Нетипичная

По-настоящему страшно становится только когда зеленое свечение прожигает руку. Боли как таковой нет, но жуть душу берет дикая. Настолько, что сердце замирает, а в глазах темнеет. Наверное, что-то сродни чувствует и Эзраэль. От этого понимания внутри разливается злорадство, на миг паника стихает. - Ты не человек, - Мико выглядит менее ошарашенной, где-то в ее взгляде проскакивает одобрение. От этого легче не становится. Хочется дерзить, но мысли путаются. А в голове мелькает только: «Не хотелось бы обзавестись рогом во лбу». Комната – слишком страшная даже для тюрьмы, не внушает ровным счетом ничего. Даже злости и отвращения как таковых нет. Только кривая улыбка расплывается на губах и хочется удавиться. Бегать искать поддержки? Ха! Еще чего. Лучше сжимая до боли губы выйти в лес, чтобы дать волю чувствам, которых нет. Если бы я могла заплакать, силой сцепляя белые пальцы на корнях и с криком вырывая круг грибов – тогда да, стало бы легче. А так, от сиплого дыхания и нервного подёргивания длинных кудрявых волос – становится только хуже. В глазах опасливо накреняется реальность и кажется, что вот-вот, сейчас, я окажусь дома, но минутный спазм проходит и вновь жизнь-тлен. Если бы рядом только был кто-то, кто-то нормальный, совершенно обычный и знакомый. Если бы рядом была Адель, то мир бы не казался таким сумасшедшим. Может быть только чуть-чуть сошедшим с ума, но вместе мы бы это пережили. Но яркой, доброй Адель здесь нет, здесь только котенок Кэтти – слабое и беспомощное существо. - Мне страшно, - бескровные губы упрямо повторяют заевшие в голове мысли. Хочется, чтобы это был зов и на него откликнулись, откликнулась… И в тоже время подставлять совершенно нет желания. Но если выбирать, выбрала бы первое, я себя знаю. В какой-то момент ноги начинают дрожать, а затем и руки, тело, только тогда я оседаю на теплую землю и вспоминаю, что дышать все-таки нужно, даже если ты и в мире с феями и единорогами. Только вот единорог на коня не похож, он ни на что не похож. Как глупо! Подобрав острые колени под белокурую голову закрываю глаза. Может быть темнота поможет хоть на секунду забыть, но и от этого легче не становится. Наверное, только хуже. Потому как в голове непроизвольно всплывают родные лица и теплые улыбки, люди которых здесь нет и не будет. От понимания становится тошно, так что к горлу подкатывает ком и давит-давит. Мама бы сказал, что я опять все усугубляю, но конечно же обняла и погладила по голове, она же мама. Я бы, наверное, тогда и заплакала бы, выплакала этот груз. Но мамы здесь нет, и она совершенно точно не сможет мне сейчас помочь. А раз она не может – вряд ли это вообще возможно. Хочется домой, очень сильно, сильнее чем, когда – либо, сильно-сильно. Хочется оказаться в нашем загородном доме, всегда полном людей. Услышать рокот взрослых голосов, их смех, услышать детские шажки, даже споры сестер тоже хочется услышать. Потому что дом – он большой, в нем много всех тех, кому я небезразлична. Дом – ведь это мой маленький мирок, в котором не нужно быть другой. Дом - ведь это для всех нас отдушина, место, где мы все такие разные, но вместе. Хочется домой, потому что там вся я. Там теплое озеро, шумные леса и тишина. Там множество возможностей и проблем, там много тех, на ком мой след, там так много меня. А здесь, здесь меня нет. Как нет и их, всех моих. В голове мелькают мысли, что я нетипичный герой истории. Не потому что я в ней лишняя, а потому что она лишняя во мне. И мысль эта слишком правильная. Дело не в сложности этого мира, дело даже не в абсурдности происходящего. Дело в моем нежелании здесь находится и в том, что я потеряла слишком многое, больше чем все что у меня осталось. Хочется оказаться с кем-то. Адель была бы кстати. С ней мы бы нашли выход даже из-под земли, даже сквозь мир. Но ее здесь нет и верю, что где-то там, по ту сторону она меня ищет. Я хочу знать, что она найдет. Ведь Адель не просто какая-то там подруга, она часть меня, как и я ее. Наверное, лучшее сейчас – влиться в