метонимия.

Девушка сидит на кровати, под себя поджав ногу, и отправляет в рот одну за одной дольки мандарина. Гирлянда на окне – единственный источник света в комнате, кроме монитора, в который Ваня уже третий час подряд пялится, но ни она, ни запах цитруса новогоднего настроения не добавляет. Ваня курит, дым очередной сигареты пускает витиеватым столбиком к потолку. И девушка улыбается, как тогда, когда они оба кивали невинно на строгие запреты хозяйки квартиры курить в комнатах. Все равно они скоро переедут. В очередную квартиру с интерьером, который придется по душе привередливому внутреннему художнику Вани. С еще одной ванной комнатой, где они опять будут смеяться, крася волосы Вани в очередной безумный цвет, потому что проспорил. И хорошо бы с ванной, а не душевой кабиной. В квартиру с очередной спальней, в которой до них кто-то другой видел тысячу снов на чуть поскрипывающем матрасе. Не то, чтобы ей очень нравилось это слово - «очередная». Дело даже не в съемных квартирах – нет, все равно надоедает, а жить в одном месте им не позволяют работы. Дело в том, как она видит окружающее. Она без якоря и сама очередная, с черт знает каким порядковым номером, девушка, как татуировка на Ванином теле, коим он уже потерял счет. Раньше, с тем, другим, было проще. Не надоедала ни одна и та же кухня, ни подъезд без лифта, ни дом, от которого до учебы добираться было так далеко, что порой вообще никуда ехать не хотелось. Когда Ваня обнимает ее, эти мысли на задний план отходят. Но не исчезают насовсем. Девушка сгребает мандариновые корки в горсть, на ходу чмокает парня в макушку, и уходит на кухню. Слишком темно, слишком холодно и слишком безразлично за окном. И не только там. Взгляд падает на стену, увешанную рамками. В каждой – чужие красивые лица, блестящие глаза и яркие цвета. Она пальцем тянется к знакомой полуулыбке, но натыкается на холод стекла. Ей всегда кажется, что вот-вот должен прозвучать резонный вопрос – если все было так хорошо, то как ты оказалась тут? Но никто не спрашивает, даже сама себя боится спрашивать. За спиной щелкает закипевший чайник, а потом выключатель светильника, возвращая ее в реальность. - Прости. – шепчет Ваня, обнимая ее. Ваня сейчас слишком много работает. Ей приходится прикладывать усилия, чтобы заставить его поесть хотя бы три раза в день и выйти погулять. Она привыкла. Когда он все же отсоединяется от компа, то потягивается и превращается в ураган, сметающий все ее рабочие дела и утягивающий за собой в омут приключений. И она не сопротивляется никогда. Да и опасно сопротивляться такому стихийному Рудбою. Так всегда было – с первого раза, когда он ее увидел. Заплаканную и мокрую от тающего вперемешку с макияжем снега. Она тогда показалась ему брошенным котенком, и он, конечно же, не мог пройти мимо. Спас, приютил, полюбил и себе оставил. Вообще-то, ее много кто хотел забрать себе, такая уж она милая с точки зрения спасателей брошенных котят, и Ване это совсем не по душе. Но котенок его. Только вот он не знал, что этот котенок болен. И теперь Ваня тоже. Он целует ее в шею, снова ощущая неповторимый запах ее духов. Запах был знаком ему задолго до их знакомства, он словно выследил ее, среди толпы выискал. Улыбается. - Давай и твой портрет сюда повесим? – почти просит он. Но она снова не соглашается. Ваня видит ее гораздо красивей, чем она есть на самом деле, и любит гораздо сильнее, чем нужно. Улыбается лучезарно, обнимает тесно, и всегда такой довольный жизнью, что рядом с ним невозможно грустить. Как она-то умудряется? Она обнимает его, пытаясь задержать так еще немного. Хорошо и спокойно. Когда его татуированные пальцы касаются ее в правильных местах, становится тяжело дышать, и тело становится послушным только ему. Кривая улыбка, с которой он на нее глядит иногда, вызывает ответную. И даже его сонное лицо