Все, что осталось

В конце концов у Кендес просто не осталось другого выбора, кроме как держаться за Хайнца; впрочем, она с удовольствием покорилась своей судьбе. Ей нравилось, когда было, за кого держаться, и нравилось, когда держались за нее. Так у нее был кто-то, кто не уйдет. Конечно, немного странно, что этим «кем-то» оказался отец Ванессы, но, наверное, все было предрешено еще в тот момент, когда она нажала ту кнопку... День первый (день двадцать восьмой): новые бреши и мир, в котором у нее нет младших братьев. Операция «Крышка» стала теперь операцией «Спасение». Если бы еще хватало времени, чтобы подключить к ней остальных троих друзей... Убедить Балджита всегда оказывалось проще всего: у него была спутниковая штуковина, сообщающая, что пространственно-временной континуум крайне нестабилен. Но временные петли делались все короче, и Кендес каждый раз едва успевала объяснить детям происходящее. А это утро началось заново даже раньше, чем она успела приняться за объяснения. День второй должен был стать днем двадцать девятым, но... что-то было не так. Кендес никак не могла сообразить, в чем дело. Воздух казался другим, не таким тяжелым и застывшим, как весь прошлый месяц. Она скатилась по лестнице и перебежала улицу, торопясь поднять из постелей Бьюфорда и Изабеллу и притащить их домой к Балджиту. Но когда Кендес начала свою заученную речь, Балджит вдруг сказал: – Ты уже пыталась доказать мне это вчера. Кендес похолодела. Вчера. Вчера она протараторила свой самый короткий вариант объяснения, и Балджит не успел даже проверить состояние пространства-времени, прежде чем день начался снова. Потребовалось немало уговоров и нытья, но в конце концов он согласился принести свою спутниковую штуку, если она согласится уйти, как только узнает показания. Она согласилась, Балджит включил прибор, и... ничего. Штуковина не фиксировала временных брешей. А значит, не было никаких доказательств, что ее братья попали в одну из них. Или что они вообще когда-либо существовали. Дети смотрели на Кендес так, будто она свихнулась, и ей ничего не оставалось, кроме как удрученно повесить голову, пробормотать извинение и скрыться за дверью. День третий, день четвертый, день пятый: она стала до того навязчивой, что соседи попросили ее больше не приближаться к их детям, а временные бреши так и не вернулись. Во всяком случае, из реальности больше ничего не пропадало. Так что она решила вернуться к тому, с чего все началось: к Повторителинатору, и обнаружила, что отец Ванессы – пустоголовый придурок, которому вообще не следовало вмешиваться в такие сложные процессы, как ход времени. Он слишком гордился тем, что сумел остановить бреши, чтобы хотя бы выслушать, в чем состояла проблема. Кендес все же удалось вправить ему мозги, но без толку. Это был конец; ее последний шанс обернулся неудачей. Понадеялась на идиота... Однако когда чуть позже доктор Дуфеншмирц позвонил ей и пообещал помочь в поисках, его дурацкий пронзительный голос звучал для Кендес как музыка. Он обмерял задний двор и вбил данные в какое-то вычислительное устройство, но все равно старался не внушать ей ложных надежд. Чего стоило одно только его предположение о том, что мальчики могли быть уже мертвы... Но все же, надежда была. Впервые за все эти дни у Кендес была надежда. Она не влюбилась в него сразу же, конечно нет. Просто было приятно, что был кто-то, кто верил ей, когда в ее нормальности начинали сомневаться даже родители. Талант матери не замечать, что Финес и Ферб творят у нее под самым носом, конечно, расстраивал, но ее новоприобретенная подозрительность внушала Кендес откровенный ужас. Вместо того чтобы журить ее за чересчур богатую фантазию, мать начала осторожно расспрашивать о том, как давно ей начали видеться эти мальчики, которые теперь якобы пропали. В конце концов она стала той самой обманщицей, которой все считали ее с самого начала: она брала деньги на поход по магазинам или чтобы оплатить автобус до библиотеки (родителям нравилось, когда она вела себя «нормально»), и каждый раз чувствовала, что вдыхает полной грудью, только когда вдалеке показывался знакомый фиолетовый небоскреб. Дом вдали от дома, постепенно превращающегося в тюрьму. Эта мысль всегда заставляла ее чувствовать себя виноватой: несправедливо было сравнивать поведение доктора Дуфеншмирца с поведением родителей, ведь он, в отличие от них, имел все основания верить Кендес. С другой стороны, Ванесса, например, помогала в поисках, хотя у нее тоже не было воспоминаний о Финесе и Фербе – только о том случае, когда она сама едва не угодила во временную брешь. Впрочем, пожалуй, это было хоть косвенным, но доказательством – а у родителей не было и того. Но как бы Кендес ни старалась мыслить рационально, ощущение предательства не покидало ее. Однажды доктор Дуфеншмирц захватил с Изнанки Времени пару апельсинов и, протягивая ей один, он показался Кендес странно встревоженным. Лишь в этот момент она по-настоящему испугалась за своих братьев. До этого она считала, что Финес и Ферб и в этот раз самым естественным образом выйдут сухими из воды, но... апельсины начали увядать, а это означало, что в сером пустом мире, который описывал доктор Дуфеншмирц, можно было постареть и умереть. По ту сторону Времени ее маленькие братья продолжали взрослеть, и прекрасно это осознавали. Она не способна была даже вообразить себе весь ужас такой участи. С годами Кендес все больше погружалась в эти мысли, представляла, как ее маленькие братья выживают в этом статично-сером мире, не имея ни еды, ни крова (конечно, они постоянно оставляли мальчикам припасы, но разве могло это сравниться с домашними обедами?). Кендес все чаще не могла найти в себе силы прикоснуться к еде. Если бы доктор Дуфеншмирц не настаивал на том, чтобы она как следует ела, прежде чем открывать временную брешь, она бы, наверное, заморила себя голодом. Кендес держалась только ради них, и, догадавшись об этом, он перестал предостерегать ее не забываться в своей надежде. В этом больше не было необходимости – она справлялась сама. Кендес постоянно прогуливала школу, и однажды ей позвонили и сообщили, что она может больше не возвращаться. Это ее ничуть не расстроило: одним поводом для волнения меньше. Наверное, все это началось в тот день, когда доктор Дуфеншмирц чуть навсегда не исчез из ее жизни. Из жизни вообще. Все началось с угрожающего скрежета... На Норма рассчитывать было нельзя – как и остальные, он забывал обо всем, что попадало на Изнанку Времени, поэтому Кендес всегда оставалась с внешней стороны бреши и с тревогой ожидала, пока Хайнц подаст сигнал по веревке. Она услышала скрежет и обернулась: Норм, явно сбитый с толку происходящим, потихоньку скользил в сторону бреши. Ужас загнал ее в угол, она совершенно забыла, что можно было просто сказать Норму потянуть веревку, забыла, что можно было выключить Инатор, потому что огромный, массивный Норм двигался. Прижав колени к груди, Кендес вцепилась в собственные волосы. Она не исчезнет. Ее не забудут. Она не позволит забыть его. Никого из них. Ничто. – Ложки, – прошептала она себе под нос. – Тигры. Финес Флинн и Ферб Флетчер. Хайнц Дуфеншмирц. Апельсины... Она не знала, сколько просидела так, сжавшись от ужаса, но когда ее сознания вдруг достиг резкий, скрипучий, восхитительный голос, Кендес инстинктивно бросилась в объятия доктора Дуфеншмирца. Так как некому было отдать приказ Норму, ему пришлось выбираться с Изнанки Времени самостоятельно, бороться с потоком энергии, чтобы вернуться в реальность. Чтобы вернуться к ней. Кендес запретила себе испытывать эмоции несколько лет назад, приказала перестать хныкать и начать действовать. И теперь ее глаза жгло огнем, а дыхание было неглубоким и частым – рыдания рвались из ее груди, но не могли миновать судорожно сжатое горло. До этого момента они были просто хорошими знакомыми; разница в возрасте и непривычка помогли установить границы, и прикосновения всегда были случайными, без умысла. Но теперь Кендес пользовалась любым удобным случаем, чтобы уничтожить эти границы. Ей нужно было больше прикосновений, больше уверенности в том, что присутствие доктора Дуфеншмирца в ее жизни осязаемо и неизменно. И тут он стал ее сторониться. Кендес чувствовала, как он напрягается, когда она кладет ладонь на его локоть, а если ей случалось заглянуть через его плечо, он подавался вперед, уклоняясь от щекочущего прикосновения ее распущенных волос. Кендес гадала, в чем провинилась, чтобы сделаться ему настолько невыносимой. Может, она была просто бестолковым надоедливым ребенком, но... И вдруг все встало на свои места. Нет. Нет, не была. Она ожидала, что вздрогнет от отвращения, потому что – фу! – да он ей в отцы годился! Старый ублюдок, заглядывающийся на девочку-подростка... Несмотря на полное отсутствие женственных изгибов, попасть в такую ситуацию ей было не впервой. Худшим был тот мужик, который подобрался к ней однажды в магазине, когда она, четырнадцатилетка, вышла из примерочной, чтобы посмотреться в большое зеркало. «Какая у тебя милая юбчонка, – промурлыкал он, окинув Кендес многозначительным взглядом. – Устроишь для меня показ мод?» Она нервно сглотнула и спряталась обратно в примерочную, чтобы дождаться, пока ее мать вернется из дамской комнаты. Только вот загвоздка была в том, что док... Хайнц не «заглядывался»; он вообще почти на нее не смотрел. Она могла утверждать это наверняка, потому что в последнее время сама не сводила с него глаз, и точно заметила бы, если бы он смотрел в ответ. Не то, чтобы это что-то поменяло бы. Ведь у нее был Джереми, и хоть у них и была черная полоса (последние несколько лет), но это было нормальной частью отношений – если они выдерживали, то становились крепче. Спустя четыре года после того, как Финес и Ферб исчезли, а их друзья не то забыли, не то просто выкинули из головы те несколько дней, когда Кендес отчаянно пыталась доказать, что им недостает еще двух мальчиков, случилось нечто, заставившее ее впасть в слепую ярость. Она возвращалась домой как раз к ужину, который не собиралась есть, когда увидела Изабеллу, следующую по дорожке рука об руку с Балджитом. Парочка остановилась у его крыльца, и, наклонившись, Изабелла чмокнула Балджита в щеку и хихикнула в ответ на замечание, которое Кендес не расслышала. Она и секунды не раздумывала о последствиях, просто бросилась к ним и вцепилась Изабелле в волосы и принялась осыпать ругательствами за то, что ей хватило совести забыть Финеса. Неужели она совсем не помнила, как была зациклена на нем? Изабелла взвизгнула, когда не прекращающая возмущаться Кендес принялась трясти ее, как тряпичную куклу. К счастью для обеих, девчонка была бойцом, потому что иначе все могло бы закончиться куда печальней. Оправившись от первого шока, она начала отбиваться, и вскоре обе покатились по земле, нанося друг другу беспорядочные удары и дергая за волосы. Перед глазами Кендес стояла четкая картинка: ее руки смыкаются на горле Изабеллы, ногти впиваются в кожу... Да. Как все-таки хорошо, что эта девчонка была бойцом. Она заставила Кендес сконцентрироваться на защите и не дала ни малейшего шанса добраться до своего горла. Вдруг кто-то обхватил Кендес за пояс и оттащил от Изабеллы (несколько прядей черных волос остались у нее в руке), но она продолжала кричать и сопротивляться, пока не узнала в удерживающем ее человеке отца. Он умолял ее успокоиться и объяснял, что мать не смогла убедить миссис Гарсия-Шапиро не звонить в полицию, а значит, когда за ней приедут, Кендес не должна оказывать сопротивления. И она не оказывала сопротивления. Вернее, она не оказывала сопротивления кипящей в ней ярости, глядя, как Изабелла кладет голову Балджиту на плечо и как вокруг нее суетится миссис Гарсия-Шапиро, пытаясь понять, сколько вреда Кендес успела ей причинить. Ее собственные родители, не менее обеспокоенные, крутились там же, и туманного сознания Кендес достигали обрывки их разговора: ее мать упрашивала, кричала, но мать Изабеллы твердо стояла на своем: она требовала суда. Худшим было то, что никто ее не забрал. В камере занять себя было нечем, и она просто легла на узкую койку и вперилась взглядом в стену, уверенная, что родители вот-вот за ней приедут. В камере занять себя было нечем, и Кендес позволила мыслям течь свободно, временами погружаясь в хрупкий полусон, который рассеивался с любым звуком. За ночь ей удалось проспать не больше пяти минут. Только начало светать, как в камеру вошел офицер полиции и сообщил, что дело решено не направлять в суд, а Кендес свободна под залог. Облегчение, которое принесла эта новость, было смешано с ощущением предательства: никто даже не подумал постараться освободить ее раньше. Хайнц ни за что не позволил Ванессе провести ночь в камере. Зная его, Кендес могла поспорить, что он отправил бы Норма взорвать тюремные стены, только чтобы