For princess

Чашки — звяк, салфетки — ш-шур, полотенцем по подносу, стряхивая крошки и пепел. Хруст накрахмаленного передника и звонко-глухое цоканье низких каблуков туфель по мраморным, в цвет янтаря плитам. Отражение в бокалах и бутылках всегда гротескное, растянутое, с зацепившейся за уши улыбкой, в зеркале маленькой женской уборной для персонала — настороженное и с сухими глазами. Раньше она называла свой цвет глаз малиновым — это были те сочные, в каплях преломляющей свет росы крупные ягоды, что росли в деревне позади храма, дикие и царапучие заросли высотой в полтора метра, куда рисковали залезть только самые отважные, что было редкостью даже среди детей в деревне магов. Полученные царапины легко залечивались, но в зарослях, по легенде, жили коробокуру. Никому не хотелось, чтобы коробокуру укусил за ногу, потому что зубы у них ядовиты, и неизвестно, поможет ли в таких случаях Древо. Но она не боялась лесного народа и часто лазила в малину. А он — лечил ее царапины, хотя она могла бы сделать это и сама, и всякий раз ругался. Теперь это совсем не ягодный оттенок, а что-то больное и воспаленное — наследство бессонных ночей и ни к кому не обращенных разговоров. Очень долгая и совсем не простая попытка привыкнуть к себе-человеку. К тому, что полы надо мыть, вооружившись шваброй и ведром, еду — готовить, предварительно сходив за ней в магазин, одежду — стирать, относя в прачечную, а деньги – считать и учиться быть с ними экономной. Горы больше не раздвинутся перед ней, не послушается ни река, ни море. И никто больше не обязан быть с ней любезным. Напротив, это ее нынешняя, выбранная самостоятельно доля — улыбаться и вежливо приветствовать всякого, кто переступит порог ресторана. Первая ее человеческая работа — просто работа — признаваемое ей, как Наследницей, пусть и бывшей, способ стремления к равновесию. А он по-прежнему зовет ее «принцесса», хотя она теперь простая официантка, и по-прежнему смотрит на нее с добродушным теплом, хотя когда-то предал, обманом выбросил в бочке на остров, в каком-то смысле (да ладно, в самом прямом!) убил и привез обратно, как жутковатый сувенир, скелет. Он теперь, после того, как все они утратили магию, оказался гораздо сильнее ее. Он — взрослый мужчина, который мог бы легко свернуть ей шею, она — юная девушка, которая разве что могла бы только пнуть его в колено. Судьба запустила бумеранг кармы: та, кто была почти всесильной, стала обыкновенной и ничем не выделяющейся, тот, кто унизительно и долго подчинялся ей, теперь полноправный глава семейного клана. Но это правильно — решающая все проблемы с помощью своей силы Наследница никогда не волновалась о том, что такое банковские транзакции и искусство дипломатических переговоров. Да что там — потеряв магию, она вдруг узнала, что даже не умеет открывать банки с газировкой. Даже не умеет порезать дайкон. Ощущение собственной бытовой никчемности стало первым, но не последним за ее человеческую новую жизнь ощущением того, как много она когда-то из-за своей эгоистичной силы упустила. Например, способность признавать, что у других людей может быть мнение, отличающееся от ее собственного. Способность просто слушать. Обладай она этим раньше, никакой бочки, острова и пробуждения двух Древ могло бы и не случиться. Умей она слушать, о чем он и просил ее тогда так отчаянно — просил в последний раз, потому что потом все пошло вразброд. — Посидите со мной, принцесса. — Простите, но этикет не позволяет обслуживающему персоналу садиться за столик к гостям. — Даже если эти гости – семья? — Даже так. Вы правы. Еще раз примите мои извинения. — А мне казалось, что вы меня давно простили. Простила, он прав. А он — простил ее? Звяк — ложки, стук — деревянные палочки. Дымящиеся от пара салфетки, две чашки мисо и лапша, омлет и рис с лососем. В теплом мареве от круглых ламп отливающая яркой медью краснота его волос, аккуратно собранных в хвост. С такой прической ему лучше, чем с распущенными — но на висках, думает она, через несколько лет уже появится седина. Все они теперь будут стариться, как люди. В уголках глаз у него уже поселились морщинки. Он много работает, как работал всегда, и отдыхает очень мало — врожденное трудолюбивое терпение, скрупулезная тщательность в решении трудных проблем и упорство всегда были его визитными карточками, были и тем, по причине чего, как она сказала ему громко и безапелляционно в день своего возвращения, она простит его предательство и оставит в клане. Не сошлет в их родную деревню с полным запретом пользоваться магией. Причиной, сказала она тогда, было еще и то, что ссылать пришлось бы всех до единого. Сонм предателей и лжецов, обозначила она презрительно, а он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Она увидела: он признал поражение, но не отступился. Еще она увидела укор. Она была возмущена. Как смеет этот мерзавец! Причинно-следственные связи были для нее таким же темным лесом, как операции с валютой и умение ставить политиканов на место. Она взрослела долго. Она — всегда опаздывала. — Вам нравится здесь работать? Тебе — такой гордой соплячке, или тебе — сделавшей ноги из дома сестре? Она улыбается ему фирменной улыбкой Рибе — той, за которую ее так обожают дети, той, реет и вспархивает, едва