Горький яд черной лилии

Давным давно, когда он был ребенком, они шли как-то с отцом по узким улочкам родной Флоренции, он уже не помнил, куда и зачем. В толчее, обычной и привычной в любой час дня и ночи на Понте Веккьо, его кто-то толкнул, рука мальчика выскользнула из надежной и крепкой отцовской ладони, и их оттеснило друг от друга. Он пришел в себя на берегу Арно от прохладного дуновения вечернего ветерка и от прикосновения холодной руки к щеке. - Лучше, малыш? – спросила склонившаяся над ним старая, совсем седая женщина. Она снова погладила его по голове, и мальчик услышал, как звякнули на ее руке золотые браслеты. Он объяснил, что потерялся, что ему надо найти отца, и конце концов, не выдержав, расплакался. - Не плачь, все будет хорошо, - спокойно произнесла цыганка и, задержав на мгновение руку на лбу ребенка, заглянула ему в глаза. - О, да ты, я вижу, сынок, сам владеешь даром. Он ценен дар этот, береги его. Жаль, передать его тебе будет некому. Да, - добавила она после некоторого молчания, - некому. Ты принадлежишь древнему, хотя и не знатному роду, но этому древу боле не цвести, потому что последнему потомку дано будет испить яд черной лилии. Он ничего не понял, он даже и не слушал, что она говорила, глаза сами собой закрылись, и все стихло. Проснулся он от того, что отец тормошил его, он с ног сбился, разыскивая сына. Неожиданно мальчик вспомнил старую цыганку и ее странное предсказание. Отец нахмурился и ответил, что не следует слушать всякий вздор, к тому же ему могло и привидится. Время шло, приключение постепенно сглаживалось в памяти, и вскоре он совсем забыл о нем.

***

–Ваша наука обманула меня, – сказала Екатерина, пристально глядя на Рене, – тот выдержал ее взгляд с поразительным самообладанием. – В каком смысле? – спросил он. – О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! Впрочем, быть может, дело тут не в науке, а в ученом. – Я не понимаю, что вы хотите сказать, – молвил флорентиец. – А не выдыхаются ли ваши духи, Рене? – Нет, если их изготовляю я, но если они проходят через другие руки, то возможно... Екатерина усмехнулась и покачала головой.*

***

Мэтр Рене вздохнул с облегчением, постоял в задумчивости, глядя на закрывшуюся за королевой-матерью дверь, потом запер ее на засов и зажег еще одну свечу, за окном совсем стемнело. Да, следует признать, он играет с огнем, и игра эта опасна, огонь этот запросто может сжечь его дотла. Не он первый, не он последний, в конце концов. А впрочем, игра стоила свеч, ему ли не знать, что все в этом мире зависит от превратностей судьбы, а она – большая шутница, и обмануть ее, как бы ни старалась ее величество, очень трудно, точнее – невозможно. А значит, ему нужно думать не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем тоже, именно поэтому и оказал он королю Наваррскому маленькую услугу. Рене усмехнулся, все же следует быть осторожнее, да, он ей нужен и потому уже может быть уверен в своей безопасности, но один неверный шаг, и удача отвернется от него; явного предательства и «перехода на сторону врага» она ему не простит. И лучше не думать, чем это может окончится. Если бы мэтра Рене спросили, почему он выполняет все приказы королевы-матери, зачастую жестокие и беспощадные, ведь он прекрасно понимает, зачем ей все эти мази, благовония, надушенные шелковые перчатки, призванные нести владельцу красоту и здоровье, а вместо этого отнимающие жизнь, - он пожал бы плечами и ничего не ответил. Или ответил бы, что он всего лишь слуга, и его дело повиноваться, господские же причуды его не касаются вовсе, а жить на что-то надо. Если этот ответ не удовлетворил бы дотошного собеседника, он бы признался, пожалуй, что монаршья милость льстит ему. А если бы и этого оказалось вдруг недостаточно, Рене рассказал бы собеседнику о ходе небесных светил и их влиянии на судьбу; все