Сама напросилась

– Даже не знаю, как так вышло, – смущенно бормочет Какаши, пока Сакура обрабатывает порез на его ладони. Харуно хмурится – не отвлекай, Хатаке – и Какаши послушно затыкается. Уж ему ли не знать, какова Сакура в гневе. Он ее такой с завидной частотой видит – всякий раз, когда она с Саске-куном по телефону ругается. Сколько времени прошло с тех пор, как она поселилась в квартире напротив? Полгода? Может быть, чуть больше? Месяцев восемь? Да и какая, нахер, разница? Все равно он еще недели три после появления новой соседки старательно не обращал на нее внимания, избегая любых контактов. А если приходилось пересечься в лифте или на лестничной площадке – игнорировал ее приветливую улыбку и, натянув на нос черный шарф, спешил избавиться от ее присутствия. Служба в армии накладывает на людей свой отпечаток. И хорошо, если после того, как на твоих глазах твоих же товарищей разносит на куски, ты находишь в себе силы жить дальше, как это сделал Тензо, с которым они больше трех лет служили в одном отряде. Только вот это не про Какаши. Хатаке до сих пор снится лицо Асумы, когда тот понял, что его подстрелили. Улыбка, застывшая на губах, зажатый между зубами фильтр сигареты, осознание происходящего в глазах. Какаши тогда и сам не сразу понял, что случилось. Все происходило, как в замедленной съемке. Вот Асума встает, достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает одну, подносит ко рту зажигалку, затягивается, улыбается над шуткой Ямато, что эта вредная привычка сгубит Сарутоби раньше, чем вражеская пуля. Всего один выстрел. Все трое вздрагивают. Асума по-прежнему стоит на том же месте, пока по его груди расползается кровавое пятно. А ведь дома его ждала беременная невеста. Куренай. Друг так часто произносил ее имя, что оно въелось в память Какаши не хуже основных теорем и формул, что они учили в школе. А ведь это он, Хатаке, настоял на том, чтобы сделать привал. Тоже мне командир! Не заметил засады! Да это и засадой не назовешь – долбаный смертник, затаившийся в полуразрушенном здании на противоположной стороне улицы. Какаши сам его застрелил. Направил дуло автомата ему прямо в лоб и спустил курок. За Асуму. Только вот этим его уже не вернуть. И теперь это чувство вины не дает ему, Какаши, вернуться к нормальной жизни, заставляя влачить жалкое, никому, по большому счету, не нужное существование. Он зовет это душевной контузией. Если верить заключению врача – здоров. Только что они, блять, понимают? Поначалу Хатаке еще как-то пытался привести себя в норму, ходил в центры реабилитации, только бестолку. Лучше бы книгу почитал, ей Богу. Больше пользы. Какой-нибудь эротический роман Джирайи-самы. Смирение приходит на его двадцать девятый день Рождения. Рин стоит на пороге его крохотной квартирки с чемоданом, сжимая в руках старенький ноутбук, и в ее огромных карих глазах столько боли, столько мольбы! Сделай что-нибудь. Не дай мне уйти. Скажи, что все будет хорошо. Ты меня слышишь, Какаши? Но он молчит. А что он может ей сказать? Уж кто-кто, а он-то точно знает – хорошо уже не будет. Их «хорошо» осталось в далеком прошлом. Теперь есть лишь ее «хорошо» и его «похеру как». У Какаши всегда были проблемы с общением. Даже когда его отец еще был жив. А потом появились эти двое. Рин… Обито… Он даже не считал их своими друзьями, но что-то все равно связывало эту троицу. Обито запал на Рин, еще когда они учились в средней школе, и с тех пор постоянно бегал за ней, чем невероятно раздражал Хатаке. «Идиот», – вздыхал Какаши каждый раз, когда его одноклассник снова выкидывал какую-нибудь глупость, чтобы обратить на себя внимание Рин. Бесполезно – Рин всегда смотрела только на Какаши. Обито собирался пригласить ее на выпускной. Он даже купил ей цветы и написал письмо с признанием. Но Рин его опередила, пригласив на выпускной Какаши. Хатаке