Решающая дуэль.

- Господи, и как только Земля носит подобных кретинов! - воскликнул Пейрак, входя в гостиную, где в ожидании приятеля с удобством расположился маркиз д'Андижос, коротая время в компании восхитительного руссильонского вина. Маркиз поднял на Жоффрея искрящиеся весельем глаза. - Это ты о шевалье де Жермонтазе или о преподобном отце Беше? - осведомился он, поспешно наливая графу в бокал вина из графина, который охлаждался на столике неподалеку в небольшом бронзовом ведерке со льдом. - Они оба преизрядные тупицы, - с досадой махнул рукой Пейрак. - Но если этот полубезумный Беше просто необразованный фанатик, то племянник нашего дорогого архиепископа - опасный дурак. И тем более опасный, что слепо предан своему дяде, точнее, его кошельку, - Жоффрей опустился в кресло с высокой спинкой, обитое штофом, и рассеянно поднес к губам бокал, который передал ему маркиз. - Монсеньор хочет принудить меня вступить с ним в союз, и, посылая ко мне своего племянника, без обиняков дает мне понять, что собирается главенствовать в нем. Иначе этот шевалье не вел бы себя с такой возмутительной наглостью. - Брось, - примирительно проговорил д'Андижос. - Всем известно, что Жермонтаз - просто невоспитанная скотина. - С каким удовольствием я проткнул бы шпагой его жирное брюхо! - Пейрак со звоном поставил бокал на полированную поверхность стола. - Так за чем же дело стало? - пожал плечами маркиз. - Думаю, тебе не составит труда разделаться с этой горой сала. - Все не так просто, - поморщился Жоффрей, - я советник тулузского парламента и в свое время подписывал декларацию об отказе от дуэлей*. Архиепископ раздует из этой истории такой скандал, что мне придется или бежать, или же сложить голову на плахе, как Бутвилю**. Шевалье не стоит таких жертв. - Ты можешь и не делать официального вызова! - возбужденно воскликнул д'Андижос. - Достаточно просто задеть его посильнее... Думаю, за этим дело не станет - он словно намеренно лезет на рожон. - Уверен, что он получил четкие распоряжения от своего дядюшки не поддаваться на провокации и будет глотать мои насмешки, как гусь - горох, - покачал головой граф. - Возможно даже, что он ждет, чтобы я сам бросил ему вызов. И, как только это случится, у монсеньора будут на руках все козыри против меня. - Но ведь можно вывести его из равновесия и заставить самого вызвать тебя на поединок, - произнес маркиз, и по его губам скользнула нехорошая улыбка. - Это будет расцениваться не как дуэль, а как стычка, и монсеньору будет не к чему придраться! Пейрак бросил на приятеля задумчивый взгляд, но ничего не ответил. После весьма продолжительной паузы он наконец поднялся на ноги. - Что ж, будем действовать по ситуации, - сказал он, подойдя к д'Андижосу и дружески похлопав его по плечу. - А ты, мой друг, пригляди за нашим гостем... *** - Любовь, искусство любить, - проговорил Жоффрей де Пейрак, - драгоценнейшее качество, которым наделены мы, французы. Я побывал во многих странах и видел, что это признают все. Так возрадуемся же, друзья мои, возгордимся, но в то же время будем начеку: эта слава может оказаться непрочной, если не придут ей на помощь утонченные чувства и умное тело. Он наклонил голову, и на его лице, скрытом черной бархатной маской и обрамленном пышной шевелюрой, сверкнула улыбка. - Вот для чего собрались мы здесь, в Отеле Веселой Науки. Но это совсем не означает, что я предлагаю вам окунуться в далекое прошлое. Конечно, я не могу не вспомнить нашего магистра в искусстве любви, который некогда пробудил в сердцах людей это прекрасное чувство, но мы не должны отбрасывать и то, что внесли, совершенствуя его, последующие поколения: искусство вести беседу, развлекать, блистать остроумием, а также и более простые, но тоже немаловажные утехи, располагающие к любви, такие, как заботы о хорошем столе и изысканном вине. - О, вот это мне больше подходит! - заорал шевалье де Жермонтаз. - Чувства - это все ерунда! Я съедаю половину дикого кабана, трех куропаток, полдюжины цыплят, выпиваю бутылку шампанского - и пошли, красотка, в постель! - Ну, если красотка