вызволить ее. Отец Кендес просто ожидал ее у выхода, переминаясь с ноги на ногу и не глядя ей в глаза. Поездка домой не прошла в молчании, нет – его то и дело нарушало отцовское «хмм...»; он всегда так хмыкал, когда пытался не сказать того, что вертится на языке. – Что бы вы ни собирались сообщить, можно мне сначала в душ? – устало спросила Кендес, пока он парковал машину. Отец кивнул, и она поплелась в свою спальню за сменной одеждой. Телефон мигал непринятым голосовым сообщением от Джереми, но она проигнорировала его и отправилась принимать самый короткий душ в своей жизни: лишь вымыла голову и быстро ополоснула тело. Она понимала, что чувство страха, поселившееся где-то в животе, исчезнет тем скорее, чем скорее она узнает, что хотел сказать отец. Новости обещали быть нерадостными. Почистив зубы и распустив мокрые волосы по плечам, Кендес включила голосовое сообщение на громкую связь, чтобы прослушать его, пока одевается. Она не обманывала себя насчет того, что собирался сообщить Джереми, но лучше было знать наверняка. «Эм, – он нервно рассмеялся, – привет, Кендес... – Вздох. – Слушай, я так не могу. Мне кажется, я теперь тебя даже не знаю. Девушка, которую я люблю, никогда бы не накинулась так на ребенка. Думаю, нам лучше расстаться». Ему не пришлось просить ее больше не звонить: смысл сказанного был предельно ясен. Вот и все. Ее сердце было разбито, ее доверие преданно – снова, – но вместе с тем она чувствовала облегчение. Во всяком случае, ни ему, ни ей больше не придется рутинно изображать, что они все еще что-то чувствуют. Когда она вошла в кухню, родители сидели за столом, крепко держась за руки; черпая силы друг в друге. Чувство страха усилилось. – Ладно, давайте покончим с этим побыстрее. – Кендес тяжело опустилась на стул напротив них. – Ну что ж, милая... – начал отец, беспомощно поглядывая на жену. Та сделала глубокий вдох: – Кендес, тебе придется съехать от нас. –Что? – резко выпрямившись, переспросила Кендес. – Вы меня выгоняете? – Не надо воспринимать это так, – попытался успокоить ее отец. – Мама Изабеллы согласилась не подавать в суд при условии, что ты будешь держаться подальше от ее дочери. Считай, что таким образом мы... оберегаем тебя, – нетвердо закончил он. Кендес сомневалась, что отец хотя бы сам верил в то, что говорил. – Ладно, отлично. Сейчас соберу вещи, найду ближайший мост и начну под ним обживаться. – Не говори ерунды. – В голосе матери была нотка раздражения, будто это Кендес вела себя неразумно. – Мы вчера все обсудили: у тебя есть две недели. Этого должно хватить на то, чтобы найти квартиру. – Плюс, мы оплатим тебе первый месяц аренды, поэтому у тебя будет предостаточно времени на поиски работы! – Если отец пытался изобразить веселье, то получалось у него из рук вон. – Здорово. Очень щедро с вашей стороны. Спасибо. Пойду искать квартиру. Она поднялась со стула и ушла, не дав им времени ответить. Денег у нее не было, а попросить не хватило духу, поэтому она пешком поплелась в свой второй дом. Который скоро станет ее единственным домом, если Хайнц ее не подведет. Ее волосы успели высохнуть по пути, и, остановившись в вестибюле, она расчесала их пальцами, превратив в легкие волны. Она вошла без стука и застала Хайнца за чтением газеты. Когда он поднялся, чтобы поприветствовать ее, под столом что-то странно хрустнуло. Она хорошо изучила его за последнее время, научилась узнавать каждое выражение, мелькающее на его лице, и была уверена, что только что он едва удержался, чтобы не поморщиться от боли. Странно. – Ты сегодня рано. – Я пробыла в участке всю ночь, – бесцветным голосом сказала она. – А когда пришла домой, обнаружила на автоответчике сообщение от моего парня: он со мной расстался. А, и еще меня выгнали из дома. Пока Хайнц вылавливал для нее из морозилки ведерко соевого шоколадного мороженого (дома никто даже не озаботился тем, чтобы предложить Кендес завтрак, прежде чем наброситься на нее), она неуклюже взгромоздилась на стул и с любопытством глянула под стол. Увиденное почти заставило ее улыбнуться: на полу, напротив того места, где сидел Хайнц, лежали разбитые очки. Кендес быстро выпрямилась, ничем не показывая, что разгадала его игру. – Расскажи все с самого начала, милая. – Он поставил перед ней ведерко с мороженым, старательно избегая даже случайно задеть ее плечо. Кендес оставалось только гадать, знал ли он, что меньше чем за десять минут уже успел выдать себя дважды. Она монотонно пересказала ему всю историю: начиная со своего нападения на Изабеллу, и заканчивая тем, как ее вышвырнули из дома. «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, только не подведи меня», – молча умоляла она. – А переезжай ко мне? Она открыла рот в изумлении, сердце зашлось стуком, будто годовое выскочить из груди. Вот оно, то спасение, на которое она напрасно надеялась прошлой ночью. Именно он был тем, кто никогда ее не предаст. Кендес даже не пришлось просить, он просто знал, что ей необходимо. Хайнц, похоже, неправильно понял ее реакцию: он что-то тараторил; звучало это как никогда нервозно. Кендес же просто светилась от счастья, и казалось, что она улыбается впервые за целую вечность. У нее даже лицо заболело от непривычки. – Спасибо. – Она подалась вперед и чмокнула его в щеку – этот компромиссный вариант помог ей удержаться от нестерпимого желания поцеловать его как следует. Он еще не успел побриться, и короткая щетина кольнула ее губы. Она никогда не целовала Джереми так рано утром: они ни разу не проводили вместе ночь. Их давно оставшиеся в прошлом подростковые тисканья всегда были ограничены поздним вечером и машиной Джереми, и Кендес возвращалась домой раньше, чем кто-либо мог заподозрить, чем они занимались. Но этот поцелуй отчего-то показался ей самым интимным из всего, что она пробовала, и она продлила его чуть дольше положенного, представляя себе все те утра, когда снова увидит его таким. У ее родителей хватило порядочности помочь ей с переездом – который, впрочем, стал одним сплошным неловким моментом, как только они поняли, с кем она собирается жить. При каждой встрече отец и Хайнц испепеляли друг друга взглядом: первый из них был полон подозрения, второй умудрялся выглядеть одновременно оборонительно и застенчиво. Мать действовала чуть более открыто – впрочем, ее запала хватило лишь на один раз. Когда она высказала дочери свои опасения по поводу того, что та съезжается с мужчиной, годящимся ей в отцы, Кендес просто закрыла ей рот напоминанием о том, что она ни с кем бы не съезжалась, если бы у нее все еще был собственный дом. Меньше чем через неделю она уже жила в комнате Ванессы. Обои и интерьер в целом были куда темнее привычной ей беззаботной палитры, но ведь и она сама не была больше той беззаботной, счастливой Кендес? Да и какая разница, какого цвета стены в ее спальне, если на ежедневной повестке дня поиски пропавших братьев? Она расставила по полкам безделушки, усадила на постель мистера Миггинса – все, дело сделано. Фотография, запечатлевшая ее со Стейси, была снова извлечена на свет лишь потому, что эта комната, еще не обжитая, чужая, навевала на Кендес болезненную ностальгию. Уже два года как у нее не было лучшей подруги. Два года: она могла подсчитать только потому, что пачка именинных открыток от Стейси – по одной на каждый день рожденья – не росла именно столько. Один за другим близкие покидали ее жизнь. Все, кроме Хайнца. Все же, переезд облегчил ее жизнь по крайней мере в чем-то. Больше не приходилось терпеть неуклюжие родительские расспросы каждый раз, когда она просыпалась с криком среди ночи, преследуемая одним и тем же сном: ее братьев снова и снова затягивало в пространственно-временную брешь, их лица таяли, как мороженное в жаркий день, но они не переставали выкрикивать ее имя, умоляя спасти их; но спасти их она не могла. В те редкие ночи, когда она, проснувшись от кошмара, не будила родителей криком, она будила их походами на кухню за ромашковым чаем (Ванесса посоветовала его от тревожности). Она почувствовала себя неожиданно легко и свободно, когда, впервые проснувшись на новом месте, направилась на кухню. Конечно, она старалась вести себя как можно тише, чтобы не разбудить Хайнца, но даже если бы он проснулся, ему она смогла бы рассказать правду – и он бы поверил. Он бы понял. Кендес мгновенно выключила свистящий чайник, но когда она добавляла в чай свои обычные две ложки меда, Хайнц появился в дверях: жмурящийся от света, растерянный и очаровательный в своей пижаме. – Извини, кошмары. – Взамен долгого объяснения она просто показала ему упаковку ромашки. Отмахнувшись от извинения, Хайнц поплелся к шкафам. К тому времени, как на столе оказались сахар, кокосовое масло, кукурузный сироп и миндаль, он уже полностью проснулся и успокаивал ее совесть довольно связным рассказом о своих собственных приступах бессонницы и их причинах. М-да, его родители и правда были ужасными. Кем вообще надо быть, чтобы внушать своему ребенку, что он настолько гадкий, что его украдет монстр, а его брату при этом говорить, что тот же самый монстр наградит его конфетами за то, что он идеален? Ничего удивительного, что Хайнц не любил своего брата. Хайнц достал из шкафа под плитой кастрюлю и водрузил ее на конфорку, поставил на кухонную тумбу противень... Не нуждаясь ни в мерных чашах, ни в таймере, он добавлял и смешивал ингредиенты, уверенно отмеряя пропорции на глаз. Кендес пила чай и гадала, что он задумал; его действия напоминали хорошо отрепетированный танец. Что ж, во всяком случае, он не пытался сделать из этого музыкальный номер (пару раз он уже пытался таким образом поднять ей настроение). – Постели пергамент, пожалуйста. – Он неопределенно махнул в сторону противня. – Я забыл. Осознав, что пялится на его руку, Кендес пришла к выводу, что влипла окончательно и бесповоротно. – Эмм... – Еще не ориентируясь на кухне, она выдвигала и задвигала ящики, чувствуя себя совершенно по-дурацки. – А где он? – В третьем ящике под раковиной. Пергамент был обнаружен и размещен согласно инструкции. Хайнц вылил в противень приготовленную сладкую смесь и распределил ее тонким слоем с завидным мастерством – она даже не успела слипнуться в комочки, – а затем извлек из холодильника еще один поднос с как-бы-ни-именовалась-эта-штука и заменил его новым. – Миндальной карамели? – предложил он. – Никогда ее не пробовала. – В душе она скакала от радости – это было еще одно маленькое доказательство того, что не она одна помнила все, что пропало из их мира, что все можно было вернуть. Но, ничем не выдавая волнения, она терпеливо дождалась, когда он разломает карамель, и нерешительно взяла кусочек. – Вау... да это восхитительно! Хайнц выглядел очень довольным собой. Это стазу же стало своего рода традицией. Кто бы ни оказывался на кухне первым, они никогда не расходились по постелям, пока не съедят прошлую порцию миндальной карамели и не приготовят новую (Кендес была отведена роль блистательной ассистентки, но, наблюдая, она постепенно начала схватывать суть). Хайнц никогда не готовил карамели больше чем на одно ночное чаепитие – повторение привычного ритуала помогало ему быстрее уснуть. Кендес не понимала этого его желания, но, в конце концов, только она, засыпая, застревала в повторяющемся кошмаре; Хайнц во сне получал возможность осуществить свои мечты. Она сидела на кухонной тумбе в одной пижаме, поедала миндальную карамель и рассказывала о своих братьях; было даже странно, какой расслабленной и довольной она себя чувствовала, несмотря на недавний кошмар. Однажды они устроили зиму посредине лета... Однажды они вместе играли в огромную версию «Двигай фишки»... Тогда Финес и Ферб были еще совсем детьми, и хоть отчасти она понимала, что просто ябедничает, это было из благих побуждений. Они могли серьезно себе навредить. Кендес нравилось, как Хайнц наблюдал за ней, пока она рассказывала: он сидел за столом, подперев подбородок рукой, и неторопливо грыз миндальную карамель. Но еще больше ей нравилось, как он старался не наблюдать за ней, когда она вылизывала ложку, которой он мешал ирис. Когда она в первый раз провела по ней языком, старательно слизывая липкую карамель, его глаза расширились и он побелел, прежде чем быстро отвести взгляд. «Ага», – подумала она про себя и превратила это в игру. В другом месте и в другое время другая, более юная Кендес и не подумала бы дразнить кого-то так явно, флиртовать настолько откровенно. Но та Кендес была бестревожной и счастливой девочкой, совсем неопытной и неуверенной во взаимности своих чувств к Джереми. У этой взрослой Кендес было в жизни лишь две константы: первая – Хайнц всегда будет поддерживать ее; вторая – он совершенно очевидно заинтересован в том, чтобы быть для нее больше чем заменой родителей. Несмотря на то, что у нее был только один парень, она успела неплохо поднатореть в искусстве