предопределено, и если человеку предначертано расстаться с жизнью, то это произойдет, если же его время не пришло, то останется жить, так или иначе. Уж этот ответ, он полагал, удовлетворил бы самого любопытного, так или иначе, больше ему сказать было нечего. Потому что рассказывать о солнечном теплом весеннем вечере в такой далекой и почти совсем уже забытой Италии, он не стал бы. А уж о юной девушке, совсем еще девочке, которая сидела в тот вечер перед ним, молодым аптекарем и парфюмером, промышлявшим гаданиями (дар, доставшийся ему в наследство от отца и деда),- тем более. Он с первого взгляда понял, что посетительница – знатная сеньора, впрочем, это не было для него непривычным, богатые горожанки часто приходили купить новые духи или узнать, родится ли сын, выздоровеет ли заболевший родственник, - все это и было его ремеслом. Если же посетитель приходил как эта сеньора, вернее будет сказать сеньорина, под вечер, когда уже спускались сумерки, то, скорее всего, им требовались духи, но не для того, чтобы приворожить кавалера, а наоборот. За такие вещи он мог лишиться головы, но за это очень хорошо платили. Впрочем, предположить, чтобы эта девочка пришла сюда именно за этим было слишком невероятным, хотя, кто знает. - Мне говорили, будто вы умеете предсказывать будущее, сеньор, так ли это? – нет, сегодня, хвала небу, никаких ядов, юная прелестница скорее всего хочет узнать, питает ли какой-нибудь молодой сердцеед к ней нежные чувства. - Вам сказали правду, госпожа. - В таком случае, я хотела бы, чтобы вы составили мой гороскоп и мне нужно…словом, мне хотелось бы узнать… ну, что со мною будет. - Я понимаю, госпожа. Мне нужно знать дату и время вашего рождения, и через два дня, вы сможете узнать все, что хотите. - Я пришла, сеньор, как вы мне и говорили. Готово? - Я же взял задаток, госпожа, а значит, поводов для беспокойства нет, я привык все делать на совесть. - Итак? - Прошу вас, госпожа, - он разложил на столе пергамент, расчерченный причудливыми линиями космограммы, - извольте. - И? – юная посетительница смотрела внимательно и настороженно, в глубине ее больших блестящих глаз он ясно видел надежду, смешанную со страхом. Если бы он только мог сказать ей то, что она так надеется услышать. Потом он не раз будет спрашивать себя, не стоило ли тогда солгать ей? Хотя, это, разумеется, ничего не изменило бы. - Я редко ошибаюсь, несмотря на свою молодость, и хотя все, что мне открылось – весьма поразительно, но… Вам суждена долгая жизнь, сударыня. И она пройдет вдалеке от вашей родной страны. - Вот как? – тон, которым она задала вопрос, был спокойным, но ее выдали дрогнувшие руки: она была взволнованна не на шутку. - Да, сударыня, там вас будет ждать большое величие и большое разочарование. Она усмехнулась. - Это все? - Это то, что сказали мне звезды, сударыня. Разве этого мало: признаюсь, мне еще не приходилось разгадывать столь причудливо переплетенные линии судьбы. Вы ждали большего? Девушка пожала плечами и опустила глаза. - Наверное. Он вздохнул. - Дайте мне руку. Она снова пожала плечами и протянула ему руку. - Вы еще очень молоды, сударыня, - проговорил он, изучая причудливый рисунок ломаных линий на маленькой точеной ладони, но вам уже довелось пережить немало потерь и разочарований. Вы были рождены у подножия трона, сударыня, но это вас едва не погубило: смерть стояла у вас за спиной, но ваш ангел-хранитель вовремя отогнал ее. Девушка вздрогнула и нетерпеливо дернула головой, словно отгоняя непрошенные, крайне неприятные для нее воспоминания. - А сейчас вы счастливы, сударыня. Вас, судя по всему, любит один человек, и вы, как вам кажется, любите его тоже. Верно? Она снова вздрогнула и прошептала: - Вероятно. Что дальше? - Но ваша жизнь связана не с ним. Того, с кем связана ваша судьба вы еще не встретили. Он поднял взгляд и посмотрел прямо в бездонные