только звякнет над дверью блестящий, оповещающий о гостях колокольчик. Улыбка бежит вперед глаз — концентрированной рассветной бессонницы, когда на розовый оттенок неба накладываются серые сумерки. Он сжаливается над ней, и это так постыдно: — Виноват. Я вижу, у вас сегодня много заказов. Не буду вас отвлекать. — Позвольте, я подвезу вас до дома, принцесса. В тусклом свете приборной доски она бросает, проходя мимо высунутого в окошко автомобиля локтя, короткое и отстраненное: «Нет». Дом — слишком громко звучит для съемной однокомнатной квартирки в не шибко презентабельном районе, где кошки рыскают в помойных баках, а сушащееся на веревках белье протянуто от окна до окна. Изъяви она только желание — и могла бы получить сколь угодно денег, сменить жилье, купить десяток пар зимних сапог, тогда как нынче копит целый месяц на одну. Никто не вынуждал ее уйти из клана, никто не гнал. Она помыкала ими и командовала, но никто не желал сводить счеты, когда ушедшая магия, как схлынувшая волна, разровняла песок их жизней. Сонм предателей и лжецов, они все любили ее. Почему это оказалось так унизительно? Машина шуршит колесами и отмеряет отрезки асфальта, ползя за ней с приглушенными фарами. Неоновая реклама над каким-то уже закрывшимся из-за позднего времени магазином льет свет на тротуар, под цок-цокающие каблуки. Слишком много напоминаний, слишком болезненно: голубой свет неона, слабый голубой оттенок ксеноновых фар, голубоватая же подсветка приборной доски. Голубой свет больше не взять в ладони, не пустить его по ветру, превращая в оружие-щит. Она бы гораздо счастливей и радостней искала вокруг напоминание детства: шорох листьев, влажный лесной многолетний ковер под ногами, капли росы на малине, словно на драгоценных камнях. Но мир преподносит память безжалостно — голубым светом рекламной витрины, голубым фонарем над подъездом, голубой люминесцентной лампой, что, потрескивая, постепенно разгорается над головой, когда в прихожей съемного чужого дома официантка из семейного ресторана, сократившая свое имя до «Рибе», устало снимает потертые, из жесткой замши сапоги. Снег начала этой новой зимы обращается в дождь, не долетев до земли — и тротуар уже поблескивает, готовясь стянуть воду в лужи. Нужно просто дойти до автобусной остановки, где можно скрыться от дождя под навесом. Нужно просто шагать, потому что самостоятельность — это еще и понимание того, что на прошлом далеко не уедешь. — Вы же вымокнете насквозь, принцесса. — Отчего тебя это волнует? «Глупо, глупо, глупо, — бормочет он-в памяти, еще мальчик с лохмами непослушных гребню коротких красных волос, что топорщатся в разные стороны, придавая ему вид хулиганский, а никак не менторский. — Вы могли бы просто позвать меня, принцесса, и приказать достать вам эту дурацкую малину. Коробокуру — ха! Я возьму дедушкину катану и прогоню их. А теперь посмотрите-ка, что стало с вашим платьем. А сколько царапин... ужас!» Она смеялась над ним тогда. Она, могущественная даже в восемь лет, бесстрашная. — Вы попросту простудитесь... — Оставь-меня-В ПОКОЕ! Под секущим дождем она устремляется прочь, готовая вот-вот расплакаться. Так унижает забота, так принижает, хотя ниже, наверное, некуда, так вечно, так неизбывно остается она для них всех просто глупым, сбежавшим из отчего дома ребенком, на которого никто не держит зла, но все хотят вернуть. Каблук ее старого сапога ломается вдруг, попав в выемку ливневой решетки. Она спотыкается на бегу и падает, больно ушибаясь ногой. Машина резко тормозит за ее спиной, всплеском тревоги хлопает дверца — сейчас ее опять будут жалеть, блудное и ранящее любящих ее людей дитя! Но нет, этому не бывать — не нужна помощь той, кто был рожден сильнейшим магом. Она встает с гордо поднятой головой — рваные и грязные колготки, содранная кожа на колене, мокрая замша сапог. И внезапно начинает плакать в голос. Невылеченная гордыня, эгоистичное желание решать за всех и вся — как много раз придется сгибаться в поклоне, приветствуя посетителей, и позволять подвыпившим гостям повышать на себя голос, чтобы от старых привычек окончательно ничего не осталось в крови? Ссадины на колене уже не залечить никакой магией. Магии в этом мире больше нет, она ушла, забрав Наследницу, оставив маленькую девочку. Ту, что бессильно ревет сейчас на пустом тротуаре, под ярко-голубыми, как отчаянное напоминание утраченного, неоновыми огнями витрины. Ревет не от боли — это же просто царапины. Но как ужасно оказалось так поздно взрослеть. — В подобных случаях люди используют что-то вроде этого, — а он уже принес из машины аптечку и почему-то снова опустился на колени. Встань, болван, — кому здесь кланяться? — Обычные люди, как мы с вами теперь. Теперь и навсегда. Может, будет немного щипать. Но не волнуйтесь, принцесса — это всего лишь зеленка. Он промокает кусочком бинта ее пораненную ногу — так, как когда-то залечивал, накрыв царапины ладонью, магией. Голубое сияние путается в прядях его красных волос. Магии нигде больше нет — и все же она до сих пор в его осторожных ладонях. — Ты не ругаешься на меня больше за мои глупости, Самон... Он улыбается, смотря на нее снизу вверх. И голубой яркий газ в неоновых трубках витрины мигает вдруг и перетекает в малиновый.