Вернись

Натужно скрипит карета, трясясь по ухабистым дорогам… мимо одним бесконечным пятном проносятся леса и луга, и каждый шаг, каждый поворот колеса, каждая секунда отдаляют меня от того, что было дорого все эти годы. Оглядываясь назад, я не могу не удивляться, как быстро, неуловимо менялась моя жизнь. Сколько раз всё рушилось, сколько раз я снова возводила всё заново? Столько потерь… им нет конца… Видела, как рушилась, оседала прахом моя великая империя, и ничего не могла с этим сделать. Нет ничего хуже, чем потерять свой дом, свою родину – человек становится сиротой. И всё же я жила дальше, гордая принцесса без королевства, так, словно ничего не случилось. Кого я пыталась обмануть своим равнодушием и смирением? Наверное, себя саму. Брак с незнакомым человеком не стал для меня неожиданностью, я была рождена для этого. Даже после падения Византии я оставалась символом уничтоженного варварами центра православия, товаром на рынке невест, где моим титулом всякий хотел распорядиться наиболее выгодно. С детства меня учили помнить о происхождении. Во мне жива кровь императоров, и я всегда, не смотря ни на что, знала, что роль какой-нибудь графини или герцогини мне не подойдёт. Знала, что буду правительницей, и род мой будет править если и не великой Византией, то не менее прекрасной, огромной империей. Природу этого знания я не пыталась понять, просто готовила себя к этому, как к исполнению последнего долга перед предками. Может быть, меня так воспитали, а может я сама по себе такая властолюбивая. Но, как бы то ни было, я не ожидала, что меня предложат в жёны Великому князю московскому. Живя в богатом, утончённом Риме, я немногое знала о Московии. Она представлялась мне страной совершенно дикой, малограмотной, страной фанатиков и варваров, вроде тех, что уничтожили мою родину, а муж – не менее диким душегубом. Так мне говорил мой брат и кардинал Виссарион, а у меня не было причин не верить. Единственным, но очень важным плюсом мне виделось лишь то, что русичи православные. Вера всегда жила в моей душе, и я пожертвовала бы многим за право её сохранить. У меня забрали мою первую любовь, моего Пьетро. Так я считала. Мне тогда казалось, что и без того холодное сердце замёрзло навеки. А оказалось, что я просто была не там и не с теми… одинокой среди лжи и расчётливости тех, кого любила. Думала ли я, надеялась ли, что когда-нибудь стану счастливой? Надежда умирает только вместе с человеком, но во мне её тогда было так мало, и было так страшно перед неизвестностью, как бывает, когда стоишь у края пропасти и в любой момент можешь сорваться вниз. Меня ненавидели, едва я приехала, за каждым шагом следили с настороженностью, и в этом пугающем новом мире, который я вознамерилась покорить, меня никто не поддерживал, не защищал, кроме Бога и… кроме него. Моего мужа. Он стал моей крепостью, моей волей, моей бесконечной верой. Я, выросшая среди льстецов и интриганов, превративших свою жизнь в театр, рано разочаровалась в людях, а потому с удивлением нашла в своём собственном муже ту твёрдость и прямоту, которую всегда так жаждала хоть в ком-нибудь найти. В нём всегда жила неиссякаемая сила, ясность ума и непоколебимость духа, которые отличают не только великого правителя, но и сильного мужчину. Это не было похоже на мою детскую привязанность к Пьетро. Не было жажды гулять по саду под луной, рассыпаясь в пылких признаниях, я не ждала от Ивана длинных красочных комплиментов – они бы показались пустыми и неуместными. С ним я чувствовала себя не девочкой, а женщиной, желанной, любимой, и слов для этого было не нужно. Мы и впрямь делили друг с другом все беды и радости, как и поклялись перед Богом. Ему достаточно было обнять меня, чтобы я забыла обо всех бедах и тревогах. С ним я не сомневалась в завтрашнем дне, даже когда сомневались все. Он исполнил мою мечту: наследие великой Византии теперь всегда будет в Московии, моей новой родине, которую я всем сердцем своим, вольно или невольно, полюбила. Третий Рим. А четвёртому не бывать… Он всегда был моей силой. Нашей силой. За ним беспрекословно шли тысячи, я и дети наши – лишь одни из многих. К хорошему быстро привыкаешь, и что бы ни происходило, я не верила, что однажды вот так вдруг стану Ивану чужой. Он поверил клевете, что я якобы его предала. Изменила ему, а потом и отравила его сына. Признаюсь, сердце моё замерло на миг, когда я поняла, что Пьетро, мой дорогой Пьетро жив. Ведь столько лет тяжким грузом на моей душе было осознание, что я тоже повинна в его смерти. Его появление было как гром среди ясного неба. Зачем он приехал, зачем искал со мной встречи? Разве это любовь? Нет, и никогда не было. Встретив Пьетро вновь я осознала это очень ясно. И не потому, что я княгиня, замужняя женщина и у меня есть дети, а потому, что я искренне люблю своего мужа, а любые прежние чувства в сравнении с этим виделись ничтожными. От Зои остались лишь воспоминания. Теперь есть только София. Гордое сердце наследницы императоров отдано давно и вовеки, и я не думала, что вскоре это принесёт мне такую боль. Теперь мне думается, что в мире нет ничего хуже недопонимания и недоверия. Душа рвётся на куски, будто добыча страшного хищника, и без конца истекает кровью. Слёз не осталось. С каждым поворотом колеса, с каждой секундой, отдаляющей меня от всего, что стало дорого, я обращаюсь в пепел, и вряд ли мне теперь суждено стать фениксом, ибо тот, кто может меня возродить, никогда не вернётся. Сломал и выбросил, как соломинку. Но на губах моих, словно молитва, исповедь, последний вздох слепой надежды – одно лишь слово: - Вернись…