знал, как его друг относился к Рин, но когда во время последнего танца девушка смущенно подняла на него свои огромные шоколадно-карие глаза и резко подалась вперед, накрыв его губы своими, сопротивляться не стал. В конце концов, это ее был выбор. С Обито они тогда поссорились. В итоге эта ссора даже закончилась дракой. Но уже спустя неделю Учиха сам пришел к нему домой со своей фирменной улыбкой и четырьмя бутылками пива. В тот вечер Какаши узнал, что Обито записался добровольцем в армию. Вполне ожидаемо, учитывая, что его отец в прошлом был начальником штаба, пока не вышел в отставку, чтобы больше времени проводить с женой и сыном. Хатаке часто вспоминает слова, которые Обито сказал ему на прощание. «Какаши, пожалуйста, береги Рин». Тогда он не придал им особого значения… Обито призвали в конце августа. Его проводы Хатаке помнит смутно. Кажется, они тогда неслабо набрались. Только нечеткие обрывки. Вот, мать его, Генма предлагает пропустить по бутылочке в баре, а потом они каким-то чудесным образом оказываются у него дома, и Гай что-то кричит о «силе юности». Хатаке обреченно вздыхает и закатывает глаза, а Обито по-дружески хлопает его по плечу – да ладно тебе, Какаши, весело ведь. Не порти праздник… В конце сентября, через месяц после того, как они проводили Обито, Какаши снимает квартиру. Чтобы легче было добираться до учебы. Поначалу Рин приезжает лишь на выходные, но уже в начале второго семестра окончательно перевозит туда свои вещи. Хатаке еще недели две путается, которая из долбаных зубных щеток его, а которую принесла с собой Рин, и вытирает мокрые волосы ее полотенцем, за что Нохара не разговаривает с ним все следующее утро – неужели так трудно запомнить, что твое полотенце висит на соседнем крючке? Да проебись оно все пропадом, это все равно были три лучших года в его жизни! Гребаная, мать ее, идиллия! Да они, сука, уже начали планировать, как назовут своих будущих детей! Надо же было этому болвану Обито умудриться подохнуть! Похороны прошли в июне. Хоронили в закрытом гробу. Как же ты, Обито, на мину-то нарвался? Опять, небось, делал вид, что в глаз что-то попало? Какаши до последнего не говорил Рин, что записался в армию. Да просто не знал, как сказать. Он и сам не понимал, зачем это делает, просто не мог сидеть сложа руки. Какаши хорошо помнит, как Рин с разбегу врезалась в него, когда они толпой новобранцев стояли возле стойки регистрации. Вся растрепанная и заплаканная. Он еще никогда не слышал от нее таких слов. Кажется, она назвала его трусливой неблагодарной скотиной… А еще он помнит, как отчаянно она вырывалась, когда он прижал ее к себе и уткнулся носом в ее макушку. Секунд пять. Прежде чем сжать в руках ткань его толстовки и выдохнуть куда-то в шею: «Какаши, ты только вернись, пожалуйста…» Прошло четыре года и одиннадцать месяцев, прежде чем он смог выполнить свое обещание. За это время Рин успела закончить медицинский колледж и устроилась в местную больницу педиатром. Ни одного мужчины за почти пять лет. Подруги с работы то и дело пытались подсунуть ей какого-нибудь симпатичного пациента. Только вот Рин по-прежнему видела только Хатаке. Пусть его не было рядом, но он обязательно вернется! Он ведь обещал, правда? И он вернулся. Вернулся к своей малышке-Рин, как ее звали в школе. Раз уж обещал Обито беречь ее, то… Когда ему не снится смерть Асумы, ему снится их встреча в аэропорту. Ее глаза, ищущие его в толпе, такие алкогольно-карие. Его девочка выросла, и теперь они больше похожи на виски. Рин снова плачет. Ее кулачки, как и пять лет назад, сжимают ткань у него на груди. Живой. И сердце бьется. И волосы по-прежнему растрепаны и спадают на глаза, один из которых теперь украшает длинный шрам. Какаши… А он, блять, стоит и не знает, куда пристроить долбаные руки. Нужно ведь обнять ее, успокоить как-то. Вспомнить