вместе с растрепавшимися волосами по утрам вскрывают ампулу теплоты внутри нее. Умей она мурчать, рядом с ним бы только и мурчала. - Сделать тебе кофе? – спрашивает она, и тут же ощущает его кивок. Он не отпускает ее, пока она возится с туркой, целует украдкой, отвлекая от пристальной слежки за напитком. И едва получив дымящуюся кружку, он берет ее за подбородок, оставляет на губах короткий поцелуй, и с виноватой улыбкой возвращается назад. Но всем этом счастливом паззле отчаянно недостает какой-то детали. И покоя не дает, скрывается где-то на задворках, только точит изнутри. Чертов портрет со стены давно нужно было снять. Он заставляет ее думать о прошлом, том, в котором для нее осталось непозволительно много, и которого все еще слишком много в настоящем, и которое она так старательно скрывает. Ване необязательно знать, что тот, кто заставил ее лить слезы в тот день, когда они познакомились, никуда не девался. Вот он, висит прямо на стене кухни, взирая на их тихое счастье каждое утро, пока они завтракают. Сколько не ищи различий, сходств от этого словно больше становится. Ей кажется, что он прожигает ее взглядом, но глупо даже думать о том, чтобы снять этот портрет. Он - часть Ваниной жизни даже больше, чем она. Она усмехается от того, какая картина является пред глазами от этих мыслей. Такого не произойдет. Она слишком больших успехов добилась на поприще недосказанности, слишком уж давно играет в прятки. А Ваня мог спокойно встречать ее у универа, не боясь устроить ажиотажа вокруг себя и ненависти вокруг нее. И это, конечно, далеко не единственный его плюс. У Вани времени свободного гораздо больше, просто сейчас такой период. И в тур его отпускать не так страшно. И… Она обрывает себя, сколько можно-то. Ее вообще-то тоже ждет работа. Она встает, зачем-то показывает средний палец стеклу , за которым слишком знакомые, но не внемлющие ее злости, глаза, и возвращается в комнату, чтобы взять свой ноутбук. - Коть, сходи за сигаретами, пожалуйста. Мне завтра сдавать, не могу оторваться. – просит Ваня. Поворачивается и тянет к ней ладони. Она лишь ухмыляется. - Ты жопка. Пойдем, тебе тоже нужно проветриться. - Я балкон открою. Мне совсем чуть-чуть осталось. - Когда ты уже научишься все сразу делать, а? - Кто бы говорил. – фыркает он в ответ, крутясь на стуле. Действительно, кто бы говорил – признает она про себя. Но вслух говорит совсем другое. - Эй, если ты хочешь, чтобы я отправилась в ночь, темную и полную ужасов, будь повежливей! У него загораются глаза, потому это что верный признак того, что она согласилась почти. - Спасибо. С меня пять ночных вылазок по любой прихоти. Она снова усмехается. Ей точно нужно проветрить мозги. Возвращается на кухню за телефоном, снова из всех лиц внимание обращает лишь на одно, и обещает себе потерять эту рамку при переезде. Ничего, что Рудбой может тысячу новых портретов наделать за один день на студии. Они и так почти не разделимы. Обижается, что они не приглашают голубоглазого в гости, только тот бы и сам не согласился. Она-то знает почему портрет до сих пор на стене. И почему она здесь. Нужно избавиться от мыслей хоть ненадолго. Никак не избавиться от него в своих мыслях. В день, когда они познакомились, прямо возле подъезда, Ваня только пришел, но потом вышел за сигаретами, в квартире Мирона пахло духами. Ваня принюхивается к шлейфу запаха, оставленного ею, навеявшему воспоминания. И кажется, составляет в голове картинку. - Спасибо, коть. – кричит Ваня вслед звенящим в замочной скважине ключам. Никакая она не кошка. Она хренов больной рецидивист, которому до одури нужно вернуться на место, где было убито собственное счастье. Ваня прав про делать все сразу. Нужно научиться сразу правду выдавать, хотя бы близким людям, что уж говорить о себе. Она выходит за сигаретами, чтобы больше никогда не вернуться.