глаза юной незнакомки. - И что, тот, кого я… мы не сможем быть вместе? - Увы, сударыня. - Вы видите это наверно? - Я редко ошибаюсь, госпожа моя: ваша судьба предопределена, как и судьбы всех на земле. - А если я… если я не хочу? - Попытаетесь обмануть судьбу? Изменить предначертанное? Она усмехнулась и кивнула. - Вам этого не удастся, сударыня. Это никому не под силу. - Вот как, - ее усмешка ясно дала ему понять, что девушка попросту не поверила ни единому слову. – Что ж, значит, моя жизнь связана не с тем, с кем я хотела бы. - Я ясно вижу это. Этот человек любит вас, да, но он несвободен. Впрочем, это даже и не важно, потому что ваша жизнь предназначена не ему. - Так что же, вы мне предлагаете спокойно сидеть и ждать? - Терпение – не самая худшая добродетель, сударыня. Терпение и смирение. Она опустила взгляд, долго молчала, и наконец подняла голову, посмотрела ему в глаза и тихо спросила: - А как я узнаю его? Того, кому предназначена моя жизнь. - Вы встретитесь с ним в скором времени, повинуясь чужой воле, и больше уже не расстанетесь. Именно этот человек возведет вас с собой на трон. Она громко рассмеялась и отдернула руку. - Неужели же на трон? Что ж, благодарю вас, сеньор. Вот, - она протянула ему мешочек, в котором весело звякнули монеты, - вам за труды. Хотя, признаться, этого слишком много за такую работу. Он медленно протянул руку, словно раздумывал, брать ли у нее деньги, и окончательно перестал удивляться, увидев вышитый герб: пять червленых шаров и три золотые лилии в шестом – лазоревом - шаре.** Все становилось на свои места: он не ошибся, у представительницы рода Медичи просто не могло быть иной судьбы, Рок тяготеет над этим семейством испокон веков. Он сам не мог объяснить, ни тогда, ни сейчас, по прошествии стольких лет, почему ему так отчаянно хотелось тогда, чтобы она задержалась, или же, чтобы не уходила вовсе. И вместе с тем он знал точно, каким-то шестым чувством, понимал, что он видит ее не в последний раз, что они встретятся еще, и что отныне, вот с этого самого момента его жизнь подчинена юной черноглазой принцессе. Хотя он и не решился сказать ей о многом, что еще ему открылось в ее судьбе. Уже на пороге она обернулась и произнесла с улыбкой: - Обещаю вам, что когда я взойду на трон, вы не будете забыты, слово королевы! Вы ведь не откажетесь стать моим придворным предсказателем, а, сеньор? И она вновь рассмеялась. Может быть, он и забыл бы эту встречу, тем более, через пять лет ему не пришлось бежать из Италии, спасаясь от мести родственников одной своей клиентки. Его духи были действенны, а родственники мужа незадачливой сеньоры, не вовремя решившей отделаться от несчастного, не придумали ничего лучше, нежели расправиться с тем, кто помог ей избавиться от супруга. Ему с трудом удалось скрыться из города незамеченным, еще два года он скитался, нигде не оставаясь подолгу, а потом переселился во Францию, где он и стал мэтром Рене, а через некоторое время ему удалось заняться прежним своим делом, и вскоре он вернул себе свою прежнюю известность. А еще через несколько лет ее величество королева Франции Екатерина Медичи пришла к нему сама. Молодая женщина, закутанная в черный плащ, махнула рукой и два сопровождавших ее лакея, поклонившись, вышли. Ее вполне можно было принять за простую дворянку, коих он принимал ежедневно, пришедшую за новой помадой. Рене узнал ее сразу же, как она вошла и, признаться, немного опешил. Разумеется, он знал, кто была та юная девушка, которой он некогда нагадал блеск и королевское величие, умолчав, впрочем, что вместе с этим ей уготованы еще боль, страдание и кровь. Знал он и то, кем она стала, исполнив тем самым то, что было ей предназначено. Но видеть ее вновь в своем доме…это походило на еще один очередной знак свыше. - Говорят, мэтр, что ваши духи – это нечто особенное, во всем Париже не