Я не участвую в войне...

По крайней мере, если вдруг он просчитался с доверенным лицом и на этот раз, и группа захвата вломиться к ним прямо в номер, возглавляемая лично Стивом, вероятнее всего, его и Диану застрелят одновременно одним выстрелом. И это будет точно не худшая смерть. Это лучший конец, о котором он осмеливался мечтать и о котором никогда, никого не просил. Раздраженный собственными мрачными мыслями, имеющими над ним столько власти и отнимающими львиную долю концентрации, Барнс раздраженно потряс головой, пытаясь избавиться от всего лишнего и вернуться в настоящее. В отель. В номер. К той, что ждала его за закрытой дверью. Изученные им вдоль и поперек до каждого угла, ниши и дыры в стене, прикрытой бронированной дверью с кодовым замком, апартаменты казались огромными и совершенно пустыми. Необжитыми. Но такими, вне зависимости от количества понтовых звезд, для Баки были все номера «на одну ночь». И обычно ему было на это плевать. Его заботила лишь безопасность. За нее, в данном случае, отвечали автоматические жалюзи на панорамных окнах гостиного зала, блокирующие обзор потенциальным стрелкам. Свет без крайней надобности он бы тоже предпочитал не включать, но в спальне кто-то уже сделал это за него. Из приоткрытой двери в гостиную лился мягкий свет ночника… — Диша, это я! — в полный голос оповестив о своем присутствии, Баки на ходу снимал с себя оружейную сбрую и спешил избавиться от ботинок до того, как войдёт в спальню с ковролином. Отклика не последовало, навстречу ему никто не вышел, и Барнс с замиранием сердца подумал об истинной причине, по которой Роджерс в приказном порядке гнал его сюда. Явно ведь не по прихоти единой и не из желания организовать романтический ужин для двоих. Что-то было не так, что-то требовало его непосредственного присутствия здесь и сейчас, даже если там, вне стен номера грянет апокалипсис и мир погибнет. Что-то, с чем лишь Баки был способен справиться. Иначе Стив бы не выдернул его… В спальню Барнс вошёл крадучись, с пистолетом в руке, который достал из кобуры, собираясь проверить обойму и оставить где-нибудь на виду, для быстрого доступа в случае необходимости. За стенкой в ванной приглушенно шумела вода, и этот звук — мерный, мягкий и успокаивающий, породил перед мысленным взором Баки живую, яркую картинку. От собственной грязной, местами порванной и безнадежно испорченной одежды Барнс избавился за считанные секунды, даже не вспомнив про временами доставляющую дискомфорт, все еще не до конца затянувшуюся дыру в боку, пока пальцы не наткнулись на пропитавшуюся кровью, частично отклеившуюся повязку, повисшую на одном пластыре. Помимо грязного и потного как безродный бродяга себя Баки не очень-то хотелось нести ей ещё и… вот это вот, порядком надоевшее кровоточащее месиво, которое она в очередной раз возьмется латать со всей тщательностью. Он даже подумал ополоснуться и самостоятельно перевязаться во втором душе, прежде чем соваться к ней, но… в конце концов, это не первая, не единственная и далеко не худшая грязь на их веку. А ему так невыносимо хотелось больше не искать и не придумывать никаких препятствий, просто войти, обнять, прижать к себе родное тело и забыться. Хотя бы на несколько часов оставить войну и врагов за дверью, на попечении Стива… Который, кажется, был не против. Барнс постучал, вторично предупредив о своём вторжении, но ему вторично никто не ответил. Вода лилась все также монотонно. Понадеявшись, что дверь не заперта, Баки потянул ее на себя… — Ди, это я… — он переступил с ковра на плитку, осторожно заглянул внутрь и… кинулся к ней, забыв про осторожность как явление. — Диана! Она сидела на полу, привалившись боком к борту ванной и безвольно уронив голову на грудь. Рядом бесформенной кучей была навалена верхняя одежда, чуть в стороне валялись ботинки. Вода из открытого крана лилась и беспрепятственно утекала в канализацию через открытый слив, оставляя ванну пустой. Она никак не отреагировала на вторжение, не откликнулась на зов. По-прежнему