Тепло, горячо, холодно

И есть дары, которые нельзя принимать, если ты не в состоянии ответить... чем-то, столь же ценным. В противном случае такой дар протечет сквозь пальцы, растает, словно осколок льда, зажатый в кулаке. (c) Анджей Сапковский – «Меч предназначения» Сначала Меган кажется, что во всем виновата работа. Бесконечное напряжение, желание не просто не ударить в грязь лицом, а удивить, поразить, превзойти и без того высокие ожидания. Потом – что это пресловутое «жить, как все». Разговор с матерью за чашкой кофе. Когда уже, милая. Странное, неприятное покалывание на кончиках пальцев, холодок по спине, желание спрятать руки. Спрятаться вообще. Закрыться в лаборатории. Иногда ей кажется, что виновата она сама. Эта мысль обрастает подробностями, причинами и следствиями, и в таком обновленном виде остается как основная. Но где-то в глубине души, настойчивая, гниловатая – и такая правдивая, сидит мысль о том, что виноват во всем, конечно же, Адам. Адама слишком много. Это настолько правдивый ответ на бесконечное «Почему вы до сих пор не женаты?», на ненавистный вопрос, который задают абсолютно все, что его ни за что нельзя произносить вслух. Все равно никто не поймет. Почему тогда? Зачем тогда? - Милая, - спрашивает однажды мама. – Что происходит? - Я ужасно устала. Пауза – хорошо, что для телефонного разговора она некритична. - Думаю, легче ночевать на работе. Надо разорить Шарифа на кровать в офис. Мама улыбается – Меган это знает. Меган неловко лгать, но мама не поймет. Совершенно точно. Работа тут совершенно ни при чем. Графики и числа сливаются в глазах, ошибки выматывают, невозможность перенести такую удачную математическую модель в живую систему сводит с ума. И не вызывает и половины той усталости, какую она чувствует, когда Адам целует ее утром. Меган улыбается, смущенно и неловко, убегает на работу прежде, чем широкие ладони сомкнутся вокруг спины, словно капкан. Меган тошно от всего этого. От глупости, странности, нелогичности происходящего. От того, что солнечные зайчики на щеках превратись в капли лавы, жгут, обжигают, изнуряют. От того, что все это – очень обидно. Адам был таким строгим, даже угрюмым, собранным. И теплым. Контраст оказался слишком разительным. Он зачем-то запомнил, сколько ложек сахара она кладет в кофе. То есть, дело было не совсем в этом: у Меган был один, тоже помнящий, и смотрящий на нее после каждого завтрака-ужина таким взглядом… Адам все делал словно на автомате, не замечая своих действий, не придавая им какого-то смысла. Две ложки сахара, с горкой. Возьми зонт, вдвоем под ним идти неудобно. Ты выглядишь ужасно… то есть, может, тебе лучше поехать домой и отоспаться? Рука на плечо легла аккуратно, совсем ненавязчиво. Хватило бы легкого, почти случайного движения, чтобы ее стряхнуть. Меган раздумывала долго – и без того практически невесомый захват ослаб. Она дернулась, накрыла его широкую ладонь пальцами. Сжала – слишком резко, слишком поспешно. Не испугавшись, что он уберет руку и примет правила игры, а просто не давая себе подумать. Почти неосознанно. Как в детстве, когда просыпаешься морозным утром, а шторы чуть приоткрыты, позволяя зимнему солнцу светить в комнату. По лицу скользят блики и солнечные зайчики – смешные и теплые, так и хочется прикрыть глаза, подставить им вторую щеку, растянувшиеся в довольной улыбке губы. Меган идет у себя на поводу. Это ошибка. Психология – слишком относительная вещь, когда речь идет о твоем собственном мозге. Она упускает момент, когда послевкусие перестает быть приятным. Когда тепло превращается в жар, испепеляющий, иссушающий, изматывающий. Происходящее – иррационально, слишком далеко за границами логики. Ощущения – те, что за пределами организма, те, что нельзя разобрать на «источник-проведение-эффектор» - словно зуд на коже, словно аллергия. Меган препарирует собственную голову, раскладывает эти ощущения на составляющие, выстраивает логические цепочки. И никак не может отделаться от чувства, что руки Адама пытаются поставить на ней клеймо. Жгутся. Требуют все, вроде бы не требуя