сыскать лучше и изысканнее. Мне хотелось бы посмотреть, так ли это. Он поклонился: - К вашим услугам. Боюсь только, слухи несколько преувеличены, ваше величество. Она испуганно отшатнулась: - Как… откуда вы… Вижу, - справилась она с охватившим ее в первый миг волнением,- что правдивы, видимо, не только эти слухи. Он снова поклонился. - До вашего величества дошла слава обо мне не только как о простом аптекаре, но и о колдуне? - И я, признаюсь, нисколько не удивлена. - Простите, ваше величество, но мне кажется, что не всяким слухам стоит верить. - Ну а ваше умение видеть грядущее – это тоже слухи? - Вы стали верить предсказаниям судьбы, ваше величество? - Как бы там ни было, я хотела составить гороскоп и…Что? Что вы сказали? - Я сказал, - Рене снова поклонился и продолжил по-итальянски, - то, что королева увлечена астрологией, это тоже не тайна, и я выразил удивление, ведь тогда вы мне не поверили, ваше величество. - Я не… постойте! – в ее взгляде мелькнуло понимание. - Ах, вот оно что, я вспомнила! Так это были вы. Что ж, если бы я и не верила, до сей минуты, то теперь мне пришлось бы. Ведь вы, тогда сказали мне правду. Ну а теперь, покажите же мне свой товар, мэтр. Разумеется, что еще он мог ожидать? Что она помнила о нем все эти годы? Нелепо. Но стало почему-то обидно, она давала понять, что возвращаться к незначительному, судя по всему для нее, эпизоду из далекого прошлого, возвращаться не стоит. Ему осталось только подчиниться. Она довольно долго перебирала заботливо расставленные перед ней склянки и баночки, наконец, повернулась к нему и, улыбнувшись одними уголками губ, проговорила: - Вижу, вас не зря хвалят, мэтр. А знаете, - она вдруг посмотрела на него в упор, и от этого пристального холодного и надменного взгляда стало немного не по себе, - я действительно все помню, но вот не знаю, помните ли вы это, мэтр, то, что я вам тогда сказала? - Вы сказали, ваше величество, что когда взойдете на трон… - Я вас не забуду. Что ж, я привыкла держать свои обещания. - Ее величество делает мне честь… - Стать моим поставщиком ваших милых и таких необходимых дамам безделушек, которые, по их мнению, делают их привлекательнее и желаннее. А уж если они и впрямь волшебные, как говорят все вокруг. - Это большая честь для меня, ваше величество, я только…прошу меня простить… - Оставьте, - снова эта робкая, будто исподволь улыбка, однако во взгляде была настороженность, словно она напряженно обдумывала что-то очень важное, - я же сейчас здесь как частное лицо и только. - Если мне будет позволено… словом, прошу простить за дерзость, но разве вам требуется магия, чтобы стать желанной и привлекательной? Мне кажется, что вам для этого не нужно никакое волшебство. - Перестаньте! – боль и раздражение одновременно отразились в брошенном на него взгляде. – Я же сказала, что пришла как частное лицо, и ваша лесть просто неуместна. - Я и не думал, ваше величество! Она рассмеялась. - Ну что ж, ближе к делу, я хотела бы предложить вам вот что: с этого дня вы будете поставлять свои товары только мне. Я имею в виду, моему двору. Эти, - кивнула она на баночки, которые только что перебирала, и, - прищурившись, добавила, понизив голос, словно их могли подслушать, - другие тоже. - Другие? - Да, о них говорят с таким же восхищением, только, разумеется, не так громко, как об этих. Но, - в голосе молодой королевы послышалась угроза, - не настолько уж тихо, иначе я вряд ли бы пришла сюда. - Вам… вашему величеству нужны и такие услуги, но… для чего? – это была непозволительная дерзость, но слова сами сорвались с языка, к тому же, она сама сказала, что находится здесь только как частное лицо. – У вас много врагов? - Врагов у меня и впрямь хватает, - ответила она с недоброй усмешкой, - как, впрочем, у любого человека. Но вас, - в голосе зазвенела сталь, - это не должно касаться! Так как