зовется госпожой де Монмор, то после она рассказывает, что в постели вы умеете оглушительно храпеть - и только! - Она рассказывает это? О, предательница! Правда, как-то вечером я так отяжелел… Дружный хохот прервал толстого шевалье, но он, добродушно снеся насмешки, поднял серебряную крышку с одного из блюд и двумя пальцами выхватил оттуда куриное крылышко. - У меня так - уж если я ем, то ем. Я не валю все в одну кучу, как вы, и не прибегаю ни к каким тонкостям там, где в них нет надобности. - Грубая свинья, - тихо проговорил граф де Пейрак. - С каким наслаждением я смотрю на вас! Вы - воплощение всего, что мы вытравляем из наших нравов, всего, что мы ненавидим. Смотрите, мессиры, смотрите и вы, любезные дамы, вот потомок варваров, тех самых крестоносцев, которые с благословения своих епископов разожгли тысячи костров между Альби, Тулузой и По. Они так яростно завидовали этому очаровательному краю, где воспевалась любовь к дамам, что испепелили его, превратив Тулузу в город нетерпимости и недоверия, обиталище жестоких фанатиков. Жоффрей в упор посмотрел на Жермонтаза, но тот, поглощенный поеданием крылышка, пропустил его тираду мимо ушей. Жир блестел на его полных губах, и граф испытал чувство гадливости оттого, что подобный человек приглашен на его праздник. Отвратительная жаба - без чести, без совести. Ему вспомнился недавний разговор с д'Андижосом, и идея спровоцировать шевалье на дуэль сейчас не казалась Пейраку такой уж плохой. У него отчаянно чесались руки проучить этого мужлана, которого ему навязали против его воли, и которому он вынужден был оказывать гостеприимство... Вдруг его внимание привлекла сидящая на другом конце стола Анжелика. Точнее, ладонь юного герцога де Форба де Ганж, которая с возмутительной бесцеремонностью легла на обнаженное плечо его жены. Мальчишка, склонившись к самому ее лицу, что-то шептал ей на ухо, заставляя Анжелику смущенно улыбаться и опускать взгляд. Граф стиснул зубы, и глаза его недобро сверкнули, но он почти тут же расслабился, поскольку она быстро взяла ситуацию в свои руки и весьма изящно дала отпор настойчивому поклоннику. Жоффрей, заметив, что Анжелика украдкой смотрит на другую сторону стола, где сидит он, немедленно включился в беседу Сербало и мессира де Кастель-Жало. Еще не хватало, чтобы она обнаружила, что он ее ревнует! Граф так старательно отводил глаза от прекрасного лица Анжелики, обращенного к нему, говорил с таким вдохновенным красноречием, пытаясь скрыть от нее то невольное волнение, которое она разбудила в нем, что, когда шевалье де Жермонтаз осмелился напомнить ему о своем присутствии, накинулся на него с утроенной силой. - Клянусь святым Севереном! - оторвавшись от своей тарелки, воскликнул Жермонтаз. - Если бы мой дядя-архиепископ слышал вас, он был бы совсем сбит с толку. То, что вы говорите, ни на что не похоже. Меня никогда ничему подобному не учили. - Вас вообще мало учили, шевалье!.. Что же шокирует вас в моих словах? - раздраженно бросил ему в ответ Жоффрей. Этот боров уже исчерпал меру его терпения. - Все! Вы призываете к верности и распутству, к благопристойности и плотской любви. А затем внезапно, словно стоя на церковной кафедре, клеймите позором "одурманенных страстью". Я подскажу это выражение своему дяде. Уверен, в следующее воскресенье оно прогремит на весь собор. - В моих словах отражена человеческая мудрость. Любовь - враг излишеств. Здесь, как и в изысканной еде, следует предпочесть количеству качество, ибо наслаждение заканчивается там, где начинается пресыщение и отвратительное бесстыдство. Разве способен насладиться прелестью изысканного поцелуя тот, кто ест, как свинья, и пьет, словно бездонная бочка? - со злорадством закончил граф и, видя, как на миг переменился в лице шевалье, понял, что его сарказм достиг цели. - Должен ли я узнать в этом описании себя? - проворчал Жермонтаз с набитым ртом, но, тем не менее, не выказал никакой враждебности, хотя уже любой бы на его месте схватился за шпагу. Да, железная выдержка - отметил про себя Пейрак. Или же полное отсутствие самоуважения? *** Лакеи