично бинтует избитые в кровь руки, обрабатывает ссадины и синяки, мягкими пальцами проводит по когда-то нежной, а теперь покрывшейся рубцами коже. Мерзкое чувство в душу закрадывается от этих прикосновений. Чувство неизбежности. Мрачные тени от пламени в керосиновой лампе касаются карты чужих земель – там уже путь прочерчен пунктиром почти-что-кровавым. Люси знает – Фрид никогда не подведёт, никогда не оплошает, поведет за собой целое войско. К победе. Только вести не он будет совсем – Хартфилия. Джастин себе судьбы воина не выбирал, как повелось, называл себя простым стратегом, аналитиком. Кем угодно, только не командиром армии. Фрид знает – не его удел. Знает, но побороться плечом к плечу со златовласой валькирией готов. До самой смерти. Военачальник сцепляет зубы и тихо рычит, когда мужские руки слишком сильно стягивают бинты на запястьях – старые раны, уже зажившие, отдают неприятной резью. — И куда ты лезешь в самую гущу войны? Жить надоело? — Спросит стратег тихо, перевязывая изрезанные пальцы девичьи. Встретит полный решимости взгляд тёмных глаз и покачает головой – неисправимая. — Это наша война, Фрид, — коротко ответит Хартфилия, горестно улыбаясь. Сколько душ было загублено в десятом легионе – не счесть могил на городском кладбище. А в Магнолии они не были почти год – ровно столько длится их битва, ровно столько качаются чаши весов, нарушая баланс. Джастин устало вздыхает, ладонь опустив на плечо светловолосого командира – та сутулится непривычно сильно, будто под тяжестью груза прогибается. — Ты только держись, Люси. Я прикрою тебя со спины. Мечница молчаливо кивает, доверчиво прикоснувшись лбом к чужой груди. . . . Десятый легион выдвигается с первыми рассветными лучами, едва прибыло подкрепление – воины утомлённые долгой дорогой, но улыбающиеся, с топорами и мечами наперевес, с огнём в груди. Люси смотрит на них почти-что-сочувствующе, молодые парни не замечают – каждый знает, что сегодня, возможно, их последний бой. Каждый верит в победу. Каждого кто-то ждёт. Грей сжимает крест на груди широкой ладонью, смотрит на командира – Хартфилия кивает и улыбается уголками губ. Теперь не погибший розоволосый воин ведёт отряд – она, и тяжко становится. Лишь до поры-до времени, покуда вражьи знамёна не показываются на горизонте. . . . Всё, чему учат в лагере, забывается с первым боем – тревоги ни разу не учебные, ранения настоящие, болезненные. Фрид пытается рассмотреть в этой кровавой гуще покалеченных тел военачальника, замечает только развевающиеся пряди, словно всполохи золотых искр – облегчённо вздыхает. Живая, яркая, яростная... Люси взмахивает мечом – руки окрашиваются в алый под неровный, хриплый выдох из чужих уст. А ей не привыкать рубить людские тела, смывать с себя вражью кровь да видеть во снах лица ею убитых – полные мучения, боли, молчаливого укора. . Не привыкать по трупам ходить да пачкаться в багряном океане. Люси знает, что не виновна. Война не выбирает. Свист рассекаемого воздуха звучит у самого уха – Хартфилия едва успевает увернуться от летящей стрелы и лишь рукой отдаёт приказ первому, кто оказался рядом. Грей с победным кличем рубит мечом направо и налево, в стороны летят кровавые брызги, на землю – чьи-то отрубленные руки. — За тебя, командир, — говорит Фуллбастер одними губами, так, чтобы лишь Люси слышала, и клинок точным ударом отправляет в полёт к небольшой каменной возвышенности. На землю падает сражённый лучник, поднимая клубы пыли. Безоружный, воин сгибается под тяжестью вражеских ударов, улыбается почти-что-ласково, да бьёт в ответ – с хрустом ломает кости, выбивает челюсти. Люси держится, кусает губы, впадая в молчаливую ярость – позади, даже сквозь прочный доспех чувствуется чьё-то тепло и пальцы на мгновение ослабляют хватку на рукояти клинка. Джастин бросает беглый взгляд на светловолосую валькирию – латы подраны и поцарапаны, сквозь пластины виднеются раны на незащищённой коже, – и лишь головой качает. Неисправимая. — Я здесь, Люси. Действуем по плану. Хартфилия молчаливо кивает, до крови закусывая губы, и бросается в самую гущу тел, что погребли под собою воинов Десятого легиона. А за пеленой тумана и пыли и видно никого не было – лишь лязг оружия слышался, противное чавканье потоками льющейся крови да крики истошные. Военачальник сжимает меч, с разворота пронзая лезвием насквозь несущегося на неё мужчину – в его глазах, чуть прикрытых, мелькает тоска и раскаяние. Сердце болезненно сжимается – чувство мерзкое, — и блондинка движением ноги отталкивает оппонента, вынуждая пасть на перепачканную землю. Вытирает сталь о его плащ и недовольно морщится – рана в районе ребер саднит и ноет. Звон мечей затихает – командир оглядывается назад, в туманной мгле пытаясь рассмотреть своих, и это почти что стоит ей головы. — Госпожа Люси! — Успевает выкрикнуть маленькая лекарка Венди, намереваясь уберечь наставницу, прежде чем пронзённое клинком тело её падает на землю. У Хартфилии мир медленно рушится. Ведь она знает, что такое – война. . . . «В последний день октября война завершает своё безумие. Десятый легион Королевской армии одержал победу большой ценой – многие сильные военные и врачеватели были убиты на поле боя. Я возвращаюсь домой. В наших рядах по-прежнему ни единого слабого». Люси послушно делает глоток противного настоя из трав с привкусом пыли и крови – сдерживает кашель. Металлические ноты въелись в гортань – теперь любая еда будет казаться солёной на вкус, как поражённая ржавчиной сталь. Так должно было быть. Это малая плата за океаны чужой крови. Фрид смотрит внимательно, будто впервые – пронзительно, горько, понимающе. Фрид знает – Люси не умеет плакать. Только солнце за пределами военной палатки палит нещадно, а по щекам командира катится горячий солёный град, размывающий чернила на пожелтевшем листке. Хартфилия хватается за травяной напиток – в этот раз не помогает. От резкого движения рана под ребрами болезненно стягивает, будто вот-вот, и швы на ней разойдутся. Смотрит на дрожащие пальцы свои и взор переводит на сидящего рядом зеленовласого стратега, поджимая губы. — Они... Умерли. Из-за меня. — Ты обещала им жить, Люси. Они в твоём сердце. До самой смерти. . . . Полуденное солнце бликами играет в светлых косах. Хартфилия улыбается уголками губ, да в руках сжимает целебные травы. Где-то вдалеке ей рукой машет Джастин, уходящий на бой. До самой смерти.