же? - Осмелюсь спросить, мадам, что от меня потребуется? - Ничего такого, чтобы вы не привыкли делать, мэтр. С той лишь разницей, что отныне вы будете выполнять приказы только одного человека. Мои. - Но я прошу еще раз меня простить, ваше величество, я не планировал идти в услужение. - Отказываетесь? - удивленно воскликнула она. Он снова низко поклонился. - Что ж, - на сей раз тон был на удивление спокойным, - видимо, сегодня мне не повезло. Она резко повернулась и направилась к двери; уже взявшись за кольцо, обернулась и снова как несколько минут назад, улыбнулась уголками губ и с той же холодной решимостью во взгляде, от которого делалось не по себе, проговорила: - Будем считать, что вам нужно время все обдумать, и я даю вам его. Подумайте, мэтр, подумайте. А я подожду, я умею ждать, знаете ли. Терпение – это не самая худшая добродетель, верно? За ним пришли через два дня. Три хмурых стража королевской гвардии перевернули весь дом, затем, обронив только, что все обвинения ему предъявят на первом же допросе, увезли с собой в Венсенскую тюрьму. Два дня, или больше – он очень быстро потерял счет времени, - проведенные в темной сырой камере, он пытался понять, что послужило причиной ареста, и что будет дальше. Нет, он, конечно же, понимал, что рано или поздно ремесло, которым он занимался, могло его погубить, но тем не менее, та осторожность, которой он всегда придерживался, исключала возможность, что ему можно предъявить какие бы то ни было обвинения. Но надо смотреть правде в глаза, если уж его бросили в тюрьму, то наверняка не за продажу настоек от боли в животе, значит, как-то стало известно и о «других товарах», как выразилась ее величество. Если только… «Я умею ждать», - снова прозвучал в памяти тихий вкрадчивый голос королевы. Неужели все так просто? Ну, разумеется, королям и королевам не отказывают, им подчиняются. На другое утро за ним вновь пришли, его вывели из камеры, не говоря ни единого слова, долго вели по темным извилистым коридорам и лестницам, и, наконец, вывели во двор, посадили в карету с закрытыми и зашторенными окнами и повезли куда-то в неизвестность. Ехали они не слишком долго, но за это время перед ним успела пронестись вся жизнь. Все было просто и понятно, умирать было не страшно, но…вместе с тем чертовски хотелось жить! Карета остановилась где-то на окраине Парижа, у большого старинного особняка. Сопровождающий его молчаливый стражник, открыл дверцу, пропустил его вперед, что заставило его удивиться. Затем, стражник подвел его к дому, отворил перед ним дверь, развернулся и ушел. Теперь Рене решительно ничего не понимал. Почти наощупь, в передней царил полумрак, она освещалась только одной единственной свечой, стоящей на небольшом столике, он поднялся по лестнице на второй этаж, толкнул дверь и вошел в просторную богато обставленную комнату. Екатерина стояла у окна, задумчиво перелистывая какую-то книгу, на скрип открываемой двери она обернулась и снова, как и тогда плотно сжатые губы дрогнули в несмелой улыбке, от которой тем не менее бросало в дрожь. Она молча смотрела на него, все так же улыбаясь; глаза ее на сей раз светились торжеством. Ему больше ничего не оставалось, кроме как подойти к продолжавшей хранить молчание женщине, и так же, не говоря ни слова, опуститься перед ней на одно колено и поднести к губам милостиво протянутую красивую, будто выточенную из белого мрамора, руку. С того дня минуло так много лет, что казалось иногда, будто их хватило бы на целых три жизни. Мэтр Рене давным давно перестал задаваться вопросом, почему Екатерина выбрала тогда именно его себе в наперсники. Как-то у него хватило смелости, - наглости, поправила она, спросить об этом, но ее величество, по своему обыкновению, только улыбнулась: - Вероятно, так распорядились звезды, не мне тебе объяснять. И за все эти годы он так и не смог, сколь