Отец и дочь

      — Где мне можно похоронить дочь? — устало спрашивал мужчина, держа на руках хрупкое, истерзанное тело. Его лицо не выражало никаких эмоций. Чёрные одеяния висели на нем лохмотьями.       Напротив него стоял со слащавым лицом мужчина из Зеленой деревни. Он кивнул и зашёл в ближайшую избу. Природа спала, солнце ещё не встало, но на небе появлялись красные полосы, которые заставляли блестеть снег алым цветом. А мужчина смотрел безжизненными глазами на знакомое личико и вспоминал, как эта девочка пряталась за спиной старшей сестры вместе с близняшкой и скромно улыбалась, когда он впервые открыл перед ними свою дверь. Это для него было совсем недавно, хоть и прошло больше двух лет. Он помнит, как однажды, когда он собирался на ночную службу, она подошла на своих тонких ножках и вручила кулек с едой, скромно попросив не задерживаться, хранить себя, и, смутившись, добавила: «Папочка». Тогда она впервые назвала его отцом, на его сердце сразу потеплело, и на радостях он заключил девочку в свои медвежьи объятия. Тогда девять часов на посту пролетели мигом. Его губы слегка дрогнули в улыбке от воспоминаний, но из мыслей вырвал надменный голос: «Пройдите за мной». Чёрный поднял взгляд, он ожидал увидеть ненависть в глазах помощника вождя, что весьма понятно, но заметил только человеческое сожаление и сочувствие.       Ладья кивнул и последовал за мужчиной. Они вскоре вышли на поляну. Она была заснежена, снег сверкал под солнцем, деревья скрипели под усилиями ветра. Эйс, именно так звали фигуру, подошел к раскидистому дубу, аккуратно положив рядом тело некогда хорошо знакомой девчушки. Он молча протянул руку назад. Его спутник так же молча вложил в неё лопату, а затем встал рядом с желанием начать копать могилу. Хоть он действовал из благородных целей, но его остановил тяжелый взгляд.       — Думаю, это не самое лучшее решение, ведь она моя дочь.       Помощник вождя кивнул и удалился прочь — не его горе, так что стоит оставить их наедине.       Как только чужак скрылся за деревьями, лопата загребла первую горсть снега. Отец начал свою работу, к которой относился со всей ответственностью, заботился о дочерях. Копал он достаточно долго. Он пытался сделать глубокую и аккуратную яму, это в конечном итоге получилось. Мужчина встал на колени перед тельцем, и глаза невольно покрылись пеленой. Он чувствовал себя пешкой. Пешкой, а не ладьей. Он не мог ничего сделать, ему не с кем бороться, чтобы изменить произошедшее, он не мог ни на кого грозно взглянуть, чтобы кто-то поменял своё решение, он не мог стать врачевателем-некромантом, который сможет обмануть смерть, он не мог помочь своей дочери, он был бессилен. Мужчина смахнул рукой скупые слезы и заставил себя смотреть, к чему привело его бессилие против жестокого племени. Лицо покрывали тонкие царапины, а глаз был рассечён мечом. На шее красовались две отметины от ударов полутупым топором. Чуть ниже, на ключице начинался разрез, который шел через всё тело и заканчивался на ступне левой ноги. Живот был вспорот, а в груди были цветы — раскрывшиеся пули, которые всегда доставляют огромную боль, и ещё очень много ран, царапин, цветов по всему телу. Черная одежда вся пропиталась кровью. Он чувствовал, как боль текла по его венам. Не хватало воздуха, он не мог дышать, чувствовалась тяжесть, но никак нельзя было определить, где именно она, а слезы уже давно счищали кровь с невинной девочки…       Эйс стянул себя плащ, укутал в него дочурку и как можно аккуратнее положил хрупкое тело в новый дом. Ладья взял лопату в руки и начал кидать горсти земли со снегом. Закапывание было для него очень тяжелым делом, он много раз останавливался и чуть ли ни кричал в небеса о несправедливости. Как мог погибнуть этот милый ангел от скуки других фигур? Зачем ей столько страданий за такую короткую жизнь? Зачем она должна была бояться перед смертью и понимать, что никто ей не поможет, даже собственный отец, который был вынужден смотреть, как её убивают? Зачем? Но ответом ему была только тишина.       Слезы хрусталем застыли. Северный ветер беспощадно бил по разным ранам. Особенно больно было израненной спине, на которой красовались красные полосы, но больнее было там, где никто ни когда не увидит, даже он сам. Снежинки мягко ложились на свежую могилу. Эйс смотрел в прошлое и слабо улыбался. Вдруг тишину нарушил горький смех. Какая ирония: именно зимой они впервые встретились, и зимой они расстались. Постепенно смех перешел в горький вой, а тело невольно согнулось от бесконечной боли. Затем были только редкие всхлипы на холодной земле.       Прошло некоторое время. Мужчина уже стоял со спокойным лицом, мало кто видел его эмоции, а если и было такое, то слишком скупые. Ему надо было идти, слишком долго он оплакивал дочь, надо было заботиться о других: три дочки были у целительницы в тяжелом состоянии, а одна пропала. Война — тяжёлое время для всех, особенно её начало.       — Прости, что не смог уберечь. А помнишь, Полярия искала во всем только хорошее? Конечно, помнишь. Теперь тебе будет вечно десять, правда-правда. Это ведь хорошо? Верно? Ты ведь всегда у нас была любознательной, теперь с высоты ты будешь видеть всё. А если нет, то будешь видеть сны. Правда, ты не любишь много спать, но ничего. Надеюсь, тебе будут сниться только хорошие сны. Приятных снов, Ада.