Испытание войной пройдено неудачно

      Мрачные тени бродили по комнате, и сбежать от них не получалось никакими средствами. Тяжёлый тягучий воздух только нагнетал атмосферу. Дышать было до боли в груди тяжело, равно как и смотреть сквозь завесу клубящейся пыли. Гермиона Грейнджер билась с ней уже, казалось бы, целую вечность, но та упорно возвращалась обратно, будто объявив личную войну гриффиндорке. Девушка с упорством, которому любой бы позавидовал, продолжала неравный бой. Могло ли так случиться, что эту многовековую грязь специально кто-то заколдовал, чтобы некая магглорожденная волшебница, проще говоря, грязнокровка, не смогла бы совладать с нею? А что, в этом гнезде Блэков, такое вполне могло быть, ведь они так ненавидели ей подобных.       Площадь Гриммо. Не совсем то место, где она хотела бы оказаться после победы над Волан-де-мортом. Но делать было нечего, в конце концов, ей вообще было не куда податься. Дома, так же как и родителей, у неё теперь не было. Она осталась совершенно одна, никому не нужная, никем не любимая Героиня Войны. Жалкая пародия на преуспевающую волшебницу. И вот она здесь, в доме, где когда-то жило семейство, активно поддерживающее тёмного волшебника, против которого они сражались. Казалось бы, победа должна была примирить их миры, но Гермиона не верила, что подобное возможно, особенно, если учесть те потери, которые они понесли в связи с этим. Эти совершенно немыслимые, и до зубного скрежета несправедливые смерти. Думая об этом, девушка погружаясь в отчаяние, считая, что лично она, такая брошенная, не должна была оставаться жить, в то время, как замечательные люди пали на поле боя, оставляя после себя боль потери, кровоточащие раны на сердцах близких и родных. Она сама, пусть и не была ко многим так уж причастна, страдала, еженощно окунаясь в бездну кошмаров, испивая боль отчаяния до конца. Никакая Гермиона Грейнджер не должна была оставаться в мире магии, когда Нимфадора Люпин, в девичестве Тонкс, пала от рук Пожирателей смерти. Они были близки с ней, и девушка готова была поменяться с ней местами, оставшись бездыханной на земле, в то время как Тонкс должна была нянчить своего новорожденного сына. А всё получилось не так, как было правильно, и это жгло душу гриффиндорки посильнее калёного железа.       Гермиона, кусая губы в кровь, молила о прощении у Тедди, у Андромеды, у Римуса и Доры. Она рыдала в подушку, с остервенением кусая углы последней, вгрызаясь, словно раненый зверь. Она и выла от отчаяния и обречённости. Ночи были истинным воплощением адской пропасти. Это был бесконечные сто кругов, которые вели девушку всё глубже в чернь скорби по погибшим. Она проживала ночами весь бой за Хогвартса, вспоминая каждую секунду своих действий. Она пытала свой мозг, ища причину, по которой могла бы себя ещё больше ненавидеть, чем есть. Наутро агония отступала, но лишь до наступления сумерек, накидываясь разъярённым зверем, снова и снова, до исступления вскрывая покрывшиеся лёгкой корочкой раны. И они начинали опять кровоточить, заливая всё существо Грейнджер кровью. Кровью тех волшебников и волшебниц, что пали от рук Пожирателей смерти. А она не смогла с ними попрощаться. Да что там, она не смогла встать на пути тех смертельных заклинания, что попали в них.       Именно по этим двум, таким веским, причинам лучшая ученица столетия, которая, к слову, так и не окончила школу, с бешеным энтузиазмом кинулась на помощь Андромеде. Они с Гарри, став крестными Тедди, взяли над ним опеку. И теперь, помимо самоуничтожения, и самобичевания, Гермионе приходилось ещё присматривать за крохотным созданием, что стало плодом любви двух таких разных людей, как Римус и Тонкс. Это, так сказать, была своеобразная дань их памяти, словно она могла бы этим искупить свою вину перед своей, почти что сестрой. Ведь с Нимфадорой, или просто Дорой, они были очень близки, поверяли друг другу все свои тайны и секреты, горести и радости. И оставшись без единственной подруги, Грейнджер впала в эмоциональную кому — сначала лишившись всех чувств, и став амёбой, а затем окунувшись в бездну отчаяния и боли, став одним натянутым нервом.       