закованная во всё чёрное, её изломанная сидячей позой фигура резко контрастировала с белым интерьером комнаты. — Диана, очнись! — позвал Баки требовательнее, упав перед ней на колени и первым же делом отлепив её от борта, чтобы опереть на себя, дать почувствовать себя вместо холодной каменной твердости. — Диана! — он легко похлопал ее по щеке. Ничего. Заведомо проклиная себя, но зная, что менее радикальные способы могут не сработать, по факту уже не сработали, Баки, продолжая поддерживать ее в сидячем положении и прижимать к себе, сам привстал на одно колено и дотянулся свободной рукой до смесителя. Навороченный душ со встроенной системой распыления виднелся наверху, вне зоны досягаемости, так что Барнс просто выкрутил холодный вентиль до упора, и когда из бокового крана под напором хлынула ледяная вода, он перегнул Диану через бортик, продолжая придерживать рукой под грудью, и сунул её головой под струю. Раздался захлебный вдох, затем слабый стон, после чего ее рука, точно в замедленной съемке, покачиваясь, обрушилась на кран в попытке перекрыть напор. Баки ее опередил, выключив воду. — Прости! Прости, малыш, так было нужно, — он резко развернул ее к себе лицом и, фиксируя ее голову своей ладонью, встряхнул, требовательно прикрикнув. — Не спать! Она ошарашенно заморгала склеенными от воды ресницами, силясь сфокусировать на нём взгляд и часто, взахлеб дыша, словно он действительно мог не просто сунуть ее под кран, а окунуть головой в воду и держать, держать, пока не закончится воздух. Прежде, чем она, испуганная, дезориентированная и беспомощная, могла бы начать сопротивляться и пытаться отбиться, Баки с отчаянной силой притянул её к себе и принялся баюкать в объятиях, как ребенка, мерно раскачиваясь из стороны в сторону. — Прости. Прости меня, — он беспорядочно гладил ее по мокрой голове и не переставал шептать, как заведенный, то, чем были переполнены его мысли. — Прости, родная. Прости, что я ушёл… «Что не был рядом, когда был нужен. Снова. И в этот раз это был мой собственный выбор — уйти, сбежать от боли воспоминаний, засунуть голову в песок пустыни. Пока где-то там они добрались до тебя… Господи, они могли, что угодно сотворить с тобой за это время!» Баки вдруг ощутил, помимо всепоглощающей личной ненависти и растущего страха, острую… болезненную необходимость раздеть её, открыть обзору каждый дюйм её тела и осмотреть, чтобы наверняка знать, сколько раз… сколько чертовых раз она звала его под пытками, пока он здесь вытирал слюни нерадивым зеленым докторишечкам из MSF, думая, что делает доброе дело, чтит память о ней и что это единственное безопасное применение его летальным навыкам, если не считать все ещё существующую где-то в его изломанном подсознании возможность превращения в ручного убийцу. Продолжая придерживать её голову рукой, Баки осторожно отстранил её от себя на достаточное расстояние, чтобы она смогла нормально сфокусироваться и увидеть, где она и кто перед ней. — Это я. Это я, родная. Я не причиню тебе вреда. Ты в безопасности. Можно… — Баки укусил себя изнутри за губу, скользнув взглядом по ее телу. — Можно я сниму это с тебя? Я не причиню тебе вреда, обещаю! Он отводил глаза, осматривая ее и словно бы не зная, к чему приложить руки. Не видя его лица, его взгляда, ей сложно было понять, что происходит в его голове, поэтому она высвободила одну руку из тесного сплетения тел и приподняла его лицо за подбородок, заставляя смотреть прямо. — Ты головой ударился, Солдат мой? — она улыбнулась, проговорив это знакомое русское сочетание и по особенностям мимики, по эмоциям в глубине родных глаз читая отклик. — Баки… — шепнув имя, она перехватила его живую руку и притёрлась щекой к тёплой ладони. — Погоди, — Хартманн прикрыла от удовольствия глаза, — дай минутку. Баки не выдержал, тоже улыбнулся, свободной рукой коснувшись ее второй щеки, так, что ее лицо оказалось в чаше его ладоней. Ему невыносимо хотелось обмануться спокойствием и нежностью момента, поверить, будто все хорошо, но тревога не