унесли блюда, а на смену им явились восемь маленьких пажей с корзинами, наполненными розами и фруктами. Перед каждым гостем были поставлены тарелки с драже, изюмом и разными сластями. - Спой нам, спой, Золотой голос королевства! - вдруг потребовал кто-то. Жоффрей улыбнулся и сделал знак слуге погасить в зале свечи. Стало очень темно, но постепенно глаза привыкли к мягкому свету луны. Все заговорили шепотом, и среди внезапной тишины стало слышно, как вздыхают обнявшиеся влюбленные. Несколько парочек уже поднялись из-за стола и теперь бродили кто в саду, кто по открытым галереям, овеваемым благоухающим ночным ветерком. Любовь царила здесь повсюду, со смешанным чувством удовольствия и сожаления подумал Жоффрей, беря в руки гитару и устремляя взгляд к луне. Долгий теплый вечер, ароматные вина, изысканные блюда, приправленные различными специями, музыка и цветы - все это сделало свое дело и ввергло Отель Веселой Науки во власть любовных чар. Под сенью Ассезской башни в эту ночь словно возродился ушедший в прошлое мир. Знойная Тулуза вновь обрела свою душу. Страсть снова получила здесь права гражданства, и только он, граф де Пейрак, женатый на самой красивой женщине в Аквитании, был одинок в этот вечер. Жоффрей взял первые аккорды на гитаре и запел. Это не был страстный призыв или серенада, скорее откровение, исповедь, немного странно прозвучавшая на этом Празднике любви. Граф, не прекращая петь, задумался о вчерашнем вечере. Увидев Анжелику на пороге обсерватории, он был так потрясен, что сначала даже растерялся. "Она пришла, сама!" - пронеслось у него в голове, и радость пополам с торжеством заполнила все его существо. Тем горше было его разочарование, когда она заговорила о духе Галилея и желании посмотреть в телескоп на звезды. Черт возьми, это было уже слишком! Он достаточно резко ответил ей, и, ошеломленная его отповедью, Анжелика ушла, оставив Жоффрея в полном смятении чувств. Остаток ночи граф размышлял о том, не погорячился ли он, правильно ли поступил. Возможно, стоило пойти ей навстречу, принять во внимание ее молодость и стыдливость, быть терпеливым, внимательным... Но сил на это уже не оставалось. Жоффрей понял, что устал от этой игры, которая уже давно перестала приносить ему удовольствие, и лишь изматывала своей неопределенностью. Приходилось признать, что, наставляя других в искусстве соблазнения, он сам не слишком-то преуспел в нем: его жена была так же далека от него, как и в день их свадьбы, и белое платье, которое было сейчас надето на ней, будило в нем воспоминания, отдающие горечью. Сколько еще будет продолжаться эта пытка, как долго еще он сможет скрывать свои чувства под маской учтивой любезности и светского безразличия? И дрогнет ли когда-нибудь ее сердце? Иногда ему казалось, что она близка ему, что в ее глазах мелькает нечто, похожее на интерес, и что только шаг отделяет его от победы над этой непокорной дикаркой, владеющей его мыслями и чувствами, но каждый раз она в самый последний момент возводила между ними неприступную стену, которую он не в силах был преодолеть. И так день за днем, месяц за месяцем... Давно уже испарился азарт охотника, подстегивающий его в первые месяцы этого противостояния, исчез интерес исследователя, изучающего необычный и редкий цветок, неожиданно попавший к нему в руки, и осталось только мучительное чувство неразделенной любви, терзающее Жоффрея даже посреди самого веселого праздника. Сейчас Анжелика была альфой и омегой его желаний, неразгаданной тайной, предметом его неустанных размышлений, и ему стоило огромных усилий вести себя с ней так, чтобы она даже не догадывалась, как сильно он влюблен в нее и как его ранит невозможность быть с ней вместе. Увы, стоило признать, что, хоть Анжелика и была к нему расположена, она не сделает первого шага ему навстречу. Будет молчать, опускать ресницы, бросать изредка загадочные взгляды, но останется такой же недоступной и манящей, как болотный огонек. Чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, он должен был действовать решительно, но... впервые за долгие годы