соблазнения, и теперь применяла эти знания на практике. Переломной стала та ночь, в которую Хайнц допустил ошибку и прикоснулся к ней. Он всегда тщательно этого избегал, но в тот раз не отвел взгляда, потерял бдительность – и Кендес воспользовалась этим. Теперь она была достаточно высокой, и ей не нужно было тянуться на цыпочках к его губам, поэтому она просто вцепилась в его пижамную рубашку и сократила разделяющее их расстояние. Он пытался что-то протестовать насчет своего возраста, но вскоре это было забыто, и он уложил ее на кухонный стол. Неторопливый темп был приятной альтернативой обычным порывистым тисканьям, когда все прикосновения – будто наперегонки со временем, оставшимся до возвращения домой. Когда он спросил, как далеко она зашла с Джереми, Кендес на секунду забыла, как дышать: это значило, что он намерен был сделать это сегодня. И тогда он станет ее, а она – его, и они будут вместе навсегда. «Только пальцами», – призналась Кендес. Хайнц, казалось, был разочарован, и на миг она почувствовала себя маленькой глупой девчонкой, но успокоилась, когда поняла, что он не собирался останавливаться. Может, у него просто был какой-то странный пунктик по поводу девственниц?.. Мысленно пожав плечами, Кендес отбросила беспокойство: она все равно не способна была ни на чем концентрироваться, пока Хайнц делал вещи, от которых у нее даже пальцы на ногах поджимались. Но когда она пыталась прийти в себя после того, что напоминало смерть и воскрешение, он просто отдернул свою одежду, помог ей подняться на ноги и, поцеловав напоследок еще раз, отправил в постель одну. Кендес чувствовала себя униженной и раздавленной; она вернулась в спальню и свернулась клубочком на кровати, прижав к груди мистера Миггинса. Может, она все вообще неправильно поняла? Может, Хайнц ее вовсе не хотел? Он никогда не казался ей одним из тех, кто делает все лишь ради очередной галочки в списке, но что если она ошибалась? Нет. Ведь тогда он был бы куда более озабочен своим собственным удовольствием, ведь так? Но зачем тогда после всего просто отправлять ее спать? Она бы с радостью сделала ему приятно, он должен был это понимать. А вдруг он просто считал ее маленькой глупой девочкой, которую угораздило в него втрескаться? Вдруг для него все это было всего лишь... актом благотворительности? Она уснула, так и не найдя его поведению логичного объяснения. На следующее утро Кендес потребовалось все мужество, чтобы покинуть комнату показаться ему на глаза после такого решительного отказа. Вместо того чтобы порхать по кухне, подавая тарелки и выполняя другие мелкие поручения в надежде найти повод ненароком к нему прикоснуться, Кендес оперлась о кухонную тумбу и продолжила прокручивать в голове события прошлого вечера. Хайнц на нее даже не смотрел, и, откладывая неминуемое, она скрылась в спальне под предлогом расчесать волосы, прежде чем вернуться на кухню. Когда он жарил бекон, Кендес набралась смелости и наконец выпалила: – Не обязательно было прогонять меня вчера. Наверное, она его испугала. От неожиданности он выронил бекон из щипцов и, обжегшись маслом, приглушенно вскрикнул от боли. – Ну вот, видишь, вот, именно поэтому ты и я – это плохая идея. То есть, смотри, это как... мы как бекон, понимаешь? Очень вкусно – это сейчас прозвучало неловко, – но очень нездорово, и кто-то обязательно обожжется. Скорее всего, я. – Он многозначительно потряс пострадавшей рукой. – Ясно. Она вернулась в комнату, не дожидаясь завтрака. Значит, дело было не в том, что она его не интересовала, а в том, что, будь он с ней, это стало бы самой большой ошибкой, которую он вообще мог совершить в жизни. Чудно. Ничто так не поднимает самооценку, как заявление о том, что ты – «плохая идея». Спустя несколько минут после ее ухода в дверь нерешительно постучали, но когда она открыла, то на пороге обнаружился лишь поднос с завтраком: бекон, омлет, тост с джемом и соевое какао. Она хотела отказаться от еды просто ему на зло, но пришлось есть, ведь правила есть правила: три временных бреши в день – по одной за каждый съеденный ею завтрак, обед и ужин. Неделю она почти не заговаривала с Хайнцем, не прижималась, заглядывая в составленный им список мест для открытия брешей, и свела все их общение к обсуждению того, какие припасы ей нужно подготовить. Ровно через неделю без посиделок на кухне Кендес лежала на кровати в своей комнате. Хоть было уже за полночь, сна у нее не было ни в одном глазу: она была ничуть не ближе к тому, чтобы уснуть, чем четыре часа назад. Читая «Очаровательную пиратку», она горько представляя себе, каково это – желать мужчину, похожего на капитана Гранта – прямолинейного до вульгарности, такого, который не чурался бы мысли о сексе с ней. Громкий стук вернул ее в реальность, и Кендес нахмурилась. Она как раз подбиралась к интересной части: леди Кристин вот-вот должны были как следует разложить на столе. В дверь снова постучали – настойчиво, уверенно. Бурча под нос, Кендес поднялась с кровати и распахнула дверь. – Я читаю, – рыкнула она. – Ага, я знаю. То есть, я, конечно, не знал, что ты читаешь, но знаю, что не спишь. Слушай, можно попросить тебя выйти? Пожалуйста. – Чтобы ты снова сказал мне, что я – плохая идея? Хайнц вздохнул. – Нет, чтобы я из огня, – он указал обеими ладонями влево, – добровольно прыгнул в полымя, – обе ладони метнулись вправо. – Очень мило, – саркастично ответила Кендес, скрестив руки на груди. Это заявление не вызывало у нее никакого восторга. Если он считал это каким-то трогательным романтическим признанием или – особенно – приемлемым вариантом извинения, то она не разделяла его мнения. Неожиданно он выволок Кендес за руку в коридор и захлопнул за ней дверь. Что за?.. Ее спина крепко врезалась в стену. – Ладно, что... мм!.. – Ну хорошо, может быть, этот поцелуй и вызвал у нее небольшой восторг. Руки сами собой обвили его шею, но она все еще старалась допытаться: – Что?.. – Остальная часть от «Что ты вообще творишь?» утонула в полустоне-полувсхлипе, стоило ему приникнуть губами к ее горлу, прикусывая кожу как раз так, как нужно. Так-так, это уже интересно... Она попыталась втянуть его обратно в спальню, но он противился. Отлично, снова противоречивые сигналы. – Здесь спала моя дочь. А, ну ладно. Никаких противоречивых сигналов. Они действительно собирались это сделать, просто не в старой постели Ванессы. Без проблем. Он указал взглядом по направлению к своей комнате, и, отвечая на незаданный вопрос, Кендес вложила свою руку в его. Но как только они оказались в его спальне, атмосфера стала неловкой: он совершенно отказывался давать ей хоть какие-то подсказки, уступая лишь после совсем уж чрезмерных, на ее взгляд, уговоров. И она здорово опозорилась, выдав что-то вроде «а войдет?», потому что да, обнаженный взрослый мужчина на вид внушал ей куда больше опасений, чем полуодетый мальчик-подросток. Хайнц фыркнул от смеха и запоздало зажал рот ладонью. – Заткнись, – сконфуженно пискнула Кендес и стукнула его в плечо. В ответ раздался задушенный смешок. – Ну, мне-то откуда знать? – спросила она смущенно и, сев на кровати на колени, уперлась взглядом в собственные руки. Волосы закрыли пылающее румянцем лицо, и Хайнц протянул к ней руку, чтобы заправить непослушные пряди обратно за ухо. Кендес робко подняла глаза и обнаружила, что он смотрит на нее так, будто она – самое драгоценное, самое прекрасное существо во вселенной. Она морально подготовилась к несвоевременной плоской шутке, но ее не последовало. Было лишь молчаливое понимание. Учитывая, каким социально неловким был Хайнц, вероятность того, что его первый раз прошел без проблем, стремилась к минус бесконечности. – Неоткуда, – нетвердо ответила Кендес сама себе, и истерично хихикнула, заметив, что его губы дрогнули в невольной улыбке. Лед был сломан. И в конце концов, ей все равно нравилось быть главной. Следующее утро началось с сонного «Почему моя подушка дышит? За этим наверняка стоят Финес и Ферб», но потом память о вчерашнем вернулась, и она обняла Хайнца руками и ногами, стискивая так крепко, словно не собиралась отпускать никогда. Когда они позавтракали и настало время открывать первую за день брешь, на Кендес вдруг нахлынуло жуткое, гиперреалистичное видение о том дне, когда Норма едва не затянуло на Изнанку Времени. Она увидела, как веревка исчезает в бреши, а вместе с ней из этого мира навсегда исчезает и Хайнц, а она, Кендес, остается с выбором: последовать за ним в западню или обречь себя на вечное одиночество. Прежде, чем Хайнц открыл временную брешь, она остановила его и поцеловала в губы – крепко, отчаянно. – Будь осторожен. – Я всегда осторожен, – заметил он, указывая на обвязанную вокруг талии веревку. – Будь осторожен, – повторила она. – Ты все, что у меня есть. Самым сложным решением в жизни Кендес было снова отпустить его на Изнанку Времени сразу после того, как он едва не остался там навсегда. Но это было еще хуже. Прошлой ночью она узнала, какой была бы их жизнь, даже если бы они никогда не нашли Финеса и Ферба, и в этой жизни у нее по-прежнему был друг и любимый (пусть и в одном лице); а теперь она наблюдала, как ее единственный родной человек фактически покидает этот мир. Когда он подал сигнал, она потянула за веревку с такой силой, что в кровь содрала ладони. Иногда к ним заходил Перри, одетый в маленькую шляпу. Хоть это и не была самая странная вещь в ее жизнь, она все же входила в золотую десятку. – О, привет, Перри Утконос, – рассеянно, как со старым знакомым, поздоровался с ним Хайнц, когда Перри впервые появился на пороге. Такой визит будто бы был для обоих самым привычным делом. – Откуда ты знаешь Перри? И почему он в шляпе? – Ты знаешь Перри Утконоса? – Хайнц озадаченно склонил голову набок. – И все секретные агенты носят шляпы, этого-то ты как можешь не знать? Так значит, в ее семье постоянно проживал секретный агент-утконос? Нет, это все еще не самое странное открытие на ее памяти. Кендес не нравилось, как Перри смотрел на нее – грустно и с сочувствием, – как не нравилась и его манера перед уходом посылать Хайнцу угрожающий взгляд, как бы говорящий: «Я за тобой слежу». – Даже мой собственный утконос мне не верит! – возмутилась она после одного из таких визитов. День тянулся мучительно медленно, Кендес совершенно измоталась, и оскорбительное недоверие стало вишенкой на торте. – Мы найдем их. – Хайнц уже бросил попытки избегать прикосновений, поэтому обнял ее за поникшие плечи. – И тогда все поверят тебе. Она прижалась к нему, принимая утешительную ложь. Прошло еще почти два года, прежде чем их поиски увенчались успехом. Кода истек их обычный двухминутный лимит, разум Кендес начала медленно застилать паника. Но Норм неподвижно стоял в том же месте, где его оставил Хайнц – ровно в пяти футах от ворот в парк (расстояние она теперь безошибочно определяла на глаз). Это наблюдение помогло ей сохранить подобие спокойствия, но не помешало сгрызть ногти на руках до крови. Веревка натянулась и ослабла – это был сигнал, – и когда Кенедес потянула ее на себя, паника была сметена волной надежды: веревка поддавалась тяжелее, чем обычно. – Тяни, Норм! – крикнула она. – Кто будет чизкейк? – отозвался робот и почти без усилия вытащил из бреши две фигуры. Кендес отключила Инатор на автопилоте – все ее мысли были о том, что из бреши в пространстве-времени вернулся не один, но двое. Она бросилась к ним и стиснула брата в крепких объятьях, не дав ему даже подняться с земли. – Эм, Кендес, милая, может, отпустишь бедного ребенка? – осторожно предложил Хайнц, отряхивая халат. Без охоты отстранившись, она решительно произнесла: – Мы забираем его домой. Что бы ни произошло по ту сторону Времени, помочь Финесу могли лишь она и Хайнц. Они единственные, кто поверит ему. Все эти годы поиски ее братьев были секретом полишинеля. Как ни старайся, но не заметить возникающие по всему городу пространственно-временные бреши люди просто не могли. Но по иронии судьбы как только они вернули Финеса с Изнанки, всех тут же одолела коллективная амнезия, и с печально известной Кендес Флинн связался журналист, чтобы задать несколько вопросов о ее младшем брате, который спустя много лет после своего побега необъяснимо возник в Денвильском парке. А на следующий день утренняя газета осветила ее историю уже совсем с другой стороны: из городской сумасшедшей она вдруг превратилась в любящую старшую сестру, которая не теряла надежды найти своего брата даже тогда, когда остальные уже опустили руки. Хайнц выглядел глубоко оскорбленным характеристикой, которую подобрал ему журналист – «пожилой бойфренд», – хотя, зная его, было вполне возможно, что обиделся он за «фармацевта». Он послал ей многозначительный сардонический взгляд поверх очков – тех самых, на покупке которых она настояла, устав наблюдать, как он щурится, – и она горько усмехнулась в ответ: Хайнц