Признаться, если бы не Тедди, а так же ещё и Гарри, который в свою очередь добавлял угнетения окружающей атмосфере, то она просто сошла бы с ума, вскоре явив миру истеричную особу с неврастеническим синдромом. Лишь эти два человека удерживали её от опрометчивых шагов, способных лишь усугубить положение, но, возможно, единственно верных в данной ситуации. — Гермиона, доброе утро, — едва слышно проговорил Гарри Поттер, являя себя на кухне, куда всего пару минут назад спустилась и сама девушка. — Доброе, — на автомате отозвалась она, хотя добрым сие утречко, определённо не считала, навечно забраковав все грядущие восходы солнца, что не могли принести облегчения, тепла и света ей в душу. Она могла бы вскоре даже загнить, если бы настойчиво не противилась этому ради Тедди. — Ты позавтракала? — несколько удручённо спросил молодой человек, снимая с носа очки, и начиная протирать их краем своей рубашки. Он пытался избавиться от какого-то пятна с правой линзы, но видимо совсем не старался, потому что, когда он нацепил очки на место, размытый овал всё ещё красовался на прежнем месте. Но Гарри даже не заметил этого, устало плюхнувшись на стул. — Мы с Тедди уже поели, — попытавшись нацепить на лицо улыбку, сказала Гермиона. — Будешь яйца с беконом? — Давай, — эти слова, и эти действия они проделывали уже на протяжении двух недель. Каждый наперёд знал, что скажет другой, но продолжал эту сцену, повторяя набившие оскомину слова.       Грейнджер, словно на автомате, поджарила бекон, разбила туда пару яиц, при этом успев нарезать хлеб. Выложив всё это на тарелку, и поставив её перед другом, она, всё так же на автопилоте, взмахнула палочкой, призывая к себе справочник по хозяйственной магии, утыкаясь в чтение. И вся их текущая жизнь была построена так же как по накатанной. Изо дня в день происходило одно и то же, безэмоционально под гнётом скорби. Девушка чувствовала, что Гарри тоже пребывает в такой же апатии, погребённый вместе со всеми погибшими, потерявший смысл своего существования. — Ты сегодня идёшь в аврорат? — спросила Гермиона, устремляя взор мимо друга. Смотреть на него было тяжело, словно своим взглядом она могла причинить ещё большую боль. А может она просто страшилась увидеть в глазах друга осуждение? Ведь себя она осуждала за всё, погружаясь в бездонье безотрадности и удручённости. Настоящая Гермиона Грейнджер почти перестала существовать, окунувшись в серость безрадостных, таких ненужных её дней. К чему она стремилась всё это время? Для чего жила? Всё поросло былью. Теперь она, вовсе не она, а тень былой жизни. — Нет, — выдохнул Гарри. И что-то преломилось. Готовые, словно вызубренные слова, застряли в горле девушки. Она в ступоре уставилась на молодого человека, пытаясь осмыслить сказанное. Будто это было вовсе не единое слово, а прочитанная многостраничная глава истории магии с безмерным количеством дат и имён. — Нет? — гулко отозвалась она, пытаясь запустить зависший мотор. — Нет, — вздохнул Поттер, через силу глядя на выбитую из колеи девушку. Как же так случилось, что их размеренная, просчитанная на годы вперёд почти посекундно жизнь застопорилась? — Кингсли дал мне месяц. Сказал, что я должен больше внимания уделять своей семье. — Гарри замолчал, словно в рот ему неожиданно вставили кляп. — Какая у меня может быть семья?! — Взорвался он вдруг, вскакивая на ноги, и опрокидывая тарелку с хлебцами. — Я остался совершенно один. Что за бред он себе надумал? — Гарри, — позвала Гермиона, хотя прекрасно того могла понять. — У тебя есть мы. Я и Тедди. Мы теперь твоя семья. — Что? — яростно глянув на подругу, продолжал кипеть тот. Но увидев удручённое выражение лица девушки, вмиг переменился. — Да, ты права. Тедди… Спасибо тебе Гермиона, что помогаешь мне с ним. Я же не знаю, что и делать. — Ты же знаешь, что это не так. Ты справляешься не хуже меня, — Грейнджер подошла к молодому человеку, и положила ладонь тому на руку. Если бы только она могла подарить ему тепло, но она сама уже давно превратилась в ледяное изваяние. Побоявшись обжечь того стылостью своей длани, она отдёрнула руку. — Я рада, что ты теперь будешь с нами. Нам вдвоём очень одиноко.       В тот момент, когда друг поднял на неё глаза, детский плач прорезал тишину. Лишь это тёплое звучание могло вернуть их жизни. И пусть происходило это не так уж быстро, только его безмерная доверчивость и сердечность могли пробудить чувства двух убитых войной, но не погибших навечно, людей.