отпускала, она лишь копилась внутри, и он дольше не мог идти на поводу и молчать. — Ты ранена? — спустив ладони ей на плечи и еще сильнее отстранив ее от себя, чтобы улучшить себе обзор, Баки вернулся к осмотру и прежнему намерению раздеть её догола. — Что-то болит? Скажи мне, ничего не скрывай. — Ага, — она кивнула с неожиданной готовностью, а у Баки ёкнуло сердце. — Болит, — и вдруг игриво улыбнулась, протянув свободную ладонь к его груди и взявшись кончиками пальцев выводить на ней абстрактные узоры. — Воображение. От перспектив, — ее тихий голос мгновенно стал томным. — Ты, кажется, хотел меня раздеть, ммм… — продолжая рассеяно водить ладонью по его обнаженной груди, Диана прильнула ближе, чтобы выдохнуть ему прямо на кожу и следом же коснуться губами. — Правда… на мне сегодня не кружевная комбинация от «Victoria Secret», — разочарованно выдохнув, она и посмотрела на него снизу вверх. Уголки ее губ виновато опустились вниз. — Поможешь? Обычно после чего-то подобного у Барнса напрочь сносило крышу, в прямом и переносном смысле. Ему стоило поистине титанических усилий сдержаться и… и не позволить ей в очередной раз провернуть свой коронный номер — свести разговор к постели. Или в данном случае к самозабвенному траху на полу ванной. Боги, как же сильно он отвык от подобных игр, как сильно ему не хватало этих самых эмоциональных качелей, когда в одну секунду ожидаешь худшего, а в другую уже думаешь, как унять каменный стояк, просто потому, что она умела завести его с пол-оборота, даже когда он думать забывал о сексе. — Диша моя… — как мог спокойно произнес Баки, прижав её к своей груди и тем самым блокируя более решительные действия с её стороны. — Я ведь серьезно. Ты была без сознания, когда я вошел сюда. Ты всю дорогу проспала, ни на что не реагируя. Более того… ты была при смерти, и даже если меня не было рядом, не пытайся снова меня убедить, что для тебя это прошло бесследно, — он отстранился, чтобы взглянуть на неё, но, встретив всё то же упрямое выражение, продолжил умоляюще: — Пожалуйста, прошу тебя, не говори, что ничего не было, пощади мой воспаленный мозг. Не говори, будто… будто всё, что произошло… в Кроносе, мне привиделось. — Не привиделось, — шёпотом ответила Хартманн, когда смогла совладать с голосом и собственными болезненными воспоминаниями, сковывающими и без того не слишком послушное тело отголосками пережитого. — Значит… Значит, это правда? Ты, правда, верила, что, обманывая меня, защищая меня ценой собственной жизни, ты делаешь мне лучше? Мы ведь договаривались… — Баки сжал подрагивающие губы в тонкую линию, но это не помогло сдержать рвущийся на волю поток слов. — Я ведь просил тебя больше никогда так не делать! Не решать за меня. Ты мне обещала! — Я соврала, — она ответила равнодушным, лишенным всяких эмоций голосом, словно говоря об очевидном факте, пояснений не требующем. — И совру снова. В этом вся я, ты ведь знаешь, — Диана подняла на него взгляд и посмотрела прямо в глаза, открыто, даже вызывающе, словно это признание ничего ей не стоило. Этот взгляд что-то с треском сломал у Баки внутри, и ледяная ярость обиды хлынула из него лавиной, слепая и безудержная, грозя снести всё на своем пути. Он резко вскочил на ноги и возвысился над ней, продолжающей сидеть на полу, в полный рост, рефлекторно сжимая и разжимая кулаки. Правая рука тряслась, его всего пробирало крупной дрожью. — Ты умерла за меня! Ты умерла из-за меня! — он ударил себя кулаком в грудь. — Потому что стоило этому ублюдку продиктовать код — и из твоего ненаглядного Баки я превратился в потрошителя-марионетку! Я убивал тебя… — при взгляде на бионику Баки почувствовал, как к горлу знакомо подкатывает тошнотворная желчь. — По приказу близкого друга! Солдату ведь не хватило мозгов распознать очевидный подвох и сделать выбор. — Ты сделал… — Черта с два! — рявкнул Баки, не желая слушать ни слова оправдания. Пытаясь справиться с яростью и не дать волю рукам, Баки запустил их в собственные волосы. — Ты решила пойти за Шмидтом одна! Ты