без слов понимал, как трагически иронична была для нее сложившаяся ситуация. Упоминания о Фербе не было. Хайнц остерегал ее расспрашивать Финеса, но не объяснял почему – очевидно, ему было известно что-то, чего не знала она. Лучше оставить все как есть, предупреждал он. Одного брата она спасла, разве этого не достаточно? Кендес послала ему негодующий взгляд и направилась в сторону новой спальни Финеса; Хайнц последовал за ней, без умолку продолжая протестовать, но остановить ее было невозможно. – Где Ферб? – спросила она, присев на край кровати, на которой уставившись в стену лежал ее брат. Он едва шевельнулся со времени своего возвращения, и отказывался от всего, кроме воды. Что ж, на Изнанке они оставляли мальчикам еду, так что день-два голодовки не должны были убить его. Финес не ответил. Когда она повторила вопрос, он сжался, обхватив руками голову, и Кендес вдруг почувствовала, как Хайнц тянет ее за руку. Она беспомощно подняла на него взгляд, но он только покачал головой. Вздохнув, она позволила вывести себя из комнаты. Но потребность узнать осталась, и когда Хайнц отвлекся на что-то в лаборатории, Кендес предприняла еще одну попытку. Сначала ничего толком не получалось: Финес бормотал что-то бессвязное, совершенно не осознавая, где находится, но несмотря на то, что в ответ на каждую урывочную фразу ее сердце болезненно сжималось, она продолжала расспросы, пока не получила достаточное количество спутанных, разрозненных фактов. Она поделилась ими с Хайнцем, и вместе они принялись крутить полученную информацию так и этак, пока он вдруг не выпалил: – Так вот что он имел в виду под... – он осекся, похоже, жалея, что не удержал язык за зубами. – Под чем? – Поверь, тебе лучше не знать. – Нет уж, лучше мне знать. Пожалуйста, Хайнц. – Ладно, возможно, в тот момент она действительно использовала против него щенячий взгляд, но она делала это с благими намерениями. Он вздохнул. – Похоже, тигрица по имени Кендес съела твоего брата. Когда я его нашел, он так и сказал. «Кендес съела Ферба». Сознание Финеса было расколото. Не было ни малейшего шанса, что он сам выходил с ними на связь с Изнанки Времени и помогал в поисках со своей стороны. У него был помощник. Кендес достала записки из стола в гостиной и быстро выбрала последнюю. «Денвильский парк, 17:00». (Часы, отправленные раньше, продолжали ход и по ту сторону Времени). Раньше записки были длинными, живыми, щедро сдобренными мрачными шутками о жизни в Нульвилле. Но три, полученные за прошедшую неделю, были такими же, как последняя с ее лаконичным «место и время». На прошлой неделе Ферб был еще жив. Хайнц, читавший через ее плечо, тихо ахнул, и Кендес поняла, что он пришел к тому же выводу. Он осторожно опустил руки на ее плечи, но она отстранилась. – Я должна уложить Финеса, – глухо сказала она, понимая, что если позволит себе сейчас принять утешение, то просто сломается, а Финес не должен был видеть ее такой. Последние силы ушли на то, чтобы продолжать улыбаться для младшего братика, целуя его в лоб и подтыкая вокруг него одеяло. Она доплелась до спальни, которую делила теперь с Хайнцем, тихо притворила за собой дверь и просто взвыла о несправедливости жизни. Словно в тумане она видела, как Хайнц закрывает книгу и поднимается с кровати, выходит из комнаты, возвращается с ящиком с инструментами, ставит его на пол рядом с ней и скрывается в ванной. Понимая ход его мысли, она извлекла из ящика первый попавшийся инструмент и швырнула в стену. За ним последовал еще один, и еще, пока ящик не опустел. Тогда она собрала их и все повторилось с самого начала. Этого было недостаточно, но все же вандализм утолял в ней какой-то глубокий, первобытный порыв. Еще два круга, и Кендес упала на колени, позволяя рыданиям вырваться из груди. Она сдерживала их столько лет, и теперь, когда плотину наконец прорвало, ей оставалось только гадать, возможно ли буквально утопиться в собственных слезах. Через какое-то время Хайнц вернулся и поднял ее с пола. Ноги Кендес были ватными, и она вынуждена была тяжело опираться на его плечо, пока не добрела до кровати. Ее тело казалось странно невесомым: она сидела на краю матраса, почти не шевелясь, пока Хайнц переодевал ее в свою полосатую пижамную рубашку (с их первой ночи она стала у Кендес любимой одеждой для сна), и подтыкал вокруг нее одеяло, будто она снова была маленькой девочкой. Она долго лежала неподвижно, глядя в темноту, пытаясь до конца осознать и принять тот факт, что они были так близки к тому, чтобы спасти обоих братьев. Нет, Ферб не мог так просто ускользнуть от них, просто не мог! Или вернее сказать, не смог. Улыбнувшись собственным мыслям, она обернулась и ткнула Хайнца в бок. – Слушай, ты ведь можешь путешествовать во времени? – Угу, – в полудреме промычал он. Кендес села в кровати, слегка подпрыгивая на месте от нетерпения: – Тогда мы просто вернемся назад во времени и спасем Ферба до того, как его съедят. – А?.. Эй-эй-эй, притормози! – Окончательно проснувшись, он сел и повернулся к ней. – Давай сначала, я, кажется, что-то пропустил. – Это чудесно! – Она хлопнула в ладоши. – Ты присоединишь машину времени к брешеделательной штуковине, мы отправимся в прошлое и спасем Ферба. – Уфф. Послушай, – пробормотал он, – мне правда жаль, но... Я не могу этого сделать. Фраза была как ножом по стеклу. – В смысле – не можешь? – В смысле, это физически невозможно. – Ага, понятно. Открыть пространственно-временную брешь в мир вне времени – осуществимо. Вернуться в прошлое – невозможно. Это же полный бред! Хайнц потер ладонями лицо. – Мы не можем отправиться назад во времени в месте, где времени не существует. Он говорил так, будто это должно было быть самоочевидно, и Кендес немедленно почувствовала себя идиоткой. – Ладно, тогда давай вернемся назад до момента их исчез... – Он покачал головой, не успела она договорить. – Почему нет? – Потому что я больше не злой. – И? – Она не улавливала, к чему он клонит. – Предположим, мы вернемся в прошлое и заберем твоего брата с собой. Кто знает, может, так нам даже удастся спасти их обоих. – Он пожал плечами. – Но есть и другие люди, и, сделай мы это, их жизни будут просто стерты. Если бы я все еще был злым, то так бы и поступил, но... Он предал ее. Единственный человек, на чью помощь она всегда могла рассчитывать, ее рыцарь в белом халате просто предал ее. Это было несправедливо! Кендес вскочила с кровати и принялась метаться по комнате, ругая последними словами его, вселенную, время и вообще все, что хоть косвенно являлось причиной ее беды. Как со стороны она слышала собственные обвинения в том, что ему выгодно сохранение статуса-кво; она предельно ясно понимала, что именно подразумевает под «выгодой», но не могла заставить себя сказать это прямо. Он тоже все понимал, и, прикованный к месту, смотрел на нее так, будто это она чем-то его предала, она – как будто он сам только что не отказался помочь ей спасти ее брата. – Ты просто боишься, что я перестану в тебе нуждаться, – бросила она, направляясь к двери. И тут к нему наконец вернулся дар речи: – Вообще-то, это было бы неплохо, – съязвил он. – А то ты только и делаешь, что ноешь и требуешь помощи. Дыхание у Кендес перехватило, как от удара в живот. Так значит он хоть и сочувствовал ей, но все равно видел в ней лишь вечно хнычущую надоедливую девчонку. Но сказанного ему показалось недостаточно. – Я всего этого, – он обвел рукой свою спальню, хранящую следы ее присутствия, – даже не хотел! – Отлично, тогда завтра утром я начну искать квартиру, – огрызнулась Кендес. – Да, конечно, теперь, заварив всю эту кашу, ты просто сбежишь, как маленькая испуганная девочка! Я предупреждал тебя, что это не сработает. Ты слушала? Нет! Вот, все получилось именно так, как я говорил: бекон. Даже не потрудившись ответить, Кендес пулей вылетела из комнаты и с грохотом захлопнула за собой дверь. И едва не споткнулась о Финеса, сидящего прямо у порога их комнаты, таращась в пространство огромными глазами. – Ой! – вскрикнула она, с трудом удержавшись на ногах. – Прости, солнышко, мы тебя разбудили? Взгляд Финеса метался от нее к двери и обратно. Казалось, он вот-вот готов был сорваться с места. – Ну, – она присела рядом и протянула ему руку. – Все в порядке, Финес. Давай, пойдем лучше выпьем чаю, а потом уложим тебя обратно в постель? Он позволил Кендес помочь ему подняться и тихонько прошел за ней на кухню. Все будто бы шло хорошо, но когда она собиралась добавить в свою чашку мед, Финес вдруг стал задыхаться. – Финес! Финес, пожалуйста, скажи что-нибудь! – Она и сама была на грани панической атаки: после всего, случившегося за вечер, сил вынести очередной удар у нее просто не осталось. – Я не смогу помочь, пока ты не объяснишь, что не так. Из глаз брызнули слезы бессилия. Она не могла помочь ему. Никто не мог помочь им, никто, кроме Хайнца, но и Хайнц предал их. – Ло... – попытался выдавить Финес, но захлебнулся словами. – Ложки. Везде. Ложки. Этого хватило, чтобы Кендес догадалась, что именно его пугает. Она быстро убрала ложку в ящик. – Ну-ну... Тшшш... – Она обняла его и прижала к себе, не заботясь о том, готов ли он к этому. Финес забился в ее руках, и Кендес почувствовала, что вот-вот снова разрыдается. – Пожалуйста, – взмолилась она. – Пожалуйста. Ложки больше нет. – Ложки больше нет, – тихо, полувопросительно повторил он. – Больше нет, – отозвалась она, догадываясь, что он хочет услышать. – В этом мире больше нет ложек. – Только в Нульвилле, – кивнул он. – Да, правильно, молодец. – Ну вот, первый шаг вперед. Кендес осознала, что тогда как ее пропавшие вещи радовали, Финеса они мысленно возвращали в Нульвиль. – Это уже что-то. В конце концов она размешала мед вилкой, Финес послушно выпил свой чай, и она уложила его в постель, не забыв еще раз обнять и поцеловать в лоб. – Ты в безопасности, – сказала она, отводя волосы с его лица. – Я никогда тебя не предам. Остаток ночи Кендес провела на диване и проснулась с первыми лучами солнца, проникшими в гостиную сквозь огромные окна. Измотанная морально и физически, она поплелась готовить себе хлопья с молоком и кофе (черный, потому что только шоковая терапия могла заставить ее мозг включиться). Когда она закончила завтракать, к ней подсел Хайнц, и они оба принялись изображать увлеченность утренними новостями: транслировали очередной далекий от правды репортаж о Финесе. – Так что... куда ты собираешься идти? Значит, это и правда был конец. – Не знаю. Может быть, вернусь к родителям, пока не найду работу. – Слушай, я подумываю запатентовать миндальную карамель как мое собственное изобретение. Так я смог бы давать тебе деньги. Если он считал, что может просто вышвырнуть ее и откупиться деньгами, как от какой-то девочки по вызову, то сильно ошибался. – Оплата за оказанные услуги? – насмешливо спросила она и с удовольствием отметила, как вспыхнули его щеки. – Нет уж, спасибо. Не хотелось бы требовать помощи. – Ну и пожалуйста! – Хайнц вскочил с дивана и гневно всплеснул руками. Кендес ухмыльнулась. – Я пытался. Значит, сначала ты закатываешь мне истерику, а потом сбегаешь к мамочке с папочкой? Прекрасно! Уверен, они будут невообразимо счастливы видеть свою опасную для общества дочь и душевнобольного сына. Спустить на тормозах такое Кендес не могла. Тоже вскочив на ноги, она преградила ему путь. – Мои родители, по крайней мере, любят меня! – съязвила она, прекрасно зная, что эта рана так и не зажила. – Вероятно, потому, что я не какой-то долговязый, носатый... садовый гном! – И это все, что ты можешь? – спросил Хайнц с безразличным видом. По сути, он был прав: попытка и правда была не из лучших. – Попробуй что-нибудь новенькое, детка. – Пренебрежительный тон уже был достаточно невыносим, но когда Хайнц выпрямился в полный рост и навис над ней, Кендес зарделась от ярости, не в состоянии даже подобрать слова, чтобы перебить его. – Ну? Давай же, покажи мне! Только тебе придется действительно постараться, чтобы придумать что-то, чего я еще не слышал. Страшный, длинноносый, родители тебя ненавидят, неудачник, бла-бла-бла. Все это уже было. – Неужели? – Победа была близка: она нашла идеальный способ сделать ему больно. Оттолкнув его, она вытянулась, почти оказавшись с ним наравне: Кендес была высокой, но он все равно был выше. – Вот тебе еще кое-что: я тебя ненавижу! Ты был моим последним вариантом – во всем, – она выразительно подняла бровь, – и несмотря на это, даже я едва могла тебя выносить! – Ладно, ауч, – проворчал он, снова ссутулившись, и молча развернулся к двери. Одной фразой Кендес сбила с него всю спесь. Но вкус победы горчил: она была сооружена из рассказов Хайнца о том, как он лез из кожи вон, пытаясь заслужить хоть капельку той родительской любви, которая доставалась Роджеру по праву рождения, и доверенных Кендес опасений о том, что его брак распался, потому что никто