мир, пойти прибрать комнату, найти помощь. Да, так бы сделала Адель, не Кэтти, не я. Кэтти останется здесь. Будет сидеть на огромном корне дерева, возле белеющего круга грибов и надеяться, что высшие силы вернут ее назад, потому что маленькой девочке нужно быть дома, а не где-то там среди чужих нелюдей. Потому что одна Кэтти знать не знает, что ей делать и как быть. Потому что мира без ее семьи нет, в такой мир лапочка Кэтти верить отказывается, такого мира попросту не существует. - Какая глупость мне уже девятнадцать, я взрослая, - слезы душат, голос кажется совсем жалким, от этого в слова не верится даже мне. Хочется повторить вновь: «какая глупость!», добавить театрально «Ах!» и уйти смотреть мультики. Наверное, глупышка Кэтти даже в этом мире притягивает к себе неправильных людей. Так бы сказала Адель, не я. - Ну-ну, все не так плохо, чтобы плакать, - плеча касается теплая рука, а вальяжный голос заставляет только сильнее съежиться: - Или тебе так сильно не понравилась комната? Что там не так, слишком мало… розового, да? Где-то сверху, где должно быть лицо и рот, верно, слышится смех. От этого хриплого, своевольно смеха становиться… легче. - Невра, это такая не смешная глупость, - наверное, лить слезы с глупой шутки – это мое, это настолько для меня, что я, глупо хихикаю и плачу еще сильнее. Сверху слышится шумный вздох – и мне кажется, что я вернулась домой. На долю секунды я верю, что надо мной стоит мама, что плачу я от какой-то ерунды, а она утешает, так как умеет только она одна, как умеет мама. Но потом, осознание возвращается и становится даже неловко. Принять взрослого парня за нежную мать? Ха! Как смешно и глупо. Нелепо! Невра садится рядом со мной, я чувствую, как его руки слегка сжимают мои плечи и притягивают к груди. Его тело, даже через одежду, холоднее моего. А руки, руки крепкие. - Этот мир совершенно не мой, - голос срывает на всхлипы, - пожалуйста, я так хочу домой. Обратно, я обещаю, больше не буду подходить к грибам, даже к съедобным. Мужчина хмыкает мне в волосы явно веселясь, но не отстраняется, не выговаривает. Лишь крепко удерживает на месте, здесь и сейчас. - Пожалуйста, - становится жалко саму себя и от этого понимания я медленно успокаиваюсь. Что сказал бы папа? Жалеть себя? Ха! Самое неблагодарное и отвратительно зрелище во всем мире. Самое гнусное и жесткое. Никогда не жалей себя, Кэтти. Лучше дела от этого не станут, а мир посчитает тебя слабачкой. Ты ведь не такая, нет? Верно. Кэтти в действительности слабой не была никогда. Плаксой – да! Безответственной – куда без этого! Ветреной – возможно! Слабой – никогда в жизни, хоть локти кусай и землю жуй, жалеть себя я не посмею. - Успокоилась, котеночек? – Невра неохотно выпустил меня из своих рук, попутно одаривая многозначным взглядом. - Всего лишь истерика, - собирая непослушные волосы в пучок я пожала плечами. Слез больше не было, только липкое лицо и красные глаза остались как доказательство. - Если повторится нечто подобное, я всегда к твоим услугам, - Адель таких парней называла кобелями. Теперь я понимаю почему, от его слов становится неприятно, но я умело не обращаю внимания. - Невра, в этом мире возможно все, верно? – зеленые глаза обводят застывший силуэт парня, мне не хочется знать его ответ: - Возможно, что есть способ для моего возвращения? - А зачем тебе назад, в свой скучный мирок, - мужчина провел рукой по волосам слащаво улыбаясь: - здесь намного лучше, ты это поймешь, со временем. Да и кровь феи в тебе, Мико тебя не отпустит так просто. - Нет, - встав с примятой травы я принялась отряхиваться: - плевать я хотела на это место и вас всех вместе взятых. Я хочу домой. Наверное, эти слова были слишком, слишком Аделевские. Милая, чуткая Кэтти сказать такое просто не могла. Но, наверное, впервые я говорила правду. Не подбирая верных слов, аккуратных выражений, не боясь задеть чужие чувства – я говорила правду. Адель поаплодировала бы стоя, возможно сделала бы шуточный поклон. Плевать я хотела на этот чокнутый мир. Я вернусь домой.