Обыкновенно так Любовь любому рожденному дадена, — но между служб, доходов и прочего со дня на день очерствевает сердечная почва. На сердце тело надето, на тело — рубаха. Но и этого мало! Один — идиот! — манжеты наделал и груди стал заливать крахмалом. Под старость спохватятся. Женщина мажется. Мужчина по Мюллеру мельницей машется. Но поздно. Морщинами множится кожица. Любовь поцветет, поцветет — и скукожится.
Это была просто ночь. Это был просто способ избавиться от боли, что царила в сердце. Это был лишь набор поцелуев, которые оказались не там, где хотелось, объятий не с тем человеком, о котором грезил каждую минуту врозь, слов, сказанных шепотом оттого, что они не были искренними. Все как всегда: одни и те же эмоции, движения, ритмы. Такие оргии происходят часто, чуть ли не каждый день, в одном из люксов отеля, поэтому горничные, работающие в нем, просто проходят мимо, услышав какие-то непонятные звуки, раздающиеся из номера.***
Взрослое У взрослых дела. В рублях карманы. Любить? Пожалуйста! Рубликов за сто. А я, бездомный, ручища в рваный в карман засунул и шлялся, глазастый. Ночь. Надеваете лучшее платье. Душой отдыхаете на женах, на вдовах. Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых. В сердца, в часишки любовницы тикают. В восторге партнеры любовного ложа. Столиц сердцебиение дикое ловил я, Страстною площадью лёжа. Враспашку — сердце почти что снаружи — себя открываю и солнцу и луже. Входите страстями! Любовями влазьте! Отныне я сердцем править не властен. У прочих знаю сердца дом я. Оно в груди — любому известно! На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце — гудит повсеместно. О, сколько их, одних только вёсен, за 20 лет в распалённого ввалено! Их груз нерастраченный — просто несносен. Несносен не так, для стиха, а буквально.
Кто-то коллекционирует монеты, другие собирают марки. Есть люди, для которых развлечение — играть с чувствами противоположного пола, влюблять их в себя, повторяя путь Печорина. Но в основе каждой коллекции, даже самой бесполезной, находится то, без чего она бы не продержалась долго — труд. Мне же всегда было легко соблазнить девушку, глазами наобещать золотые горы, не говоря ничего об этом вслух. Один букет, одна улыбка, упоминание, что у меня есть отель — и все, очередная девушка бросается на шею, желая быть обманутой. Но ни одна не догадывается, что мой интерес — обман, достойный Дэвида Копперфильда, виртуозный, завораживающий. Проходит несколько часов, и на телефоне появляется новый номер, который сразу же оказывается забытым, словно я взял его лишь из вежливости. А дальше — по новой, как на карусели. И непонятно, то ли я кружусь на карусели, не желая взрослеть и становиться серьезным, поэтому запускаю этот механизм недоотношений каждый день, то ли варюсь в котле на одном из кругов Ада Данте, и одинаковость, похожесть дней — мучение за грехи прошлого, испытание, которое мне надо пройти. Как объяснить то, что я делаю, не испытывая ненависти к себе и не вызывая ее у других? Лишь разъясню некоторые моменты. Я не коллекционирую девушек, я же не извращенец и не бездушная сволочь, которая заботится лишь о себе. Не Охотник, но искатель. Чего-то нового, светлого, настоящего. Истинного чувства, в которого бы хотелось погрузиться с головой. И каждая девушка — не трофей, не бусинка на браслете героя, а скорее неудачный опыт, неправильная тропинка на миллионной развилке. А существует ли верная?***
Ты Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка мячиком. И каждая — чудо будто видится — где дама вкопалась, а где девица. «Такого любить? Да этакий ринется! Должно, укротительница. Должно, из зверинца!» А я ликую. Нет его — ига! От радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне.