Жоффрей не был уверен в правильности такой стратегии. С другими женщинами ему было значительно проще - он не любил ни одну из них, и их кокетливое сопротивление принималось им вполне благосклонно, как часть любовной игры, а шутливый отказ лишь распалял его чувственность. Но с Анжеликой все было по-другому. Пейрак знал, что не выдержит ее отказа, и что ему снова придется уехать, как после того случая в беседке. Каких трудов ему тогда стоило обратить все в шутку, не показать Анжелике, как глубоко взволновал его этот украденный у собственной жены поцелуй, как он буквально сгорает от страсти и непреодолимого желания заключить ее в свои объятия... Жоффрей посмотрел на противоположный край стола, где сидела Анжелика, но ее там уже не оказалось. Она снова ушла, как и вчера, как и всегда. Граф накрыл струны гитары ладонью, гася рвущиеся наружу звуки, и встал со своего места. Довольно! Он больше не позволит ей убегать от него, сегодня они должны наконец объясниться. И, если она скажет, что не любит его, что ж, тем хуже для него. По крайней мере, он будет знать правду и прекратит изводить себя напрасными надеждами. Немного поколебавшись, Пейрак решил оставить на лице маску - это должно было напомнить Анжелике о загадочном трубадуре с берегов Гаронны, настроить ее на романтический лад, придать их свиданию чуть более легкомысленный характер и... отвлечь ее взгляд от ужасных шрамов на его лице, черт бы их побрал! Жоффрей уже было направился к выходу из пиршественной залы, как вдруг его окликнул д'Андижос: - Граф, постойте! Позвольте составить вам компанию, а то, мне кажется, ваши изысканные вина слишком вскружили мне голову... - он, пошатываясь, поднялся на ноги, и ухватился за край стола, чтобы не упасть. Как некстати! Пейрак некоторое время колебался, прежде чем ответить, но после подумал, что вывести захмелевшего маркиза в сад - дело пары минут, и согласно кивнул: - Идемте, друг мой, вижу, вам необходим свежий воздух. - Интересно, куда запропал шевалье де Жермонтаз? - с насмешкой спросил д'Андижос, когда они пересекали длинную галерею, ведущую к парадной лестнице дворца. - Наверняка храпит, как свинья, в своей постели, - отмахнулся граф. - И я уверен, что он там один. Громовой хохот был ему ответом. - Увы, ни его ленты, ни дядюшка-архиепископ не помогут шевалье в любовных делах с его толстым брюхом и дурными манерами! - смеясь, воскликнул маркиз. - Мессир де Кастель-Жало! - д'Андижос вдруг устремился вниз по парадной лестнице, рискуя сломать шею, к стоящему у ее изножия мужчине. Тот радостно заулыбался ему навстречу. Пока Пейрак неторопливо спускался, гасконцы в свойственной им экспрессивной манере успели обсудить шевалье де Жермонтаза, посмеяться над его неуклюжестью и непроходимой тупостью. Их вердикт был единодушен - северянин, грубый варвар и невежда. Жоффрей, в глубине души радуясь, что эти двое нашли в лице друг друга столь приятных собеседников, и предполагая, что теперь может без помех и ненужных провожатых отправиться на поиски своей жены, проговорил, проходя мимо них: - Надеюсь, он скоро уедет из моего дома, и мы забудем этот визит, как страшный сон. - Я только что видел его внизу, около крыльца, - вдруг проговорил Кастель-Жало. - Он о чем-то беседовал с мадам де Пейрак. Граф, бросив на него быстрый взгляд, рывком распахнул двери, ведущие в сад, и почти тут же увидел Анжелику и шевалье. До него донесся голос Жермонтаза: - Чтоб они сдохли, все эти слащавые кривляки южане! Моя подружка до сих пор была такой покладистой, а тут вдруг залепила мне пощечину. Я, видите ли, недостаточно деликатен для нее. - И право, вам уж пора сделать выбор, кто вы: распутник или духовное лицо. Возможно, вы оттого и страдаете, что еще не решили, в чем ваше призвание, - Анжелика откровенно смеялась над неуклюжим шевалье, и Пейрак невольно улыбнулся, по достоинству оценив и ее тонкое чувство юмора, и острый язычок. Но племянника архиепископа эти слова привели в неистовство. Стремительно шагнув к молодой женщине, он буквально выдохнул ей в лицо: - Я страдаю оттого, что ломаки, вроде вас, дразнят