бы еще, как это делается… Первые недели после возвращения были для него настоящим Адом. Рин просто кружку разбила случайно на кухне, а рука уже по привычке тянется к оружию. А эти, мать их, кошмары по ночам? Перед глазами до сих пор стоит перепуганное лицо Рин, когда он пытался ее задушить, просто потому ему что-то приснилось! Она сказала, что все в порядке, но оба понимали, что это ложь. Блять! Его малышка-Рин врала ему, чтобы снять с его шеи груз вины за произошедшее! Как он мог сберечь Рин, если сам представлял для нее угрозу? Спустя два месяца после возвращения Хатаке перебазировался на старенький диванчик в соседней комнате. От греха подальше. Рин не понимала, что с ним творится. Какаши словно намеренно отгораживался ото всех. Помнится, она решила устроить для него вечеринку в кафе, пригласив туда всех их бывших одноклассников, но Хатаке так и не появился. Предпочел всеобщему веселью одиночную прогулку по улицам города. Дождавшись его возвращения, Рин собиралась хорошенько отругать его за то, что не пришел в кафе, но стоило ей встретиться с его холодным взглядом, как слова вылетели из головы. Тот, кто стоял перед ней, не был тем Какаши, которого она знала. В нем поселилось что-то жуткое и зловещее. Темнота, которая сжирала его изнутри день за днем, заставляя просыпаться каждую ночь в холодном поту. Какаши? Живя с девушкой в одной квартире, Хатаке постоянно находится в напряжении. Ему больше не нравится, когда она его обнимает. А все это долбаное чувство вины, проебись оно пропадом! Вроде, прижимает ее к себе в ответ, а в памяти всплывают воспоминания о том, как она жалобно открывала рот, пытаясь сделать хоть глоток воздуха, пока его рука сжимала ее горло. Поэтому следующие полгода он продолжает спать отдельно, почти ни с кем не разговаривает и из дома выходит только для того, чтобы голову проветрить, когда надоедает сидеть в четырех стенах. И как бы Рин ни старалась, что бы ни делала, даже ей не удается вырвать Какаши из этой темноты, в которую он себя так старательно загонял. Они больше не занимались сексом, если не считать того раза, в душе, когда Рин, стоя в одном белье, перегородила ему дорогу. Словно просила трахнуть ее. Влюбленная дурочка. Кажется, он тогда лишь вздохнул. Ну, надо так надо. Трахал нарочито медленно, даже как-то лениво, растягивая удовольствие, заставляя Рин брать дело в свои руки, но все же трахал. Рин драло и метало, выламывало, разъедало изнутри. Какаши! Это был его тридцатый день Рождения. Она собрала свои вещи и позвонила Генме, чтобы тот ее забрал. Не тащиться же через весь город с тяжеленным чемоданом и ноутбуком. Ширануи никогда ей не отказывал. Какаши стоял в коридоре и смотрел, как она обувается. Он даже не попытался ее удержать. Он обещал Обито беречь ее – это он и делает. Живи своей жизнью, Рин, только звони иногда – проверить, не подох ли он, Хатаке, в своей дыре. Он часто прокручивает этот момент в голове. Рин стоит к нему спиной, держа подмышкой ноутбук. Весь в разноцветных наклейках и стикерах. Блять, в этом вся Рин! Она этому ноуту даже имя придумала! Только вот Хатаке так и не удосужился его запомнить. Свободной рукой девушка сжимает ручку пластикового чемодана на колесиках. «Ты береги себя, Какаши…» И он закрывает дверь. И ему срочно надо выпить. Неразбавленный виски жжет горло. Докатился, блять… Как же так вышло, что вечно хмурый и неразговорчивый Какаши начал общаться с кем-то, вроде Сакуры? Мужчина откидывается на спинку стула. Ему нравится наблюдать, как Харуно возится с его порезом. Она красивая в своей растянутой футболке, заляпанной кетчупом (должно быть, что-то готовила) и достающей ей практически до колен, так что того, что надето под ней, просто не видно. И абсолютно недоступная. Сколько лет у них разницы? Лет тринадцать? Ему тридцать пять, а Харуно совсем недавно свое двадцатидвухлетие