Я не помню, когда понял, что в тебя влюбился. Сначала я тебя и не заметил, а сейчас думаю, что так было всегда. Кажется, что сразу, но одновременно с этим был момент, когда впервые осознал, что что-то с тобой не так. Что не получается на тебя не обратить внимание, даже если рядом стоит красотка в роскошном платье. Что не получается игнорировать, когда ты общаешься с другими, даря столько улыбок, сколько я не видел за год. Что не получается понять, что ты не влюблена в меня, и не хочешь быть рядом, тебя не привлекает то, что других. Первая мысль: это ненормально. Вторая мысль: наконец что-то пошло нормально. Кажется, что я ничего о тебе не знаю. Возил на вечеринки, способные вскружить голову любой — на тебя не подействовало, скорее наоборот, ты лишь отдалилась, окончательно добавив слово «бабник» в список моих качеств. Приглашал на День Рождения — ты отказывалась, хоть и говорила, что телефон разрядился. Делал комплименты — ты лишь закатывала глаза и крутила пальцем у виска. Даша Канаева, что с тобой не так? И я влюбился. Влюбился, несмотря на желтые резиновые перчатки на руках и форму горничной, несмотря на то, что видел девушек и красивее и богаче, которые вмиг померкли в памяти, оставив место лишь твоего образа. Теперь я знаю, как люди сходят с ума. Они просто становятся одержимыми одной идеей, и не в силах думать о другом. Странно. Необычно. Ново. То, что я искал? Когда мне было двенадцать, мама часто говорила о вечности. О том, какое это тяжелое бремя, но как ценно к ней прикоснуться, приобщиться. О звездах, которые рассыпались по небу, словно крошки. И говорила, что обязательно быть рядом с близкими, с которыми можно говорить о том, о чем хочется. Вспоминая ее сейчас, хочется рассказать обо всем, что было до отеля, но разве это кому-то интересно? Разве что тебе… Как много мне хочется! Хочется пить по утрам кофе, будучи трезвым, как стеклышко, хочется вспоминать случаи из прошлого, от которых оба будем смеяться, как ненормальные, хочется говорить, выкладывать все то, что на душе. А главное — быть рядом, даже когда между нами километры. Я знаю о тебе все и не знаю ничего. Как и ты. Есть ли у нас будущее? Особенно, если учитывать то, что в нас никто не верит. Даже мы сами.***
Что вышло Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть. Под ношей ноги шагали шатко — ты знаешь, я же ладно слажен, — и всё же тащусь сердечным придатком, плеч подгибая косую сажень. Взбухаю стихов молоком — и не вылиться — некуда, кажется — полнится заново. Я вытомлен лирикой — мира кормилица, гипербола праобраза Мопассанова.
Чужие и одновременно родные. Любим, хоть и не можем даже посмотреть друг на друга без слез. Отрицаем чувства друг к другу, пытаясь уверить в себя, что все прошло, и мы переболели, а потом сразу же понимаем, что солгали. Кто мы? Начальник и подчиненная, хозяин и горничная, мужчина и женщина? В наших отношениях все так сложно. С моей стороны — ошибка за ошибкой, с твоей — безмолвие и бездействие, и единственное, что я вижу — обида и немой упрек в очередном неловком взгляде. И боль, которую почему-то хочется забрать, особенно если ты — виновник. Именно из-за нее я ненавижу себя и становлюсь противен, но стоит тебе пройти и исчезнуть из виду — боль проходит, с каждым разом все медленнее и медленнее, оставляя рубцы на уже больной душе. Странно: я часто виню тебя в том, что мы так и не вместе, в минуты душевного расстройства. Проклинаю твой образ, не дающий спать спокойно, вывернувший мир наизнанку, показав те нитки, которыми он был сшит. Ты убила меня прошлого, но так и не помогла проснуться настоящему. Вот и получился киборг, построенный из осколков старого мира, но понимающий, что с ним что-то не то. И лишь потом понимаю, что виноват только я. Что надо было побежать за тобой, остановить, не отпустить. И пусть весь мир подождет. Но нет, я выбрал путь полегче. И поплатился. Я видел твои слезы и глаза, полные обиды, когда мы встречались взглядами при Кристине. Ты видела, что я не могу пересилить себя и пройти мимо, словно мы чужие друг другу люди. Я знаю, что ты хотела уволиться, но умолял Валентину этого не допустить. Ты же подозревала, что я смогу тебе все объяснить. Я надеялся, что ты меня любишь так же сильно, как я тебя, а ты верила, что когда-нибудь этот ад закончится. Что же, он и вправду закончился, стоило мне собраться с силами, впервые за три месяца. Извините, я припоздал — заблудился на дороге жизни. Даш, ты сможешь меня простить? И почему что-то тревожит, и в голове звучит: «не сможет»? Но сердце уверяет: «Сможет. Несмотря на все границы и стены, что ты по глупости возвел».***
Вывод Не смоют любовь ни ссоры, ни вёрсты. Продумана, выверена, проверена. Подъемля торжественно стих строкопёрстый, клянусь — люблю неизменно и верно!