В Петербурге городе, на Пяти углах

В наступивших сумерках рога и хвосты обступивших его чертей светились белой известью. - Ад разверзнется под тобой, блудень, коли не отдашь что имеешь! – басовитый, раскатистый напев главного черта помощники поддержали заунывным воем. Штольман вытащил револьвер, но не успел даже направить на главаря. С правого бока на его кисть обрушился сокрушительный удар дубиной. Яков охнул и выронил оружие. - Ах ты ж… Мужики, что надобно? - правая ладонь почти потеряла чувствительность, оружия у него больше не было. Полицейским назваться – тут же порешат. - Серый, это похоже, фартовый, - здоровый мужик справа, подхватив револьвер, поднес близко к глазам, крикнул главарю: – Это бульдог, я такой у Щеря видел. Мощный, рослый главарь по кличке Серый держался за край облучка и угрожающе качал кистенем. – Да ты, милый, чертей не боисся… Давай-ка, сгружай кошель и часы, все из карманов долой. Яков перебрал вожжи, оставшиеся в левой руке, коротко цокнул. Путь впереди был свободен, но смирная полицейская кобыла блаженно вздыхала, фыркая ноздрями в ладонь третьего налетчика. Вооруженный дрекольем, тот ласково держал кобылу под уздцы, подсовывал в желтые зубы кусок яблока и приговаривал: - Тихо, тихо, саврасая… Вот так… Каурка моя, кто ж тебя приголубит... - Ну-ка дорогу, ледащие, - Яков хлестнул лошадь. Та даже внимания не обратила, покоряясь успокаивающим словам нового хозяина. - Не дергайсь, часы гони, печна ездова! – кистень с шипами пронесся в дюймах от головы Штольмана. Серый не шутил. Яков знал, что удар кистенем непредсказуем, и если такая дура попадет по голове, может запросто проломить череп. Делать было нечего, против таких бугаев ему не справиться. Последний из четверых грабителей, вставший за пролеткой, был почти не различим в сгустившихся сумерках. Всматриваясь в грубо намазанное сажей и суриком лицо главаря, Штольман стал медленно опустошать карманы. Переносица сбита на сторону, шрам под левым глазом, мясистые губы – запомнив приметы, он выронил на облучок две остававшиеся у него десятки и серебряный брегет. - Гнедой, подбери, и проверь карманы, - скомандовал главарь помощнику. - А ты – руки в гору! Еще роясь в кармане правой рукой, Яков, превозмогая боль в разбитых суставах, незаметно зажал в пальцах иконку святого, что подарила ему Анна, и теперь высоко держал руки под нацеленным на его голову кистенем. Гнедой, прошептав что-то ласковое в ухо кобылы, подошел к пролетке. Поднял купюры, раскрыл брегет, показал главарю. Охлопал карманы Штольмана. Пожав плечами, бросил Серому: – Две красненьких только, пустой фартовый попался… - Не будет хабара, - огорченно сказал главарь. - Зря только засветились. Кончать бы надо… Штольман похолодел. Сунуться влево – получить кистенем по голове. С другой стороны – настороженный грабитель с дубиной. Медленно Яков опустил руки, сжимая Анину иконку. Прости, милая… Здоровяк справа, у которого из-под нацепленных на голову скоморошных рогов во все стороны торчали белобрысые вихры, вдруг поежился: - Не бери грех на душу зазря, Серый. Праздник нынче престольный… Посвист кистеня, уже раскрученного над головой Якова, прекратился. Серый помедлил. – Да и то верно… Живи, православный, не поминай лихом! Отойдя на два шага, главарь дал знак сообщникам: - Валим. Гнедой! Гнедой хлопнул лошадь по крупу, та рванула с места, как укушенная. Яков свалился на сиденье, еле успев подобрать вожжи. … С трудом правя кобылой одной рукой, Штольман добрался до полицейской конюшни, уже в темноте сдал пролетку сторожу. Тот пробормотал, оглядывая взмыленную лошадь: - Устала, бедная… Савраска то голодная, не кормили же, вашбродь? - Нет, любезный. Дежурный экипаж есть? Мне бы домой попасть… Сторож, шаркая ногами, пошел во