отпраздновала. Хотя как сказать отпраздновала… Пришла к нему с бутылкой вина после очередной ссоры с парнем и заснула в кресле, так что Хатаке пришлось самому нести ее домой. Да уж, давненько он красивых девушек на руках не держал. Кажется, она тогда бормотала что-то о том, какой он хороший и как бы она хотела, чтобы Саске-кун был таким же. Глупая. Как же часто он возвращался в своих мыслях в этот момент! Он укладывает ее на кровать. Ее пальчики сжимают ткань его домашней толстовки. Зеленые глаза блестят от количества выпитого алкоголя. Розовые волосы небрежно разбросаны по подушке. Ебаное провидение! Сакура проводит ладонью по его щеке, заставляя нависшего над девушкой Хатаке нервно сглотнуть. Знала бы она, скольких трудов ему стоило не сорваться. Он бы прижал ее к кровати своим весом, заставляя ее дрожать под его умелыми пальцами. Она бы рвано дышала в его шею и кусала губы, чтобы не застонать в голос и не разбудить соседей. Он вошел бы в нее одним рывком, заставляя выкрикнуть его имя. Он бы доставил ей куда большее удовольствие, чем этот ее Учиха (который даже не родственник Обито). С каждым его рывком она раздвигала бы ноги шире, а он бы вминал ее тело в матрац. Какаши вздрагивает от прикосновения чего-то холодного к ладони – Сакура накладывает мазь. Ей не привыкать – как-никак на скорой работает. Что ж тебе, Хатаке, на врачей-то так везет?! Она переехала в квартиру напротив, только чтобы съехать от родителей. Не то чтобы у них были плохие отношения. Кизаши-сан в дочке души не чаял, да и Мебуки-сан хоть и ругалась, когда Сакура разбрасывала свои вещи по дому или оставляла на столе грязную кружку из-под кофе, но до чего-то серьезного дело не доходило. Особенно с тех пор, как Сакура устроилась работать на скорой и могла не ночевать дома по несколько дней. Зачем же ей было сбегать из дома и снимать квартиру? Ответ довольно прост. Саске-кун. Когда тебе семнадцать и ты впервые приводишь своего парня к себе домой, это нормально – стараться сделать все по-тихому, потому что за стенкой спят родители. Все через это проходили. Но когда тебе через месяц стукнет двадцать два, а ты все еще ждешь, пока родители заснут, чтобы незаметно провести парня в свою комнату, и во время секса с ним все время косишься на дверь, чтобы не дай Бог кто-нибудь из них не вошел и не застукал тебя в таком неудачном виде, начинаешь всерьез задумываться о собственном жилье. Поначалу она ждала, что Саске предложит ей переехать к нему, но Учиха что-то не торопился связывать себя такими обязательствами, поэтому пришлось взять дело в свои руки. Эту квартиру она нашла по объявлению. Тонкие стены, проблемы с проводкой, подтекающий кран в ванной. С ее-то зарплатой более подходящего жилья она бы точно не нашла, а просить денег у родителей или Саске как-то не хотелось, потому и согласилась. Ей даже удалось найти общий язык почти со всеми соседями. Кроме одного. Того, что жил в квартире напротив. Хатаке Какаши. Этот мужчина старательно не обращал внимания на ее попытки начать разговор, словно она для него была не более, чем пустым местом. Она даже пробила его по базе данных в больнице. Ничего. Только имя, небрежно выведенное черным перманентным маркером справа от кнопки его домофона. А еще то, что он любит стариков. Об этом ей рассказала старушка, которой он частенько помогал носить пакеты. Странно. Это совершенно не увязывалось с тем образом, который сложился у нее в голове. Кто же ты такой, Хатаке Какаши? Сакура часто вспоминает их первый нормальный разговор. У Саске глаза мечут молнии, когда во время их с Харуно ссоры на лестничной площадке Хатаке вырастает прямо перед ним, загораживая девушку собой. – Кажется, за тобой уже приехало такси, – хмуро произносит мужчина, оставаясь при этом абсолютно расслабленным. Руки спрятаны в карманы домашних штанов, волосы растрепаны, нижняя