не мог всерьез хотеть оставаться с ним, учитывая, что всегда была возможность заполучить кого-то получше. Она зашла слишком далеко. – Я... – Кендес попыталась преградить ему путь. – Отойди, – тихо сказал он, сбросив с плеча ее руку. Кендес отступила в сторону и позволила ему беспрепятственно пройти к двери. – Хайнц, подожди, – слабо окликнула она. Он отмахнулся от нее, даже не обернувшись, и ушел, как был, в пижаме и халате. Кендес никогда не видела его таким спокойным и тихим. Даже праздно постукивая пальцами по столу, он был неисчерпаемым источником шума и движения. – Прости, – сказала она, когда за ним закрылась дверь, хоть и понимала, что этим ничего не исправить. Так, не достигнув и двадцати пяти, она пережила второе в своей жизни расставание. Ну что ж, самое время искать, куда податься. Родители не позвонили, когда нашелся Финес, но положение было отчаянным, и она была согласна предложить мировую первой. – Привет, мам, – неуверенно поздоровалась она. – Кендес! Боже мой, мы так волновались! Почему ты не звонила? «Ой, действительно, почему бы это», – иронично вопросила она про себя. – Не была уверена, что вы хотите меня слышать. – Это была полуправда. У нее и самой не было ни малейшего желания с ними говорить. – Мне очень стыдно за то, что мы попрощались на такой ноте. Прости. – Кендес, милая, – голос матери был ломким от слез. – И ты меня прости. Я так беспокоилась о тебе все эти годы, думала, в порядке ли ты, не обижает ли тебя этот человек. – Кендес тут же вскипела от негодования, но спорить не стала. – Я уверена, что как-то ходила с ним на свидание... Как странно, что в итоге вы двое стали жить вместе. Ей не нравилось то, к чему клонила мать: что единственным, чем Кендес могла заинтересовать Хайнца, было то, что она напоминала ему Линду. Но сейчас было неподходящее время для споров. – Ага... странно, – неохотно отозвалась Кендес. – Но вообще, именно поэтому я и звоню. – Пусть истолковывает это, как хочет. – Мы с Финесом ищем, где можно остановиться. – Да, понимаю. Уверена, вопрос с соседями нам удастся разрешить – ты ведь теперь местная героиня. Ха. Ну конечно. – Спасибо, мам. – Она через силу заставила себя улыбнуться, чтобы голос звучал счастливей. – Мы приедем вечером. Первым делом надо было сказать Финесу, что они больше не могут оставаться у Хайнца. Он выразил осторожную радость по поводу встречи с родителями, и Кендес жалела, что не могла разделить его чувств. Но ведь Финес никогда не подслушивал за родителями – раздражительными, нервными, достигшими предела терпения и намеренными отправить свою дочь в психушку. Она хотела бы забыть это, забыть все «серьезные разговоры», в которых ей приходилось манипулировать их чувством вины за происходящее с ней, чтобы обезопасить себя до наступления совершеннолетия. Конечно, теперь они сами это забыли. Хайнц не забыл. Хайнц будет помнить все, что помнит она, до конца своей жизни. Но дороги назад не было – она собственноручно сожгла все мосты. Следующим по плану было собрать сумки. У Финеса личных вещей на тот момент было довольно мало. Хайнц, как всегда внимательный, уже озаботился покупкой для него нескольких смен одежды и нижнего белья. В холодильнике даже была бутылка вишневой содовой – он стал бы Финесу чудесным приемным отцом. Они могли жить как семья – маленькая семья из трех отщепенцев, отвергнутых миром, но Кендес все испортила. Хайнц делал все, о чем она когда-либо просила, но стоило ему лишь раз ей отказать, как она явила свое истинное лицо. Капризная избалованная девчонка... Сложив вещи Финеса, она вернулась в свою спальню. Их спальню. Его спальню. Теперь у нее не было никаких прав на эту комнату. Кендес оставила ключи на его подушке, а рядом положила аккуратно сложенную записку; это был довольно отстойный способ извиниться за то, каким чудовищем она в итоге оказалась, но во всяком случае, она вложила в слова всю душу. Она была совсем не против дождаться Хайнца и попробовать поваляться у него в ногах, вымаливая прощение, но вероятность того, что он попросту откажется ее слушать, была слишком высока. Так и не удосужившись за целый день переодеться во что-то приличнее, чем пижамная рубашка Хайнца и тапки в виде Ути Момо, она бродила по комнате, заканчивая собирать вещи, когда неожиданно услышала, как открывается дверь. Она с надеждой вскинула голову, готовая удариться в извинения, но – никого. Так никого не дождавшись, Кендес натянула леггинсы, кое-как завязала в пучок нечесаные волосы, взяла Финеса за руку и ушла. И да, она стащила деньги на оплату такси из заначки на кухне, но решила, что Хайнц наверняка посчитает это оправданной ценой за долгожданное избавление от приставучей плаксивой девчонки. Родители, казалось, были рады встрече и немедленно накинулись на Финеса с объятьями. Кендес отступила в сторону, не в настроении обнимать ни отца, ни мать, но, насюсюкавшись с Финесом, они протянули руки к ней, и у нее не осталось выбора, кроме как обнять их. – Вы ужинали? – спросила мать, когда отец ушел отнести наверх их сумки. – Мы собирались заказать пиццу, чтобы немного отпраздновать. – От пиццы бы я не отказалась, – вымученно улыбнулась Кендес. – Только сначала помогу Финесу разобрать вещи. Финес растерянно оглянулся, переступив порог спальни, которую когда-то делил с братом. Комната изменилась: не осталось ни единого следа того, что Ферб когда-то здесь жил. Финес в испуге обернулся к Кендес: – Ферб? – пролепетал он. – Не забывай, мы не можем говорить здесь о Фербе. Они даже не знают, что он существовал. Но Финес не всегда помнил это правило. Иногда она заставала его за рисованием, и ее сердце каждый раз сжималось, когда она узнавала двух маленьких мальчиков, изображенных на картинках. Такие рисунки были самыми опасными – их могли увидеть родители. В первый раз отец лишь беззаботно предположил, что арт-терапия пойдет ему на пользу, но эта беззаботность растаяла без следа, когда Финес начал заклеивать стены своей спальни изображениями Ферба и разговаривать с ним в полный голос. Дом, где прошло их детство, окончательно сломал в нем что-то важное, то, что и так было уже не починить. Родители забыли, что когда-то считали Кендес сумасшедшей – теперь им казалось, что она просто была одержима идеей найти пропавшего (и, вероятней всего, давно мертвого) брата. Но Кендес помнила все и умела направлять их встревоженные разговоры так, чтобы, так и не договорившись до твердого решения уложить Финеса в клинику, родители переходили друг с другом на личности. В день, когда Финесу исполнилось восемнадцать, Кендес наконец смогла вздохнуть с облегчением. Вечеринку по этому случаю организовать возможности не было, ведь у Финеса больше не было друзей, но родители по крайней мере попытались устроить ему праздник: приготовили роскошный ужин и испекли пирог. Без происшествий не обошлось: зная, как одержим Финес «этим Фербом» и рассчитывая, что принятие поможет им снова сблизиться, мать решила украсить пирог его изображением. Она была уверенна, что Ферб – всего лишь персонаж незнакомого ей мультфильма, и не хотела навредить сыну, но Кендес все равно пришлось отговорить ее от этой идеи. Она могла только вообразить себе, как отреагировал бы брат, если бы ему пришлось еще раз наблюдать, как Ферба едят, и одна эта мысль заставила ее содрогнуться. Все глубже погружаясь в отчаяние, Кендес устремилась к единственному оплоту надежности в ее жизни. Но Хайнц не отвечал на звонки и электронные письма. Ладно, она действительно этого заслуживала и готова была страдать от последствий своей ошибки, но ведь Финес был ни в чем не виноват. Она устроилась кассиршей в местный супермаркет и на всякий случай – то есть на тот случай, если Хайнц откажется помогать – скопила немного денег, откладывая со своей крошечной зарплаты все, что только возможно. Далеко не золотые горы, но если удастся получить для Финеса пособие по психической инвалидности, им может хватить на съем небольшой квартирки. Жизнь дома становилась все опасней, но откладывать деньги с минимальной зарплаты было непросто, особенно когда родители настаивали на том, что как взрослой ей необходимо было оплачивать часть коммунальных платежей. Пожалуй, это требование было вполне разумным, но Кендес не могла не злиться, видя, какие гроши оставались от ее и без того маленькой зарплаты после вычета трети оплаты за свет, воду, интернет и кабельное телевидение. Ей вовсе не хотелось разрушать родительский брак, но если только развод мог отвлечь их достаточно, чтобы дать ей время спокойно сбежать с братом, она готова была пойти и на это. К счастью, этого не потребовалось. Должно быть, кто-то там, наверху, улыбнулся ей, потому что когда однажды в пятничную смену она отвлеклась от неуклюжего ковыряния ногтей и подняла взгляд в поисках покупателей, то неожиданно увидела Хайнца. Она бы, наверное, даже улыбнулась, но на его лице застыло загнанное, испуганное выражение, и в ответ в ее глазах появился вызов: «Ну что ж, – говорили они, – не сбегай теперь, раз ты у нас такой взрослый». Едва дыша, Кендес наблюдала, как он разворачивает тележку и направляется к ее кассе, как на полпути его рука взлетает к очкам, но останавливается. С особым горько-сладким чувством ей вдруг вспомнился день, когда он впервые надел при ней очки – новую пару, – и то, сколько раз за два часа она поймала его на этом же нервном жесте. Она не преминула тогда погладить его эго уверениями о том, как представительно он смотрится в очках и как они идут ему намного больше, чем Роджеру. Если она и была предвзята, то не сильно. – Добрый день, – вежливо улыбнулась Кендес. – Бывает и добрее, – Хайнц раздраженно закатил глаза. Прозрачный намек на то, что встреча с ней испортила его день, заставил Кендес стиснуть зубы от злости. – У вас есть наша накопительная скидочная карточка? – Нет. – А вам не нужен... – Нет. – Мне нужно с тобой поговорить. – Эту реплику Хайнц попросту проигнорировал. Возмутительное ребячество. Сердито фыркнув, Кендес выложила карты на стол. – Это насчет Финеса. Это наконец позволило ей привлечь внимание Хайнца, но за его спиной уже маячили новые покупатели. – Я позвоню, – пообещал он, прежде чем быстро расплатиться и уйти. Четыре часа спустя она сидела в машине матери – та одалживала ее Кендес для работы – и смеялась, чтобы удержаться от слез, слушая его голосовое сообщение. «Алло, Кендес? Это Хайнц. Ну, то есть, кто еще мог бы звонить тебе с этого номера?.. Ла-а-адно, я просто только что понял, что понятия не имею, когда кончается твоя смена, но пообещал позвонить, поэтому... в общем, вот, я звоню. И... ну, перезвони мне, наверное. Или не перезванивай. Но ты, наверное, перезвонишь, потому что, ну, ты же сама просила... Ладно, неважно. Пока». Типичный Хайнц. Раньше его бесконечная болтовня просто сводила ее с ума: порой он умудрялся говорить на три разных темы одновременно, цепляясь за незначительную деталь и то и дело уводя разговор в совершенно иную сторону, тогда как сама Кендес с удовольствием сконцентрировалась бы на обсуждении операции спасения. Но порой только его нелинейное мышление способно было заставить ее улыбнуться. Чтобы не тратить время попусту и скорее вернуться к Финесу, Кендес набрала номер и, поставив телефон на громкую связь, завела машину. – Они хотят отправить его в психушку, – сообщила она настолько спокойно, насколько вообще могла при условии, что ее ладони, сжимающие руль, были мокрыми от пота. Если Хайнц откажется... – Точно так же, как, как хотели отправить меня. Он все время говорит о Фербе, а они не помнят... – Она почувствовала нарастающий в горле ком и остановилась, боясь расплакаться. Оставалось только надеяться, что он не услышал, потому что последним, чего ей сейчас не хватало, было снова стать в его глазах ноющей и требующей помощи девчонкой. – Нужно, чтобы он вернулся. Только он, обещаю. Не я. – Ладно, – неохотно согласился Хайнц. – Пусть возвращается. Кендес не особенно трогало, каким тоном он это сказал, главное, что он разрешил Финесу вернуться. Конечно, это разрешило только одну из ее проблем. Родители все еще не доверяли Хайнцу, и поскольку Кендес не хотела разбираться с обвинениями в похищении психически больного, ей нужно было поставить их в известность о том, куда переезжает Финес. – Ни в коем случае, – твердо сказала мать. – Это просто... по меньшей мере подозрительно, что этот человек постоянно завлекает в свой дом моих детей-подростков. – Но мама... – Ну-ну, будет, Кендес, дорогая. Мама абсолютно права. Отец принял сторону матери, создав численный перевес. В детстве для Кендес это всегда означало проигранный спор, но с детством она давно простилась и теперь не намерена была сдаваться без боя. Это было просто смешно: люди, вышвырнувшие ее однажды на улицу, теперь всерьез полагали, что вправе запрещать ей отдать Финеса туда, где он будет в безопасности, вправе вообще выдвигать