ничего. Будто бы она отдает слишком многое, ничего не отдавая. В голове это звучит смешно, а в жизни Меган приходит с работы за полночь и тихонько проскальзывает на кухню; «тихонько», впрочем, слишком абстрактное понятие для счастливой лохматой морды, которая немедленно готова оповестить всех соседей о прибытии любимой хозяйки. На кухне, впрочем, Адам к ней не присоединяется. Снова. Радость мелкая, мимолетная, малодушная. Меган размешивает сахар в чае и рассеянно чешет щенка за ухом. Кубрик довольно пыхтит, подставляется под руку. Меган улыбается – искренне. Он вписывается в ее жизнь удивительно органично: радуется самому факту ее существования, не лезет на кровать, соблюдает почти все установленные правила, несмотря на все попытки Адама его избаловать. Диванную подушку, нелепую вазу и туфли она вполне готова ему прощать. С Кубриком легко и тепло – это он у нее есть, а не она у него, и всех это полностью устраивает. Дурацкая бытовая психология, думает Меган. Нужно было просто завести собаку. Вертит в памяти солнечных зайчиков, сидя на кухне, даже сейчас дышащей чужим присутствием, чужой жизнью. Больше так продолжаться не может. После расставания зудеть перестает моментально. Меган знает, что им обоим это идет на пользу. Когда она смотрит на результаты исследований – с трудом удерживается, чтобы не расхохотаться. Так не бывает. - Это подтверждает информацию по «Белой Спирали»? – уточняет Шариф – но ответ ему известен, и мысли его уже далеко. - Только то, что ДНК - мутантная, - говорить спокойно не получается. – Есть ли у этого какое-то практическое значение – вывод можно будет сделать только после выращивания тканей и тестов с ПЭДОТ-блоками. Но… Меган качает головой, глядя на полоски в полиакриламидном геле, на объемную анимацию структур. Измененные участки ДНК загибаются петлями, отображаются красным. Выявить конкретный участок из тотального генома не выйдет – все равно, что цедить из океана капли бензина; но у нее уже набросаны три варианта, как можно без этого обойтись. До чего же это смешно. Она четыре года засыпала под боком у носителя научного прорыва. За последующие три могла потерять его из виду. Это судьба. Закрытые двери, красные лампы, надрывные вопли сирен. Ключ ко всемогуществу, вложенный прямо в руки. Сила, на стороне которой – не проиграешь. Возможности, позволяющие сплетать науку и творчество без оглядки на критику недовольных. Дедал обречен на провал, ведь он – всего лишь человек. Меган выбирает сторону Бога. Иногда ей кажется, что кто-то смотрит прямо в затылок, прямо в голову, но за спиной – никого. Бог доверяет компьютерным сетям больше, чем биологии. Это его погубит. Вопрос лишь в том, как скоро. Из лаборатории Меган спешит домой, к Майлзу. Он встречает ее заливистым лаем. Если не включать телевизор – ни за что не догадаешься, что творится в мире. Улицы ее района чисты и ухожены, люди доброжелательны. Порядок, в который должен обратиться бушующий на материках хаос. Солнечные зайчики еще пробиваются через окна лаборатории, играют на рукавах халата и ничуть не греют. Кофе – две ложки сахара с горкой – ей приносит ассистент, скупой на слова, движения и эмоции, за что Меган ему безумно благодарна. Под непроглядными серыми облаками догнивает всеми забытый Детройт. На волне популярности наноимплантов газеты благосклонно строчат ему некрологи. «А помните, как все начиналось?» Меган помнит. Не солнечных зайчиков и не аллергический зуд на коже. Не чужие руки, осторожно отводящие пряди с лица и обнимающие поперек спины – в капкан. Помнит лишь, как все открылось совершенно случайно, по чужой благородной глупости, по чужой настороженности – и как жаль было потерянных лет. Помнит, что это была судьба. Дедал и Икар канули в ее водовороты. Ее имя – имя создавшей противоядие - сойдет с уст не скоро. О том, что она создала смерть, знает только Бог – а Бог теперь молчит, поверженный собственным детищем. Ассистент знает, когда нужно приносить кофе, но подать зонт без напоминания не удосужится. Погожим утром солнечные зайчики прыгают прямо на ладони. Не греют. А нужно ли?