половина лица скрыта воротом водолазки. От Саске тянет мерзлым и стылым. У Сакуры от его вида мурашки по коже. Учиха явно не привык, чтобы его вот так обламывали. – Я на машине, – холодно отвечает брюнет, скрещивая руки на груди. Да уж, Харуно, попала ты по полной! В следующий раз он тебя точно отшлепает, да так, что ты потом на свою симпатичную задницу еще неделю сесть не сможешь. – Тем более, – так же спокойно выдыхает Хатаке, явно намекая, что Саске здесь не рады. Похоже, на него фирменный Учиховский взгляд не действует. – Нашла себе защитника? – нагло ухмыляется брюнет, на сей раз обращаясь к Сакуре, стоящей у мужчины за спиной, прежде чем развернуться и покинуть подъезд. – Ты в порядке? – спрашивает Какаши, и Сакура, дрожа всем телом, утыкается носом в его грудь. Это не первая их с Саске ссора, и уж точно не последняя. Ей иногда кажется, что парень ловит невероятный кайф, делая ей больно. Это уже похоже на ебаную зависимость. Саске – наркоман, а их вечные ссоры для него, что сильнейший наркотик. Он приходит к ней за дозой, а она терпит его выкрутасы, потому что таких, как он, не бросают. И нет того, кто смог бы ее защитить. Хатаке хоть и помогает ей, но занимать место Саске не спешит. Да и зачем она ему нужна, вся такая растрепанная и проломленная, сползающая по подъездной стенке прямо к его ногам? Сакура заканчивает накладывать повязку и наконец поднимает глаза на сидящего перед ней мужчину. Красивый. Даже с этим шрамом, рассекающим надвое левую бровь и веко. – Готово, – выдыхает она, смущенно поправляя футболку, задравшуюся непозволительно высоко, обнажив стройное бедро. Какаши несколько раз сжимает и разжимает кулак, привыкая к бинтам, после чего, удостоверившись, что те не мешают, одаривает девушку благодарной улыбкой: – Спасибо, Сакура. Блять, да он даже не возбуждается, когда она сидит перед ним в таком виде! Харуно задумчиво кивает. Ее взгляд скользит от родинки слева к его губам. Ей нравится, когда Какаши не прячет их под воротом водолазки. Что за дурацкая привычка?! А еще ей нравится, как они движутся, когда мужчина произносит ее имя. Сакура часто представляет, как эти губы скользят по ее шее к вырезу футболки. Так возбуждающе и так, сука, правильно! Идеально! Ее пальцы зарываются в его пепельные волосы, ноги требовательно обхватывают поясницу. И нет никакого Саске. Только Какаши. На ней. В ней. И ее соски, трущиеся о его твердую грудь. И его руки, упирающиеся в кровать с двух сторон от ее тела. – Сакура? – его голос вырывает ее из собственных мыслей. Какаши уже стоит на кухне и заваривает чай. На нем темно-серая толстовка, расстегнутая почти до середины, штаны для сна и пушистые тапочки, которые она подарила ему пару месяцев назад. Серые глаза смотрят вопросительно. Скорее всего, он сказал что-то, а она прослушала. – Да, – поспешно отвечает Харуно, вставая со стула. Давай уже, Харуно, выпадай нахуй из своей апатии! Чай они пьют молча. Сакура греет руки о глиняную кружку, а Какаши читает книгу с нелепым названием «Приди, приди, Рай!». И это так, сука, по-домашнему! Что же он с ней делает? Когда кружка пустеет в третий раз, Харуно встает на ноги и, не говоря ни слова, выходит из кухни. Это у них уже традиция такая. Какаши тоже поднимается и следует за ней в прихожую. И Сакура уходит, возвращается в свой мир, где она с Саске. И где ему, Какаши, места нет. Хатаке запирает дверь и идет мыть посуду. Он снова один в пустой квартире. Сам захотел – нечего теперь жаловаться. Погасив свет на кухне, мужчина заходит в спальню, по дороге снимая с себя толстовку, прежде чем лечь в кровать. И здравствуй, самоанализ! Да уж, была бы здесь Сакура, он бы этой херней не страдал. Не до того было бы. Мучайся теперь. Какаши уже почти рассудок теряет (он это любит делать), когда в квартире раздается дверной звонок. Сама напросилась, Харуно…