ей, четыре года как совершеннолетней, какие-то безапелляционные требования. И кроме того, ее доводили до белого каления постоянные намеки матери на то, что она якобы произвела на Хайнца столь глубокое впечатление, что теперь он одержим ее детьми. – Нет, не права! – рыкнула Кендес и, не удержавшись, топнула ногой. – Хайнц совсем не такой, каким вы его себе представляете. – Вряд ли она ослабила их тревогу, так легко назвав его по имени. – Он никогда меня ни к чему не склонял. – Пускай понимают это как угодно: хоть принимают правду о том, что Кендес сама на него набросилась, хоть обманывают себя, что она все еще девственница. Ей было все равно, лишь бы родители перестали считать, что Хайнц способен навредить ей или Финесу. Кендес постаралась смягчить голос (еще девочкой она применяла этот трюк, когда нужно было добиться наиболее важных для нее решений): – Знаю, вы беспокоитесь, но он понимает, что происходит с Финесом, гораздо лучше, чем вы думаете. Ложь ко лжи, и она сумела убедить их, что в детстве Ванесса страдала бредовыми идеями, а Хайнц изучал психологию, чтобы помочь ей. В конце концов они отпустили Финеса, пожалуй, даже слишком легко, и сами предложили, чтобы она навещала его. Душевнобольной сын давил на их психику, и они были более чем счастливы переложить заботу о нем на кого-нибудь другого. Единственным, что вообще вызвало протест, стала личность этого «кого-нибудь». Во вторник, свободный от работы, Кендес провела утро, помогая Финесу аккуратно снять со стен и сложить в папку все рисунки, изображающие его и Ферба. Кроме одежды, это были практически все его личные вещи, так что в скором времени сборы были закончены. Чуть за полдень они уже были в «Дуфеншмирц ... Inc.». Едва небоскреб показался вдалеке, Кендес привычно почувствовала, как стало легче дышать, однако к тому моменту, как Хайнц открыл перед ней дверь, она была вся как на иголках. Избегая неуклюжих приветствий, она подтолкнула Финеса вперед, не намеренная торчать на пороге дольше, чем было необходимо, чтобы подхватить с пола чемоданы. – Я уйду, как только помогу ему распаковать вещи, – пообещала она и, отвернувшись, чтобы не искушать себя желанием сделать какую-нибудь глупость, повела Финеса в его комнату. Здесь все осталось так, как она помнила: обстановка была выполнена по вкусу Ванессы, и никакая мелочь не выдавала того, что Кендес или Финес здесь когда-либо вообще бывали. Она вынула из кошелька полоску клейкого пластилина и заняла брата развешиванием по стенам рисунков. Может, стоило попросить Хайнца сменить в комнате обои? Финес мог выбрать что-нибудь себе по душе – это помогло бы ему быстрей освоиться. Пока брат был занят, Кендес извлекла из чемодана и поставила на прикроватный столик две рамки. В одной из них был рисунок Финеса, сделанный по памяти, фотография во второй сама по себе была памятью: она сохранилась в ее кошельке и, не изменившись, до сих пор запечатлевала обоих ее маленьких братьев за игрой в детском бассейне. Закончив с украшением стен, Финес принялся копаться в чемоданах в поисках мелков и бумаги. Кендес не могла заставить себя почувствовать хоть укол обиды за то, что он бросил помогать. Не могла заставить себя ныть и сыпать упреками, как было положено по статусу старшей. Да и кому, в сущности, она могла пожаловаться? – Я уйду через пару минут, – сказала она, не отвлекаясь от раскладывания одежды, когда в комнату заглянул Хайнц. – Нет-нет, все в порядке. Не торопись. Я просто собирался спросить... ты не хочешь чаю? В смысле, ты сама его тут оставила, поэтому... – С удовольствием, – устало улыбнулась она, убеждая себя, что то, что он предлагает ей выпить ее же чай, ничего особенного не означает. – А он? – У тебя есть вишневая содовая? – Нет, – извиняющимся тоном ответил Хайнц. – Мы собирались в боулинг; Перри Утконос зашел за мной и выпил всю содовую к тому моменту, как я закончил плакать у него на плече. Ну, не буквально плакать. Кендес тихо усмехнулась. – Ладно, он все равно пока увлечен рисованием. С каких пор Хайнц ходил в боулинг с утконосом? И, что более важно, не мог ли этот его метафорический плач означать, что он скучал по ней? Но пока Кендес следовала за ним на кухню, ее улыбка увяла. Дверь в спальню они оставили открытой на случай, если Финес запаникует, обнаружив, что остался в одиночестве. Добавив в чай две ложки меда, Хайнц поставил чашку на стол перед ней. – Спасибо, – поблагодарила Кендес. Мысленно она билась головой об стену, умоляя его перестать быть таким внимательным. – Да что там... это же просто чай. Хайнц продолжал бесполезно суетился по кухне, а она не могла отвести взгляда от его изящных рук, находящихся в постоянном движении. Пожалуй, они были самой привлекательной его чертой, если, конечно, смотреть с позиции куда более объективной, чем ее собственная. – Нет, за то, что разрешил Финесу вернуться. Ты единственный, кто может понять. – Ага, последний вариант. – Я за это извинилась. – В глазах защипало, но, к счастью, она сумела сдержать слезы. Баюкая чашку в ладонях, Кендес черпнула сил в этом уютном тепле и подняла на него взгляд. Сколько еще раз ей нужно будет извиниться? Неужели он не мог просто оставить прошлое в прошлом? Он сел рядом, и на секунду Кендес показалось, что он вот-вот обнимет ее, как в старые добрые времена. Но... – Пей чай, – сказал он, не делая никаких попыток прикоснуться к ней. – Это поможет. И все?.. Разочарованная, она хлебала чай и слушала, как он барабанит пальцами по столу. На несколько минут она могла представить себе, что все так, как должно быть. На несколько восхитительных мгновений она могла снова оказаться дома. Кендес попыталась растянуть удовольствие, но маленькая чашка вмещала в себя лишь столько-то чая, и он закончился куда раньше, чем хотелось бы. – Можно мне его навещать? – Это ведь твой брат. – Я не буду мешать? – Я могу уходить. Кендес обмякла на стуле. Ну конечно он будет уходить. А на что она рассчитывала? Что он станет стеснительно торчать рядом просто потому, что ей так угодно? Хайнц слегка сжал ее плечо. – Бекон? – грустно спросила она. – Бекон, – кивнул он. – Понятно... А чего она, собственно говоря, ожидала? Что он так истосковался по ее нескромной особе, что тут же все бросит и вернется к ней? Не то, чтобы она была лучшей на свете девушкой. Если, конечно, она могла считаться его девушкой при условии, что у них не было ни одного свидания. Но «не то, чтобы она была лучшей на свете любовницей» звучало так... звучало, словно она была неумехой в постели, а это не так, ясно?!. Возвращаясь к сути, их отношения были односторонними: по-настоящему вкладывался только он, она же просто принимала все как данность. Может быть, без нее ему действительно было лучше... Не давая Хайнцу шанса остановить ее, Кендес поднялась на цыпочки и чмокнула его в лоб – как безмолвное «прощай» всем ее надеждам. – Я почти готова убраться долой с твоих глаз. – Она вынула из кармана измятый листок и протянула ему: – Это его распорядок дня, – еще листок, – список передач, которые ему нельзя смотреть, а также того, что лучше избегать в передачах, которые смотреть можно, – и еще листок, – перечень того, что его расстраивает, и что успокаивает. Вот так. Ее храбрый находчивый братишка, низведенный до списка триггеров и копинговых стратегий. Это было несправедливо. Кендес проследила, чтобы он прикрепил листки на дверцу холодильника, прежде чем идти прощаться с братом. Хайнц нерешительно последовал за ней, маяча где-то на грани ее поля зрения. – Веди себя хорошо, Финес, слушайся Хайнца. – Она перешла на октаву выше, подражая своему собственному голосу в юности: – Или я тебе таку-у-у-ую крышку устрою! – Хайнц за главного? – Да, Хайнц за главного. Я навещу тебя во вторник, хорошо? – Это был риторический вопрос по отношению к Финесу, но прямой по отношению к Хайнцу. Он кивнул, что, впрочем, не избавило Кендес от желания забраться в постель и в одиночку расправиться с шоколадным тортом. Она по-прежнему лишь навещала своего брата, а он по-прежнему не имел ни малейшего желания вернуть ее. Да и не то, чтобы она этого заслуживала. – Во сколько ты придешь? – спросил он, когда они смущенно мялись у дверей. – Моя смена заканчивается в шесть, поэтому, скажем, около семи. Не слишком поздно? – Она нервничала так, будто договаривалась о первом свидании. Не то, чтобы ей было с чем сравнивать – у них никогда не было первого свидания, – но нервное волнение было таким же, как когда Джереми впервые поцеловал ее. Впрочем, Кендес прекрасно понимала, что обманывать себя бессмысленно: Хайнц не бросится вдруг к ее ногам, клянясь в вечной любви, и не толкнет к стене, чтобы поцеловать так, как целовал в их первую ночь. – Нормально. Если я уйду минут за десять, то мы как раз разминемся. – Тут вот еще какое дело... – Кендес смущенно улыбнулась. – У меня ведь нет ключей, помнишь? Может быть, ты... ну, останешься до моего прихода? – Ладно. Увы, ее воображение было недостаточно буйным, чтобы ей позволить расслышать в его ворчливом тоне энтузиазм. Возможно, приютить Финеса он был и не против, но присутствие в его доме Кендес явно не одобрял. На работе у нее был один коллега, Чед, который давно уже положил на нее глаз. И с каждым разом, когда Кендес после смены отправлялась навестить брата, Чед казался ей все привлекательней. Она не могла не сравнивать манеру Хайнца едва открыв ей дверь испаряться в неизвестном направлении с тем, как Чед с первых ее дней на новом месте прилагал все усилия, чтобы помочь ей разобраться в работе, и тем, как сейчас он продолжал делать все возможное, чтобы найти повод переброситься с ней парой фраз после окончания смены. Когда по вечерам Хайнц начал накрывать стол на троих и оставаться на ужин, Кендес разрешила себе досадовать на него за возвращение к противоречивым сигналам, так разительно отличавшимся от незавуалированной заинтересованности Чеда. В конце концов Чеду надоело ходить вокруг да около, и однажды в непогожую среду он сделал первый шаг. День тогда выдался действительно скверный: хмурый, ветреный и дождливый одновременно. От такого не спасет ни один зонтик, а тем более ее зонтик, лежащий в чистоте и сухости в машине, в то время как его хозяйка пытается вслепую совладать с домкратом. Смена шины не была проблемой: отец показывал ей, как это делается, еще когда она только училась водить, но Кендес никогда не думала, что впервые применять знания на практике ей придется при шквальном ветре и застилающем глаза проливном дожде. Такие условия были, мягко говоря, далеки от идеальных. Рев мотора она услышала раньше чем смогла различить приближающийся автомобиль, и звук этот смешивался с размеренным зловещим скандированием «Лу-жи! Лу-жи! Лу-жи!». Ладно, оно было скорее нелепым, чем зловещим, но авто явно направляли к небольшому озерцу, разлившемуся прямо рядом с ее машиной. Прямо рядом с местом, где она сидела на корточках. Превосходно. Кендес едва успела вскочить на ноги и прижаться к боку своей машины, когда мимо нее под радостное улюлюканье пронесся огромный покрытый грязью внедорожник. Брызнувшая из-под перекачанных шин вода волной окатила и Кендес, и ее машину, и самого четырехколесного монстра. Не вовремя взвизгнув, в дополнение к прочим радостям Кендес получила полный рот грязи. Внедорожник умчался. Никто из шайки-лейки и не подумал хотя бы извиниться перед невинной жертвой обстоятельств, меньше всего мечтавшей об участии в их тупой игре. Дрожа несмотря на теплую погоду, Кендес угрюмо привалилась к боку машины и запустила руку в насквозь грязные волосы. Она отказывалась верить в то, что это действительно происходит. Ей решительно не хотелось возвращаться в отчий дом за очередной дозой хождения на полусогнутых, не увидев сначала двоих самых близких ей людей, но отчаянного желания предстать перед Хайнцем в костюме кикиморы болотной она также не испытывала. – Могу я предложить прекрасной мисс Флинн свою помощь? Теперь еще и Чед застал ее в таком состоянии. Ну как же без этого. Она со вздохом указала на требующую смены шину. – Будь любезен. – Легкие у тебя что надо, – поддел Чед и, присев на корточки, принялся за работу. – Все в магазине слышали твой крик. – И ты тут же бросился мне на помощь? – улыбнулась Кендес, надеясь, что ее чумазый вид не обречет попытку флирта на провал. – Мой герой. Чед поднял к ней загорелое лицо и улыбнулся в ответ, демонстрируя ряд идеально ровных белоснежных зубов. Ни дать ни взять, парень-мечта. Все при нем: зеленые глаза, темные слегка вьющиеся волосы, волевой подбородок. И хоть он и был ниже нее на голову, его мускулы сполна это искупали. Единственное, в чем ему действительно не повезло, так это в том, что типажом Кендес на данный момент были тощие сутулые мужчины с животиком и ногами длиной с телеграфные столбы. Если задуматься, ей тоже не очень-то повезло. – А не будет ли этому скромному герою позволено