меня, словно быка. С женщинами у меня один разговор. С этими словами шевалье грубо рванул Анжелику к себе и своим жирным слюнявым ртом прижался к ее губам. На секунду Жоффрей застыл, словно не веря собственным глазам - неужели Жермонтаз окончательно сошел с ума? Оскорбить его в его же собственном доме, посягнув на честь его жены? Но, услышав треск рвущегося платья и еле слышный вскрик Анжелики, которая отчаянно отбивалась, пытаясь вырваться из медвежьих объятий шевалье, Пейрак почувствовал такую неистовую ярость, такой безудержный гнев, что по силе с ними могло сравниться только извержение вулкана. Он сорвал маску с лица и громко выкрикнул: - Мессир де Жермонтаз! Медленно, нарочно подчеркивая свою хромоту, Жоффрей стал спускаться, и, когда дошел до последней ступеньки, в руке его блеснула шпага, которую он вынул из ножен. Жермонтаз, слегка покачиваясь, отступил. Вслед за графом по лестнице поспешно спустились Бернар д'Андижос и мессир де Кастель-Жало, уже протрезвевшие и готовые разорвать племянника архиепископа на куски по одному лишь слову графа де Пейрака. Жермонтаз повернул голову в сторону сада и увидел за своей спиной Сербало. Шевалье шумно запыхтел. - Да это… это ловушка, - пробормотал он. - Вы хотите меня убить! - Ты сам устроил себе ловушку, свинья! - бросил в ответ д'Андижос. - Ты вздумал обесчестить жену человека, который оказал тебе гостеприимство! Жоффрей взглянул на Анжелику, которая дрожащей рукой тщетно пыталась стянуть на груди разорванный корсаж. В ее изумрудных глазах застыла тревога, она умоляюще смотрела на мужа, словно желая предотвратить неминуемое кровопролитие. Она боялась. За него? Жоффрей вдруг почувствовал, что действительно небезразличен ей, и это придало ему уверенности в исходе боя. Сейчас он расправится с этим подонком и тогда... Тогда он наконец-то объяснится с ней. Подойдя к Жермонтазу, он ткнул его кончиком шпаги в живот и коротко бросил: - Защищайтесь! Тот молниеносно - сказалась военная выучка - выхватил свою шпагу, и они скрестили оружие. Несколько мгновений они сражались так ожесточенно, что чашки эфесов дважды стукнулись друг о друга, а лица противников оказывались совсем рядом. Но Жоффрей каждый раз проворно увертывался от удара. Его ловкость с лихвой компенсировала физический недостаток. Когда Жермонтаз прижал его к лестнице и вынудил подняться на несколько ступеней, он внезапно перепрыгнул через перила, и шевалье едва успел обернуться, чтобы встретить противника лицом к лицу. Жермонтаз начал выдыхаться. Он мастерски фехтовал, но не мог выдержать такого бешеного темпа. Шпага графа разорвала ему правый рукав и поцарапала руку. Рана была неглубокая, но сильно кровоточила; рука, держащая шпагу, стала неметь. Шевалье становилось драться все труднее. В его больших круглых глазах появился панический ужас. Зато в глазах графа де Пейрака горел зловещий огонь и не было пощады. Жермонтаз прочел в них свой смертный приговор. Граф растянулся в немыслимо длинном выпаде, практически распластавшись по земле, и пронзил свого противника шпагой насквозь. Раздался глухой, протяжный вскрик, и шевалье рухнул на мозаичные плитки, как подкошенный. Жоффрей с улыбкой склонился к нему. - "Слащавые кривляки"! - тихо проговорил он. Схватив шпагу за рукоятку, Пейрак резко рванул ее на себя. Что-то мягко всплеснуло, и граф увидел, как подол белоснежного платья жены окрасился брызгами крови. На мгновение Анжелика прислонилась к стене, словно ей стало нехорошо от увиденного, а потом порывисто бросилась к нему, вмиг растеряв всю свою сдержанность и отстраненность, которыми изводила его долгие месяцы. Он, все еще охваченный неистовством недавней схватки, немного опешил и неловко прижал ее к себе одной рукой, так как во второй все ещё держал шпагу, обагрённую кровью племянника архиепископа. Жоффрей гадал, был ли он виноват в том, что шевалье выместил свою злость за оскорбления, которым он его сегодня подверг, на Анжелике? Или же это было просто неудачным стечением обстоятельств? Тяжелые мысли чугунным колоколом громыхали в его голове, и он не сразу осознал, что