В жопу Рождество

Донхэ злится, Хичоль защищает, а снеговик на пластыре с жизнерадостной улыбкой грызёт собственный нос. — …к чёрту камеры и газеты! Канина мучило похмелье. Хён У сказал, что ждать Рождества, чтобы выпить, — первый признак алкоголизма, и они отметили заранее. Выпили-то чуть-чуть, он вполне мог сесть за руль, но после ареста Чонсу очень внимательно следил за тем, чтобы ключей от машины у него в кармане не было. Денег на такси тоже не осталось, до квартиры идти было далеко, и потому пришлось завалиться в общагу. На счастье, не спал только Донхэ. Оглядел его с ног до головы, молча пропустил внутрь и так же молча поставил перед ним стакан воды. — Зачем всё это? Ради удовольствия? Компании? Они с Хён У выпили очень мало. Канин и не опьянел толком, настроение всё ещё было ни к чёрту, и требующий простого счастья мозг тут же подсказал нужное решение. Донхэ ушёл спать, а у Хичоля в баре всегда было чем поживиться. Наутро его, всё ещё немного пьяного, снова несчастного и со страшной головной болью тоже нашёл Донхэ. На часах было семь часов утра, и он вышел на звук разбитого графина с яблочным соком. Вслед за ним Чонсу, и уж лучше бы кричал Итук. — Ты не уважаешь ни себя, ни нас, и если… — Донхэ!.. Голос Хичоля эхом отразился в гудящей голове. Сразу после нос неприятно хрустнул, по скулам и щекам разлилась острая боль, а по губам потекло что-то мокрое и горячее. Кровь. Донхэ вздрогнул, ошарашенно посмотрел на содранные костяшки пальцев и обернулся на стоящего в дверном проёме хёна. Тот еле заметно качнул головой в сторону спален, прогоняя младшего словно нашкодившего ребёнка, и даже не дрогнул, когда праведный гнев в глазах донсэна сменился обидой. — Да к чёрту, — процедил Донхэ сквозь зубы и, специально задев Хинима плечом, ушёл прочь. Воцарившейся затем тишиной можно было колоть грецкие орехи. Чонсу устало вздохнул, уставившись на осколки графина, и медленно опустился на стул. — Уходи. — Что? — не понял Канин, пытаясь кухонным полотенцем остановить льющуюся из разбитого носа кровь. — Ты слышал, — тихо, но оттого не менее твёрдо проговорил Хиним. — Собирай свои вещи и проваливай. — С хера ли… — Я сказал, вон отсюда! — рявкнул Хичоль. Чонсу на Канина не смотрел. Плюнув на разбитое лицо, стремительно наливающиеся синяки под глазами и пустые карманы, Ёнун вышел из общежития, не потрудившись закрыть за собой дверь. Больше тем утром никто из них не произнёс ни звука.

* * *

Проклятый пластырь никак не хотел приклеиваться ровно. Донхэ дёрнул за краешек, чем ещё больше потревожил рассечённую кожу, и выбросил липкую ленту в ведро. Глянул на отражение Хичоля в зеркале и обиженно поджал губы. — Ты на меня накричал. — Да, и был прав. Хичоль мягко забрал у него следующий пластырь, промакнул ссадину ватным диском и аккуратно заклеил. — Хи, мне не пять лет, я… Что ты делаешь? Оттого, что подбородком он достал только до ямки под ключицей, сделалось ещё обидней. Донхэ уткнулся в костлявую хичолевскую грудь ладонями, попытавшись вырваться из объятий, и мстительно фыркнул прямо тому в шею. — Зачем тебе пластырь на этой ерунде? — Для драматизма, — проворчал Донхэ и как-то разом весь обмяк. Шмыгнул носом и не глядя закрутил кран с водой. — Он заслужил. — Заслужил. Врежь ему Чонсу, я бы и слова не сказал. — А я не расстроился. — Нет, просто очень мужественно наматываешь сопли на мою футболку. — Дерьмовый год. — Не последний. — А Кибому можно врезать? — Ответит ведь. — Иначе не интересно. В гостиной кто-то включил музыкальный центр и неуклюже вывернул колёсико громкости. Jingle Bells рявкнула по-рождественски громко и как раз к случаю истерично, Донхэ глухо рассмеялся прямо в белую ткань футболки и, старательно вытерев лицо о Хинима, отстранился. — Ну. С Рождеством. По запотевшему зеркалу наперегонки друг с другом стекали прозрачные капли. — Хи? — С Рождеством. Снеговик на пластыре с жизнерадостной улыбкой грыз собственный нос.