сопроводить мисс Флинн на ужин в эту субботу? – Это было бы здорово. – Наверное, время двигаться дальше и правда настало. Но увы, одно лишь решение двигаться дальше неспособно моментально развеять предыдущую влюбленность, и Кендес все еще предстояло показаться на глаза бывшему и все еще любимому мужчине грязной, как поросенок. Опоздав на двадцать минут, она без стука отворила дверь и с ловкостью ниндзя прокралась в сторону кухни. – Я воспользуюсь твоим душем, – сообщила она, едва выглянув из-за дверного косяка. Ее носа достиг запах домашнего томатного соуса, и желудок голодно заныл, протестуя против дальнейших отлагательств. – Эй, подожди-ка! – Хайнц бросился за ней, и Кендес ускорила шаг, надеясь добраться до спальни быстрее, чем он успеет толком рассмотреть ее. Не тут-то было. – Не помню, чтобы разрешал тебе... Что случилось?! Это было просто невыносимо унизительно! «Держись безразлично», – приказала она себе. – Лопнувшая шина. Дождь. Идиоты, которые любят гонять по лужам. Я воспользуюсь твоим душем. – Она замолчала на секунду, ощупывая свою насквозь грязную блузку. – И твоей стиральной машиной. Смирись. Хайнц легко принял поражение и махнул в сторону спальни, но он смеялся над ней. Гад. – Да, – опомнился он, когда она уже отвернулась, – на ужин были запеченные спагетти, и твоя порция тебя ждет. Ладно, может, не законченный гад, но все равно гад. Было немного странно раздеваться в его ванной, учитывая, что она больше с ним не жила. И хоть альтернативные варианты отсутствовали, но в том, чтобы использовать его шампунь, было что-то почти слишком личное. Полка, которую когда-то занимала ее девчачья косметика, пустовала – еще одно болезненное напоминание о том, что в его жизни она была не более чем нежеланной гостьей. Чистой одежды, чтобы переодеться после душа, у Кендес не было, поэтому она обернулась полотенцем и отправилась обыскивать платяной шкаф в поисках чего-нибудь подходящего. Остро ощущая собственную наготу, она не могла совладать с роем откровенно порнографических фантазий о том, что могло бы произойти, застань ее Хайнц в таком виде. Ей правда пора было бросить читать любовные романы, потому что, если мыслить рационально, то, скорее всего, они бы оба покраснели, он бы извинился и ушел. Ее коже было не избежать легкой сухости, но в отсутствии здесь ее лосьона ничего поделать с этим Кендес не могла. Она переоделась в позаимствованные у Хайнца майку и боксеры, но без нижнего белья под ними все равно чувствовала себя раздетой, и халат, накинутый на плечи, не сильно исправил положение. Надевать его одежду было как ножом по сердцу: просто очередное напоминание о том, что на самом деле она не имела теперь никакого права делать что-то настолько личное, настолько привычное. Именно поэтому Кендес больше не спала в украденной у него пижамной рубашке; впрочем, убрать ее из-под подушки она так себя и не уговорила. Слегка причесав влажные волосы пальцами, Кендес решила для себя, что более готовой ко встрече с Хайнцем все равно не станет, поэтому закинула одежду в стиральную машинку и вернулась на кухню, где застала их уже доедающими десерт. Она села и принялась за еду, полностью игнорируя недовольный взгляд, которым Хайнц то и дело окидывал ее одеяние. Расправившись с десертом, Финес остался за столом, дожидаясь, пока она доест, и болтовня с ним позволила отсрочить разбор полетов, который Хайнц явно намерен был устроить. Когда она направилась перекладывать постиранную одежду в сушилку, он последовал за ней, и никакой возможности игнорировать его больше не было. Он загнал ее в угол – буквально, но, вероятней всего, ненамеренно. В такой ситуации кто-нибудь вроде капитана Гранта усадил бы ее на стиральную машину и... нет, рассчитывать на это, пожалуй, не стоило. – Свою одежду я тебе брать тоже не разрешал. Кендес закатила глаза. Ну что за детский сад... – А что, по-твоему, мне следовало надеть? У меня даже нижнее белье все в грязи было. – Ладно, брр, давай без подробностей. – Он выставил ладони вперед, кривясь в искреннем отвращении. Три... два... один – и Хайнц почти захлебнулся вдохом. – Минутку. Ты хочешь сказать, что на тебе нет?.. – Именно это я и хочу сказать, – отрезала она. – И с этим тебе тоже придется смириться. Загнанная в угол, обнаженная, если не считать его одежды, Кендес определенно не собиралась быть единственной, кто от этого страдает. Ладно, может, о «яростном сексе с бывшим на стиральной машине» речи не шло, учитывая, что ее младший брат был буквально в соседней комнате, но разве не могла она надеяться хотя бы на «страстные обжимания с бывшим у стены»? – Обязательно было сообщать? – недовольно простонал он. – Ты сам спросил. Кстати... – Кендес отвела глаза: она не готова была узнать, сокрушит его новость о том, что она пытается оставить их отношения в прошлом, или же обрадует. Потому что в первом случае этому идиоту следовало бы попробовать исправить ситуацию самому, а во втором... это было бы просто больно. – Один парень с работы пригласил меня сегодня на свидание, – сообщила она деланно-невзначай, старательно изображая, что ничто в мире для нее не может быть сейчас важнее, чем выбор режима сушилки. – Здорово. Пойдешь, развеешься. Серьезно? Серьезно? Он правда рассчитывал, что она на это купится? Его тон был слишком радостным, чтобы казаться искренним. Кендес обернулась к нему и с сожалением отметила, что Хайнцу удалось сохранить нейтральное выражение лица. – Это проблематично, учитывая, что я все еще заинтересована кое в ком другом. «Ну же, гений, – безмолвно умоляла она, – скажи, что скучаешь. Позови меня вернуться домой». – Да, – он кивнул. – Джереми. Я помню. Кендес стоило труда удержаться от того, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу; впрочем, это только усилило бы ее особую «Хайнцевую» головную боль. Она потерла пальцами виски. – Иногда я серьезно не понимаю, ты правда такой глупый, или просто прикидываешься. Возможно, он действительно не считал себя достойным того, чтобы к нему возвращаться, но равно возможно также то, что он намеренно игнорировал все ее более чем прозрачные намеки. – И что ты этим хочешь сказать? – Хайнц скрестил руки на груди. Он что, намеревался встать сейчас в позу и ровным счетом никак не содействовать ей в примирении? Ну хорошо. Тогда карты на стол. – Хочу сказать, что ты идиот, – резко ответила Кендес. – Я уже сто лет как вовсе не Джереми люблю! Он уставился на нее во все глаза: – Ты только что сказала слово на букву «Л». – Потому что у меня к тебе чувства на букву «Л», – сообщила Кендес. Не желая походить на нахальную малолетку, она заставила себя удержаться от соблазна довести мысль до логической точки саркастичным «Вот это новость!». Впрочем, по ее тону все и так было понятно. – Знаешь, это сейчас было очень неожиданно, – признал он, потирая шею. – А еще – вау, даже не знаю, может ли эта ситуация стать еще более неловкой. Кендес смотрела на него в ожидании продолжения. – Это, как бы, тот момент... когда ты говоришь, что тоже меня любишь, – подсказала она, нервно теребя прядь мокрых волос. «Давай же! Пожалуйста!» – И-и-и – ты сделала ее еще более неловкой. У Кендес задрожали губы. – Пойду посмотрю телевизор с Финесом. Ну что ж. Значит, за следующие пару дней она окончательно уговорит себя закрыть эту страницу, усмирит свое разбитое сердце и уже к субботе будет готова начать влюбляться в Чеда. В этот день он, разумеется, решил не уходить. Финес смотрел повтор спецвыпуска об Инаторах, и Хайнц воспользовался этим сомнительным предлогом, чтобы остаться и пялиться на нее, как маньяк. Кендес наблюдала за ним с чуть большей осмотрительностью, но иногда в мерцающем свете телевизионного экрана ей удавалось поймать на его лице до крайности жалкое, убитое выражение. Вот и славно. Она поставила на карту свою гордость и сделала шаг к примирению, а он оттолкнул ее, не церемонясь. Не ее вина, что он слишком поздно осознал свою ошибку, да и в любом случае, вряд ли он собирался что-то с этим делать. Она была по горло сыта его противоречивыми сигналами. Когда спецвыпуск подошел к концу, она забрала из сушилки свою одежду и вернулась в его спальню, чтобы раздеться там, наверное, в последний раз в жизни. Сбросив его вещи прямо на пол, она снова переоделась в свою одежду и причесала почти высохшие волосы. Кендес планировала хотя бы закинуть позаимствованные вещи в корзину для белья, но назло ему оставила их там же, где сняла. Возвратившись в гостиную, она опустилась на колени рядом с Финесом и положила руку на его плечо: – В субботу я не приду. У меня свидание. Но мы увидится в воскресенье, хорошо? Финес серьезно кивнул и сделал отметку в календарике, который теперь всегда носил с собой: его успокаивала возможность отмечать течение времени. Хайнц сутулился в кресле, ворча что-то себе под нос. Поверх плеча Финеса она улыбнулась ему самой обольстительной из коварных улыбок. «Или действуй, или не ной». Уходя, Кендес намеренно раскачивала бедрами сильнее обычного; она точно знала, что Хайнц смотрит, и чувствовала себя настоящей роковой женщиной, дразня его тем, что было ему теперь недоступно. «Бывшая девушка Кендес Флинн сваливает! Пис!» Но если Кендес рассчитывала, что щелкнет пальцами и вышвырнет Хайнца из головы раз и навсегда, то глубоко ошибалась. До субботы оставалось два дня, а значит, им предстояло встретиться еще дважды и ее откровенно пугала такая перспектива, но в четверг, едва она переступила порог, Хайнц поспешил удалиться, сообщив лишь, что их ужин на столе, а сам он поест позже. Кендес было так совестно лишать его ужина, что оба вечера она и сама почти не прикасалась к еде. О чем тоже сожалела: отнюдь не все мужчины готовили так хорошо, как он. В субботу она задалась целью ему назло отлично провести время. Хоть он ее и не видел, пофантазировать на эту тему Кендес никто помешать не мог, и она была полна решимости вести себя с Чедом так, будто он самый интересный и привлекательный мужчина из всех, что она когда-либо встречала. Решимости хватило ровно на пятнадцатиминутную дорогу к ресторану. Они устроились за столиком маленького уютного бистро, и, прежде чем открыть меню, Чед надел очки и с робкой улыбкой пояснил, что, несмотря на дальнозоркость, смущается лишний раз показываться в них на глаза очаровательным девушкам. Воображение Кендес мгновенно превратило его лицо в лицо другого мужчины, тоже смущавшегося показываться в очках на глаза очаровательным девушкам, и она решила про себя, что нос Чеда недостаточно длинный, чтобы очки смотрелись органично. Чувство юмора у него было ужасным. Откровенно ужасным. Но в хорошем смысле. Кто бы что ни сказал, он не упускал случая ответить игрой слов, и Кендес с удивлением обнаружила, что за один этот вечер смеялась больше, чем за последние несколько месяцев. Но ее дурацкое подсознание решило, что было бы еще лучше, если бы он излагал мысли немного непоследовательней вместо того, чтобы все время говорить четко и по существу. И в довершение к этому, она не мола перестать гадать, чем были сейчас заняты Хайнц и Финес, и скучал ли по ней Хайнц. Может, теперь, когда она побывала на настоящем свидании, на котором, как он наверняка предполагал, и секунды о нем не вспоминала, он наконец готов будет признать поражение? Чед, к чести своей, умел проигрывать, поэтому, когда они покончили с ужином, он не стал тянуть резину. – Прости, если я неправильно понимаю, но, кажется, ты не очень во мне заинтересована, – грустно улыбаясь сказал он, когда они снова сели в машину. Отлично, теперь она чувствовала себя чудовищем за то, что дала ему ложную надежду. – Нет, это ты меня прости. Мой бывший настоящий идиот, но я по-прежнему не могу его забыть, – призналась Кендес с виноватой улыбкой. – Тот пожилой фармацевт? – Чед, казалось, был в легком шоке. Кендес коротко рассмеялась – больше от абсурдности ситуации, чем от веселья. Она действительно сравнивала прекрасного принца и лягушонка – притом не в пользу первого. – Он самый. И пожалуйста, не делай такое лицо. – Не буду даже спрашивать, как тебя угораздило. – Ты бы все равно не поверил. – Слова должны были прозвучать как шутка, но для Кендес вдруг обернулись горькой правдой. Чед бы ей не поверил. Каким бы милым он ни был с ней сейчас, она никогда бы не смогла позволить себе расслабиться и потерять бдительность в его присутствии, потому что как только она забудется и заговорит о Фербе, Чед посмотрит на нее точно тем же взглядом, каким в такие моменты смотрят все остальные, и поинтересуется, почему она так одержима воображаемым другом своего младшего братишки. Это при условии, если она вообще когда-нибудь сможет познакомить его с Финесом. – Приглашать тебя на второе свидание бесполезно? – грустно спросил Чед, остановив машину напротив ее дома. Кендес покачала головой. – Но мне правда понравилось. Спасибо тебе. Она уже хотела выйти из машины, когда