это ее нежные руки исступленно касаются его лица, груди, а затуманенные волнением глаза ищут его взгляд. "А ведь так или иначе я добился своего!" - с мрачной радостью подумал Пейрак, нежно касаясь губами ее виска. Отныне его жена принадлежит ему, он завоевал ее в честном бою, и вправе требовать награду... Медленная улыбка раздвинула губы Жоффрея, и он повелительно сказал: - Пойдём. ____________________ *В 1651 году постановлением маршалов Франции были пресечены все попытки оправдать поединки. В то же время король своим декретом напоминал о старинных запретах и поручал правосудию наказывать дуэлянтов. Разбирать эти дела предоставлялось тем же маршалам – «судьям в сапогах», что подчеркивало разницу между воинской доблестью и бесшабашностью дуэлянтов. В том же 1651 году дворяне, входящие в Братство Святого Причастия, поклялись отказаться от дуэли, и вскоре их примеру последовали депутаты от дворян Штатов Бретани и Лангедока. В публичных заявлениях уже нельзя было говорить о поединках иначе как с осуждением. **Эдикт против дуэлей, изданный в 1626 году, предусматривал следующие меры: за вызов на дуэль – лишение должностей, конфискация половины имущества и изгнание из страны на три года. За дуэль без смертельного исхода – лишение дворянства, шельмование или смертная казнь. За дуэль со смертельным исходом – конфискация всего имущества и смертная казнь. Были предусмотрены особые меры против злоупотребления правом на помилование: король поклялся никогда не миловать дуэлянтов и потребовал от своего секретаря никогда не подписывать писем о помиловании, а от канцлера – никогда не прилагать к ним печать. Ришелье считал, что подобные меры окажутся более действенными, и имел на то основания. До сих пор казнили только изображения преступников. Бутвиль, приговоренный к повешению, нагло явился с друзьями на место казни, сломал виселицу, разбил свой портрет и удрал. Парижский парламент, на рассмотрение которому был отдан эдикт, потребовал смертной казни для всех дуэлянтов, однако король прислушался к словам Ришелье о том, что «никто не может осудить врача, который решился применить новое снадобье, убедившись в недейственности старого». Эдикт был принят в марте 1626 года в редакции кардинала. Первым эдикт нарушил герцог де Прален; его изгнали от двора, несмотря на заслуги его отца, и лишили должностей королевского наместника в Шампани, бальи Труа и губернатора Марана. Неукротимый Франсуа де Монморанси-Бутвиль, имевший дерзость устроить очередную дуэль – с двумя секундантами с каждой стороны, на Королевской площади и средь бела дня (один человек погиб и двое были ранены), не отделался так легко: ему и его приятелю де Шапелю отрубили голову, а все их имущество конфисковали. Это решение было принято не без колебаний: за молодого красавца Бутвиля многие заступались, но кардинал тогда изрек знаменитую фразу: «Мы перережем глотку либо дуэлям, либо эдиктам вашего величества». "Поединок начался. Обменявшись несколькими ударами, Бутвиль и Беврон выбили друг у друга шпаги и схватились врукопашную. У них были кинжалы, однако противники не пускали их в ход, поскольку им было важно сразиться, а не убить друг друга. И всё бы кончилось хорошо, но де Шапель сразил де Бюсси, едва державшегося на ногах, а Бюке тяжело ранил Ла-Берта. Беврон с Бюке тотчас уехали в Англию, а Бутвиль и де Шапель, узнав, что король в Париже, немедленно бежали в Лотарингию, которая тогда была заграницей. Они остановились переночевать на постоялом дворе, но поутру их арестовали именем короля и под конвоем отправили в Париж. Бутвиль сразу во всем сознался, а де Шапель запирался и даже утверждал, будто не знает, где находится Пляс-Рояль. Беременная жена Бутвиля валялась в ногах у Людовика, принц Конде и герцог де Монморанси просили о заступничестве Ришелье, но тот сказал, что ничего не может поделать, поскольку сам принимал участие в разработке декрета о дуэлях. 21 июня 1627 года обоим дуэлянтам отрубили голову на Гревской площади. Охране был дан приказ: если кто-нибудь в толпе крикнет: «Пощады!» – немедленно арестовать крикуна."