ни старался, разгадать эту женщину. Здесь оказалась бессильна любая наука. Она могла с нескрываемым злорадством рассуждать о том, когда и как именно отправит к праотцам очередного своего недруга и недоброжелателя, или же задыхаться от бессильной ярости, что «проклятый Беарнец» снова обыграл ее. В такие моменты Рене размышлял о том, что эта женщина просто не могла быть той юной девушкой, которую так пугало напророченное ей будущее. Когда ныне здравствующий король Генрих Третий, ее обожаемый, ненаглядный сын, был еще ребенком, и случилось ему заболеть, ничего серьезного, хвала небу, не было, но если бы кто-нибудь, кроме него, увидел тогда ее слезы, никто не посмел бы усомниться в их искренности. - С ним же ничего не случится, прошу, скажи мне, что с ним ничего не случится! – в отчаянии она заламывала руки. – Я не переживу, если еще один… если с ним, что-то… только не он, я не смогу, не смогу! Скажи, - она посмотрела на него со страхом и затаенной мольбой, - он будет жить долго, да? Дольше меня, я не увижу, как его…как он…. - Успокойтесь, мадам, я ведь уже говорил, вам еще доведется увидеть его высочество на троне, поэтому успокойтесь, иначе, вы этого и впрямь не увидите, потому что так сами себя загоните в могилу раньше времени. После этого казалось невероятным, что эта женщина могла потом с таким спокойствием, как о чем-то должном и правильным говорить с ним о смерти Жанны д`Альбре, которая оставила этот свет ее, вернее будет сказать, их стараниями. Ведь он сам изготовил те перчатки. Он тогда не выдержал и в ответ на слова Екатерины, что «все было сделано правильно и ради будущего блага» сорвался, бросил ей почти с отвращением: - Неужели же вам было проще убить ее, нежели попытаться договориться? Она лишь небрежно пожала плечами: - Разумеется. Так же намного проще. И добавила тем высокомерным не требующим возражений, уверенном в своей собственной правоте тоне, который порю так выводил его из себя: - А ты, как мне кажется, стал слишком много рассуждать! Это было равносильно приказу молчать и подчиняться, и в то же время угрозой, что если он вздумает ослушаться или пойти против своей госпожи, то тюремная камера, а то и плаха, для него всегда найдется. Когда его величество Карл Девятый обрел вечное пристанище в аббатстве Сен-Дени, королева-мать не плакала, и Рене не удивлялся, потому что слишком хорошо знал, от чего умер король. И ему совсем не хотелось говорить с ней об этом, тем более, что все, что мог, он сказал ей в тот день, когда выяснилась правда о книге о соколиной охоте. Тогда она просила жалости, но ему было нисколько не жаль ее, но после похорон Карла, когда она пришла к нему, то выглядела невероятно усталой, постаревшей сразу по меньшей мере лет на десять. - Молчи, не говори ничего, - голос тоже звучал устало и глухо, - я и так все знаю. Теперь я проклята навеки, сильнее уже не накажешь. Ты был прав, нельзя играть с судьбой, пытаться обмануть ее, она будет безжалостна. Она отвернулась и добавила уже совсем тихо: - Я ведь хотела только спасти своих детей! Своего сына. А получилось, что я сама…убила его. И в этот самый момент в его душе что-то дрогнуло, слишком безнадежным, и оттого непривычным, был на сей раз тон, с которым она произнесла эти слова. Он подошел к ней, взял за руки, крепко сжал ее ладони, и они долго стояли в полумраке комнаты, молча смотря друг другу в глаза. И так было всю жизнь и во всем, Рене видел перед собой то властную, надменную, не знающую жалости королеву, то одинокую, несчастную и страдающую женщину. Он тщетно силился понять и так и не смог разгадать эту загадку: какая же Екатерина Медичи была настоящей? И которая из них ему дороже. Он отдавал себе отчет в том, что так или иначе его жизнь почему-то была связана с жизнью именно этой женщины, хотя, казалось бы, им ни при каких обстоятельствах не суждено было