Чед осторожно поймал ее за локоть: – Дай мне знать, если передумаешь. – Тебе придется долго этого дожидаться, Чед. – ответила она, глянув на него с сочувствием. – Ты стоишь того, чтобы ждать. Он отпустил ее руку, и Кендес, спеша избавиться от его компании, не мешкая юркнула в дом. Перед ней открывалось мрачное будущее, состоящее из бесконечных попыток оставить прошлое в прошлом, бесконечно приводящих ее к единственно возможному выводу: она не может быть ни с кем другим, потому что никто другой никогда не поверит ей. Финесу нужны были они оба – и она, и Хайнц – чтобы чувствовать себя в безопасности, чувствовать себя нормальным; и по той же причине Хайнц нужен был и ей. С этим Кендес снова вернулась к мыслям о том, что просто не заслуживала того, чтобы он позвал ее назад. Ведь хотя она, помнящая все то, что другие забыли, возможно, тоже немного помогала ему чувствовать себя нормальным, это не искупало того факта, что она вела себя как капризная малявка, жадно хватающая все сладости, которые ей только ни предложат, постоянно требующая больше и больше и закатывающая истерику, лишь только взрослые предостерегут, что ради своего же блага ей не стоит так увлекаться. Впрочем, может быть, отчасти вина за это лежала и на Хайнце? Он потакал ей с самого начала: отказался искать братьев, говоря, что это слишком опасно, но передумал. И нашел способ решить проблему. Конечно, воскрешение из мертвых было задачей еще более сложной, но все же... Факт оставался фактом: она погоревала бы какое-то время, потом заставила себя оставить позади ту жизнь, в которой у нее были младшие браться, но обязательно сломалась бы и в конце концов окончательно тронулась умом. Но да, Хайнц не мог обвинять никого, кроме себя, в том, что когда жизнь Кендес снова разбилась в дребезги, она бросилась за помощью именно к нему, ведь решение кидаться ее спасать изначально было его собственным. Все размышления сводились к одному: если Кендес хотела быть счастлива, ей необходим был Хайнц. И это было не романтическое преувеличение – он был необходим ей буквально, потому что в свои пятнадцать она умудрилась налажать так сильно, что в ее жизни просто не осталось больше места ни для кого другого. Но на этот раз она собиралась быть образцовой девушкой. Сколько раз он убеждал ее поесть, спасая от медленной голодной смерти? Сколько раз он выслушивал ее жалобы на несчастье, виновата в котором была лишь она сама, а потом брал и пробивал брешь в ткани пространства-времени, только чтобы все исправить? А когда они были вдвоем, сколько раз он просто обнимал ее, пряча от мыслей, причиняющих почти физическую боль? А что Кендес давала ему в ответ? Когда он болел гриппом, она заставила его носиться по всему городу (по крайней мере, сначала она дала ему лекарство... но это оправдание было беспомощным даже по ее собственным меркам), а когда он был не в духе, она быстро уставала от его ворчания и требовала перестать попусту терять время, которое они могли бы потратить на открытие брешей (во всяком случае, по ночам она выслушивала все, что он хотел сказать... но лишь потому, что не имела ничего против – бесконечные разговоры развеивали ее тревогу, и, вернувшись в постель, она легко засыпала). Вывод? Она была худшим человеком на свете, на ее совести наверняка лежало куда больше разрушенных жизней, чем она могла предположить, а она требовала от Хайнца помощи, чтобы склеить хотя бы свою собственную, но даже не пыталась при этом стать кем-то большим, чем вечно хнычущая, эгоистичная... хм... стерва. Но она исправится. Если он только даст ей еще один шанс – она исправится. Настал вечер воскресенья, и, несмотря на бабочек, вяжущих узлы из ее внутренностей, Кендес чувствовала себя готовой встретиться с Хайнцем. Это был ее последний шанс. Она собиралась вести себя очень по-взрослому: прямо изложить свои намерения, и если он откажется, смиренно заполнить свою жизнь ворохом бессмысленных интрижек и чередой незнакомцев в постели. Учитывая, каким тоскливым одиночеством веяло от этой идеи, ей лучше было не портачить. – Повеселилась? – иронично поинтересовался он, едва открыв дверь. Даже дежурного приветствия пожалел. Да уж, кому-то определенно не мешало бы вести себя повзрослее, и явно не ей. – Еще как, – беззаботно ответила она, входя в квартиру как к себе домой. – И он уже пригласил меня на следующее свидание через неделю. Это была не совсем ложь: он и правда спрашивал, но скорее чтобы точно удостовериться, что она в нем не заинтересована. Но ведь знать это Хайнцу было не обязательно. Как там говорят о благих намерениях? В общем, встречи с мистером Противоречивые Сигналы они не выдержали. Ужин превратился в настоящее сражение. Язвительное на грани абсурда сражение. Очевидно, вместо того, чтобы бороться за нее, он решил бороться с ней. – Не передашь мне соль? Если, конечно, ты не слишком занята грезами о своем новом бойфренде. – Насколько я знаю, тебе нет до меня никакого дела, – вежливо ответила она, и не думая подвигать к нему солонку. – Так что тебя не должно волновать, что я, возможно, думаю сейчас о Чеде. – Она мечтательно улыбнулась, надеясь задеть его еще сильнее. Финес осторожно протянул руку и подвинул солонку к Хайнцу. – Ах, так вот как его зовут? Имечко как у спасателя из восьмидесятых. – Тело у него точно как у спасателя, – отозвалась Кендес все с той же мечтательной улыбкой. Хайнц смущенно нахмурился и ссутулился еще сильнее. «Но я обречена мечтать о тебе», – мысленно добавила Кендес, как бы извиняясь. Перепалка продолжалась и продолжалась. Каждая фраза была острой, как шип: он откровенно негодовал, она поддразнивала. Бедный Финес совсем притих и только крутил головой туда-сюда, следя за обменом любезностями; когда ужин подошел к концу, он едва слышно пробормотал, что хочет посмотреть телевизор. Кендес последовала за ним в гостиную, а Хайнц едва ли не бегом направился к дверям. Положение было не ахти. В разлуке он был так же несчастлив, как и она, но по какой-то идиотской причине просто не желал повести себя по-взрослому и просто признать это. На середине какого-то фильма про Чарли Чаплина (цветного и с закадровым оркестром, потому что серого цвета и тишины Финес боялся), Кендес, сидящая рядом с уютно прижавшимся к ней братом, не выдержала и со вздохом закатила глаза. Никто в мире не способен был соревноваться с Хайнцем Дуфеншмирцем в умении держать обиду. От него требовалось всего лишь дать добро, и она бы тут же вернулась. Вот так – и Кендес щелкнула пальцами. Финес вопросительно обернулся на звук. – Задумалась, – объяснила она, и он снова устроился у нее под боком. Но ведь Хайнц не собирался давать добро. Нет, он хотел дуться до последнего, даже если это сделает несчастными их обоих. Вероятно, виной всему было его превратное понятие о гордости, но пришла пора оставить эти игры: он либо принимает ее назад, либо сам двигается дальше. А если их собственные жизни ему совсем безразличны, пусть подумает хотя бы о том, как такая напряженная обстановка в доме сказывается на Финесе. Вес на ее плече начал медленно увеличиваться. – Засыпаешь? – тихо спросила она. – Угу... – Пойдем, я тебя уложу. Финес был теперь совсем взрослым, в этом возрасте ему бы следовало уже думать о колледже. А не послушно чистить зубы и переодеваться в пижаму, а потом следовать в спальню за сестрой и ждать, чтобы она подоткнула ему одеяло, потому что он слишком скучает по своей настоящей маме. И в этом тоже была вина Кендес. Уложив Финеса, она вернулась гостиную и в ожидании свернулась на диване. Лежа так в темноте и тишине, она немного напоминала себе паучонка. Хайнц возвратился на несколько минут позже обычного, и Кендес села, наблюдая, как его неясный силуэт прокрался в кухню с пакетом в руках. Открылся и закрылся шкафчик, хлопнула дверца холодильника, и Хайнц направился в сторону своей спальни; он ступал бесшумно, чтобы не разбудить спящего с открытой дверью Финеса. – Хайнц, – тихо позвала она. – О, прекрасно... – Мы можем поговорить? – Как-нибудь в другой раз. – Он схватил ее за руку и попытался поднять с дивана. Кендес всегда была невероятно сильной и теперь использовала эту особенность в свою пользу, просто отказываясь сдвинуться с места. – Уже поздно, а у меня завтра куча дел. – Нет у тебя никаких дел. Нам нужно поговорить. Он все еще пытался поднять ее на ноги. – Нам не о чем говорить, – прошипел он. – Поднимай свою упертую задницу с моего дивана! Рассердившись, Кендес схватила его за руку и потянула, заставив рухнуть рядом с ней: – Посади свою упертую задницу на диван и прекрати вести себя как ребенок. – Отлично. – Он выпрямился из той неуклюжей позы, в которой приземлился, и, скрестив руки на груди, угрюмо уставился в сторону. – Давай поговорим о твоем новом бойфренде. – Ты ревнуешь. – В ее словах не было ни упрека, ни радости – она просто констатировала факт. – Что? Нет! – И как он только умудрялся шептать так пронзительно? – Да и с чего бы мне ревновать? Просто потому, что ты встречаешься с каким-то парнем, который, наверное, красавчик и вдвое моложе меня? Тоже мне, повод. Я не ревную. Кендес откинула голову на спинку дивана и уставилась в потолок: – Как тебе только удается так быстро вызывать у меня головную боль? – Возможно, что-то с Кендес и правда было не так, потому что в ее исполнении эта фраза прозвучала куда ласковей, чем позволил бы себе любой нормальный человек. – Это дар, – пожал плечами он. – Если не нравится, не приближайся ко мне. – Я не говорила, что мне не нравится. – О да, это очень здорóво. Кендес повернула к нему голову. – Если ты снова собираешься приплести эту глупую аналогию с беконом... – Не глупую... – Цыц. – Она зажала его рот ладонью, и Хайнцу оставалось только слабо ворчать сквозь ее пальцы. – Я буду говорить, а ты будешь слушать. Понял? Он кивнул. – Хорошо. Ты отвечаешь «да» или «нет», пока я не скажу иначе. Ты ревнуешь? Хайнц отрицательно покачал головой, и Кендес недоверчиво приподняла бровь. Тогда он кивнул – медленно, без охоты. – Ты любишь меня? Снова медленный кивок. – Ты хочешь меня вернуть? Хайнц решительно замотал головой. Это был уже полный абсурд! Она была уверена, что он вот-вот согласится. Он любил ее и знал, что она его любит, оставалось только сойтись на том, что они оба хотят быть вместе. В чем, собственно говоря, состояла проблема? Она отняла руку от его лица. – Почему нет? – Ты назвала меня последним вариантом, – пробормотал он. Он до сих пор лелеял эту обиду! Разве не пора было оставить ее в прошлом? – И извинилась за это тысячу раз. – Но ты была права. Если бы всего этого не произошло, ты, наверное, уже была бы Кендес Джонсон. – Разве это важно? Серьезно, я дестабилизировала пространственно-временной континуум, сломала множество жизней – включая свою собственную – и я уже никогда не стану тем человеком, которым была бы, если бы всего этого не случилось. И ты единственный, кто это понимает. – А если бы ты была тем человеком, нам даже не пришлось бы сейчас это обсуждать. «О Хайнц. Как же долго ты об этом переживал, придурок», – подумалось ей с нежностью. Но одновременно она чувствовала в этом и свою вину. – Ладно, а это разве важно? – Важно ли?.. Да конечно важно! – Почему? – Ну, потому что это... потому что... Это просто важно! – Понятно, – самодовольно ухмыльнулась Кендес. Ни одного убедительного довода к тому, что последний вариант не мог также оказаться лучшим. – Скажи, ты когда-нибудь пригласил бы меня на свидание в той, другой жизни? Он поморщил нос: – Дурацкий вопрос. Попался! – Вот, пожалуйста. Не было запланировано. Не должно было произойти. Но произошло, и я совершенно не против. – Это все равно не нормально и не... ну, не здорóво. И да, это снова аналогия с беконом. Беспомощная беконовая отговорка была всем, что этот очаровательный придурок, до последнего цепляющийся за свои обиды и комплексы, мог выдумать в свою защиту. – На самом деле я люблю бекон. – Все любят, но... Она снова закрыла его рот. – Ты будешь продолжать спорить или все-таки поцелуешь меня? – Ну, если уж ты даешь мне выбор, – начал он, как только Кендес убрала руку, – то я бы предпочел... Он был почти ее. Она чувствовала, как слабеют его протесты. – Я бы предпочла, чтобы ты умолк, – быстро сказала Кендес и прежде, чем он успел возмутиться, оседлала его бедра и прижалась губами к его губам. Потому что это ведь был Хайнц, и у него всегда было что сказать. – Все равно плохая идея, – слабо возразил он, когда она наконец позволила ему говорить. Прикрыв глаза, Кендес окинула его довольным взглядом: – Ты больше со мной не расстаешься. – Она снова констатировала факт. Он отвечал на поцелуй и не предпринял ни малейшей попытки освободиться. – Нет? – Не-а. – Ну что ж, – пожал плечами он, – думаю, если уж ты все равно не собираешься давать мне выбор... – Нет, – весело сказала Кендес, снова притягивая его к себе. – Нет, не собираюсь.