Чертовка

Июнь был на редкость ветреным и холодным. Я докуривал последнюю пачку. Мать знала о моих новых пристрастиях. Она мне и подарила эту зажигалку. Фамильный герб, выполненный из серебра с изумрудной инкрустацией заметно потускнел, но ничуть не дешевил мамин подарок. Раньше, зажигалка принадлежала отцу, а чтобы добро не пропадало, ее передали мне, может просто так, а может как семейную реликвию, чтобы я всегда помнил. Кто ж знает. С каждым дуновением ветра, я все больше убеждался в неминуемости грядущего ливня, а поскольку мой зонт был давным-давно утерян во всей этой суматохе, а мой стиль не предусматривал наличие капюшона, то перспектива оказаться промокшим до нитки становилась все более явной, что меня очень озадачило. Однако, первая капля начинающегося жуткого дождя как ни странно упала на мою последнюю сигарету. И, отчаявшись, я бы побрел в сторону дома, если бы не она, а точнее ее смех, который я не мог не узнать. Она бежала вдоль по улице, не под деревьями, где вероятность промокнуть была несколько меньше, а напротив, она смеялась и бежала на своих невысоких каблучках, без зонта, прямо по большой дороге, навстречу мне. Я несколько ускорил шаг. Я был так рад, настолько рад, что не мог ни о чем думать. У нас наконец-то есть что-то общее. Этот дождь, эти пустые улицы, ее смех, мое молчание, ее тембр голоса… Никогда не замечал как красиво она говорит мое имя… Она говорила мое имя. И вот уже улыбка с ее лица куда-то незаметно исчезла… Кто так расстроил ее? Хотел бы я знать, чтобы тотчас же наказать негодяя. Через некоторые две минуты, когда смысл сказанных ею слов начал доходить до меня, я начал постепенно приходить в себя. Гермиона очень ругалась, что я, будучи в таком анабиозном состоянии, стоял посреди дороги, не шевелясь, и улыбался, глядя в одну точку, как последний идиот. Она права. Я ведь идиот. Я совсем забыл про нашу встречу. *** Взлохмаченный, какой-то нелепый, непропорциональный, в серых мятых брюках, начищенных туфлях, в белой не застегнутой рубашке, со флаконом любимой туалетной воды, стоял — я, перед зеркалом, отрешенно смотря на свое отражение. Я едва ли верил происходящему. Ведь через какие-то три часа у меня было свидание с Гермионой. О, Мерлин, мог ли я в самом страшном сне увидеть, что буду сгорать от нетерпения в ожидании встречи с Ней?! Словами не передать, я сам едва понял, как все это завертелось. Последние годы я стараюсь не вспоминать, однажды, я перестал понимать кто я. Я благодарю небеса за обстоятельства, так удачно сложившиеся для нас. Недалекость Уизли, ее ссоры с друзьями, наши с ней случайные (или же нет?) встречи. Считанные недели, а я будто заново рождён и она учит меня жить иначе. День моего совершеннолетия, день окончания обучения в этом злополучном заведении. День, который значил для меня все, хотя по сути, ничего особенного произойти не должно было. Символичное начало новой, я смею надеяться, куда более счастливой жизни. *** Вынужденные скрывать своё общение, мы были скованы по рукам и ногам. О таком трудно молчать, но и делиться ни с кем не хочется. Так мы уже битый час сидели в гостиной поместья моих родителей, вдали от глаз случайных свидетелей. В свете недавних событий мне трудно называть поместье своим домом, ко всему я испытывал отчуждение, но с Ее появлением я не мог не заметить, что будто новая страница жизни открылась не только для меня, но и для всего, что меня окружало. Она уже битый час цедила чай из отвара трав, собранных моей матерью в те… темные времена. Как красиво она говорит, когда не сидит за своими учебниками. Я нередко теряю нить разговора, ведь это незнакомое мне чувство переполняет меня до самых краев, а я всеми усилиями пытаюсь утаить от нее, каким уязвимым я могу быть на самом деле. Ловлю слова, урывками, обрывками, отвечаю невпопад, любуюсь и стыжусь самого себя. Но мне ль надеждами делиться? — игриво спросила меня Гермиона, перебирая свои бусы тоненькими пианистическими пальчиками. - Ты знаешь, ты очень часто говоришь стихами… - А ты постоянно меняешь тему разговора. Я за тобой не успеваю. - Еще сахару? - Вот видишь! - Прости. И я почувствовал себя ничтожеством, таким глупым, неспособным поддержать разговор, хулиганистым мальчишкой, который для приличия, надел на свидание единственную чистую рубашку, которую разглаживал сам чуть ли не два часа. Министерство отобрало мою палочку для очередных проверок, а к бытовым обязательствам едва ли я когда-то смогу привыкнуть… Мы смотрелись, по крайней мере, смешно. Наш разговор закончился, когда Она попросила у меня какой-то редкий томик Фламеля и удалилась в мою спальню. Нет, не подумайте, она сидела на балконе и читала чуть ли не час, а я не осмелился подойти к ней поговорить. Моя мрачная спальня, куда я долго время приходил только лишь чтобы отоспаться, заиграла по-новому. Она раздвинула шторы, и, кажется, впервые за год, столбы пыли прорезали солнечные лучи. Все в этом доме безмолвствовало. Наше молчание. Наверняка, только меня оно напрягало. Она же этого не замечала, а может наоборот, наслаждалась им. Но недолго. Положив МОЙ томик к себе в сумку, она села на подоконник прямо передо мной и улыбнулась, и так тепло, искренне, будто в последний раз. О, этот исчерпывающий взгляд, будто тебя вот-вот кинут, а всю свою жизнь ты будешь опасаться встречи с этим человеком, дабы он не начал заводить разговоры о прошлом. Она сказала, что ей понравились мои простыни. Что бы это значило? Что она хотела услышать в ответ? Мои пресловутые благодарности? Ох, Грейнджер. Мог ли я подумать, что ты та еще чертовка…