встретиться. И все же, он не мог разобраться в своих чувствах, что его связывало с ней, только ли долг преданного слуги, который он некогда сам возложил на себя из страха за собственную жизнь, или же с годами это чувство выросло в нечто большее, чем просто раболепие слуги перед своею госпожой. Даже несмотря на этот его скрытый бунт против нее, тайную помощь тому, кого она тщетно пыталась сжить со свету, он все равно не мог окончательно освободиться от этой женщины. И чем дальше, тем больше он задавался вопросом – почему. Когда ей, бывало, с успехом удавалось обвести своих недоброжелателей вокруг пальца, повернуть дело так, что в выгоде оказывалась она, хотя, казалось, дело и было безнадежным, он ею искренне восхищался. Когда она, задыхаясь от ярости, грозилась расправиться с каким-нибудь очередным несчастным, перешедшим ей дорогу, он ее по-настоящему боялся. Когда она приходила просто пожаловаться на усталость и мигрени, или же, правда, таких моментов было очень мало, позволяла себе такую, по ее выражению, непозволительную роскошь, как плакать, он жалел ее. Когда она надменно и высокомерно напоминала ему, что ей достаточно пошевелить пальцем, и его сотрут с лица земли, он ее почти ненавидел. Мэтр Рене никогда не пытался узнать свое собственное будущее, потому что слишком хорошо знал, что это абсолютно бессмысленно. То, что должно было случиться, оно случится обязательно, хочешь ты этого или нет. И наоборот, если чему-то не дано произойти в твоей жизни, то этого не будет. Так зачем же лишний раз искушать судьбу? Удивительно, как эта простая мысль ускользает от понимания многих, в том числе и очень умных, вроде ее величества, людей, год от года пытающихся приподнять завесу тайны. А еще он точно знал, что бесполезно жалеть о том, чего не было, и попросту никогда не могло быть. И все же, иногда ему вдруг приходило в голову, что если бы они не были тем, кем были, то он, пожалуй, смог бы ответить на вопрос, что же он чувствует к этой поистине опасной и вместе с тем таинственной и совершенно необыкновенной женщине. А иногда ему думалось, что он знает, точно знает ответ на этот вопрос, просто, надо смотреть правде в глаза, он не может даже себе признаться в этом. От этих мыслей хотелось обругать себя последними словами, потому что слишком уж это походило на старческое слабоумие: он всю свою жизнь… любит ее величество королеву Екатерину? Да нет, это же самый настоящий бред. Стоило, наверное, рассказать ей, возможно, королеву-мать это развлекло бы. И только когда однажды холодным январским днем в Блуа двор провожал королеву-мать в последний путь, он понял наконец, что это был вовсе не бред, и что все так просто и ясно, и совершенно не понятно, почему он так долго отмахивался от этой мысли. А еще, подумалось вдруг, что, может быть, Екатерина и не стала бы смеяться, ведь кому как ни ей было хорошо известно, что такое любить всю жизнь, не надеясь на ответное чувство. Впрочем, теперь было уже слишком поздно. Неожиданно он вспомнил тот далекий-далекий день в родной солнечной Флоренции, берег Арно и старую цыганку с блестящими позвякивающими браслетами на руках. Вспомнил вдруг до слова то, что она ему тогда предсказала, и понял, что она была права. И все же, подумал он, предсказание то было не совсем верным. Любовный напиток, который дано на жизненном пути испить каждому, не может отравить. Он может быть сладостным, как нектар, если тебе выпало счастье любить и быть любимым, а может нестерпимо горчить, если любовь остается без ответа. Но от этого ты не перестанешь пить его, не сможешь отказаться; со временем, ты привыкнешь к этой горечи, и не будешь замечать ее. Может быть, яд бывает и таким. В таком случае этого «яда» им с «черной лилией» досталось поровну. _____________________________________________________________ * А. Дюма «Королева Марго». ** Герб Медичи