флигель. – Спит, сердешный, вот обрадую… Яков полез за часами. Вздохнув, вспомнил, куда исчез брегет. Прошел в Сыскное отделение мимо клюющего носом унтера, переоделся, взял из ящика своего стола так предусмотрительно оставленный кошелек. Переложил в карман брюк спасшую его иконку. Садясь в экипаж, спросил у разбуженного сторожем возницы: - Дежурный, который час? - Девять уже, ваше высокоблагородие. Вам куда? - Угол Загородного и Разъезжей. Время еще позволяло заехать к Анне. … На Пяти углах Штольман постучался в знакомую квартиру. Открыв дверь, Анна бросилась на шею, прижалась к груди. - Яков, как я соскучилась! Он обнял ее за талию здоровой рукой, склонил голову, добрался до любимых губ. Целовал глубоко и сладко, отрешаясь от проблем. Провел правой ладонью по нежной шее, забыв о запястье, и тут же дернулся от боли. Анна отошла на шаг, мягко взяла в руки его ладонь. Присмотрелась, охнула. - Яков, ты ранен? Пойдем, я в корзинке Шурочки мазь возьму, забинтую. - Хорошо, милая, полечи меня, - он улыбнулся, глядя на ее обеспокоенное лицо. - Аня, а где твои родители? - Их какая-то знакомая на званый вечер пригласила, и меня тоже, но я отказалась. Папенька, кстати, спрашивал, что с нашим ужином? – посадив Якова на табуретку в кухне, она сосредоточенно намазывала тыльную сторону его ладони прохладной мазью. Откровенно говоря, он уже забыл об этой формальности помолвки. – Завтра с утра закажу, обязательно. Анна, осторожно перебинтовав ладонь, взглянула на него. – Ну и ладно. Что с тобой случилось, Яков? Ты какой-то … потемневший. Она перевела взгляд выше, за его плечо. Попятилась, отпустив его руку, сжалась. За спиной Штольмана, мерзко улыбаясь, стоял призрак коммерсанта Скороходова с синими губами и черным от крови подвздошьем. Протянув к Якову указующий перст, призрак вымолвил: - Он! С изменившимся лицом Анна еле слышно прошептала: - Яков, что ты наделал? Закатив глаза, она потеряла сознание. Штольман еле успел подхватить ее под голову, оберегая от удара об пол. ... Очнулась Анна на кровати в своей комнате. Яков, сидя на краю постели, держал перед ее лицом ватку с нашатырем. - Как ты, Анечка? Что случилось? Ты что-то увидела? Она отодвинулась, поджала колени к груди. Глаза щипало, и она глухо ответила: - Мне явился дух Скороходова. Он сказал, что это ты его убил. Он потянулся к ней, но Анна, опустив глаза, повернулась к окну, отгородилась скрещенными руками. Яков напряженно сказал: - Аня, не отворачивайся от меня. Так было нужно. - Кому нужно, Яков Платонович? Разве я пострадала? Вот я, жива и здорова, уже забыла все. Зачем надо было убивать? – она уткнулась в подушку, смахивая сердитые слезы. - Аня, пожалуйста. Ты не понимаешь… Неужели тебе жалко этого Скороходова? – он все-таки прижал сопротивляющуюся Анну к себе. - Не плачь, он не стоит твоих слез… Она с неожиданной силой вырвалась из объятий, оттолкнув его, жарко произнесла: - Яков, мне нет дела до Скороходова! Как ты мог? Твоя душа, что теперь с ней будет? Это же смертный грех - убийство ближнего! Я боюсь за тебя, а не за какого-то коммерсанта! Он встал. Голос его стал суше, в нем появились металлические ноты. - Анна Викторовна! Вы принимаете мою работу в полиции, соглашаетесь, что я могу ловить преступников, приводить их к ответу. Так почему же вы отказываете мне в праве воздаяния за изнасилование? Анна не поднимала головы от подушки, не смотрела в глаза. - Аня, ты мне дороже всего на свете! Думаешь, я мог найти его и привести в полицию? Чтобы ты стояла перед судом, рассказывая о насилии? Я никогда не допустил бы этого! – он уже почти кричал. Яков дотронулся пальцами до ее подбородка. – Прошу, посмотри на меня… Она не ответила, всхлипывая. Хлопнула входная дверь. Анна встала с постели, вытирая слезы. Яков ушел.