не позволила мне быть рядом и прикрывать тебя! И быть твоей марионеткой, раз уж у меня всё равно нет другого выбора! Ты единолично решила, что я должен жить со всем, что натворил, а ты должна умереть, при этом непременно забрав с собой всех, кому у меня появился шанс отомстить! За себя, за тебя… Даже это ты у меня забрала! — Потому что я люблю тебя! — закричала Хартманн настолько громко, насколько ей позволил вдох неполной грудью. — Тебя целиком! — она раскинула в стороны руки, пытаясь объять воображаемое необъятное. — С чертовым кодом, с Солдатом, с рукой и без неё, даже с другом твоим закадычным, ради которого ты, не раздумывая, вернёшься в любое пе… — в пересохшем горле нещадно драло, мешая произносить звуки. — Пекло! — упрямо выплюнула она через силу на остатках воздуха и схватилась за грудь в приступе кашля. Сдавленные ребра, которым некуда было расширяться в бронированном каркасе, впивались в ослабленные усталостью мышцы, точно раскаленные лезвия. — Ты расскажешь мне всё, — не отступаясь от своего, холодно потребовал Баки, в последний раз сжав кулаки, чтобы точно быть уверенным, что не сделает этого на живой уязвимой плоти. — Всё, что случилось с тобой после того, как я ушёл. В Баки сейчас говорила злость, обида за предательство и очередную упрямую попытку лжи во спасение, и он просто не мог унять в себе все это, хотя знал… знал ведь, что вовсе не это ей сейчас было нужно. Не воспоминания о том, что было, тех страхе, боли и безысходности. Том бесконечном кошмаре, тянущемся за ней на протяжении всей её жизни. Ей нужно было то, что здесь, сейчас, в настоящем, что он один мог ей дать, от него единственного она могла это принять… Наверное, всё еще могла. Она пришла за этим, пришла за ним, продравшись сквозь месиво, что он оставил за собой, а он требует от неё вернуться назад, чтобы заново вспомнить весь пережитый кошмар? Барнсу захотелось окончательно разбить свою и без того давно отбитую голову о мрамор. Но это было бы слишком легким побегом от ответственности и вины. Баки вновь осторожно подступил к ней и опустился рядом на пол. Кашель, кажется, прекратился, но она все ещё громко дышала ртом и не смотрела на него, а Баки было слишком противно от самого себя, слишком за себя стыдно, чтобы он нашёл в себе силы встретиться с ней взглядом. Медленно, давая ей шанс увидеть его намерение, Баки протянул к ней руку и коснулся плеча… Ему хотелось скользнуть ладонью к шее, ощутить пульс, дотронуться до щеки и, быть может, поднять её голову за подбородок, чтобы все-таки увидеть лицо, но… Баки не посмел. Не раньше, чем он скажет то, что должно было сказать. — Я тоже тебя люблю, — он прошептал и попытался притянуть её в объятия. Она не сопротивлялась, но и взаимностью не отвечала, словно ей было безразлично, что происходит с её телом. Словно у заводной куклы закончились обороты ключика, и она превратилась в безвольного болванчика. — С ложью, что ты говоришь, с играми в полуправду… И тем больнее мне осознавать, что я не могу защитить тебя… от самой себя. Ведь ты… «…не доверяешь мне. И в этом, как бы мне ни хотелось, я не могу тебя упрекнуть», — вслух Баки, конечно же, этого не произнес, затолкав эти мысли поглубже и скрыв понадежнее. Он прижался губами к её макушке и прошептал единственное, что сейчас имело значение. Единственное, что когда-либо имело значение для них, взращенное из их жизненной потребности друг в друге. — Я здесь. Я с тобой. Ты не одна. Он прижимал её к себе, целовал её волосы, беспорядочно водил руками по спине и больше ничего не требовал. До тех пор, пока не прошло достаточно времени наедине в полной тишине, чтобы неладное в ее состоянии начал улавливать даже его слух. Их дыхания не попадали в ритм, что в одинаковых условиях при отсутствии значительной физической нагрузки случалось крайне редко, их сердца бились не в такт. При том, что сердцебиение Баки было далеко от нормы из-за не полностью утихших эмоций, его мотор не грозил выпрыгнуть из груди, словно он бежал марафон по экватору. Сердце Дианы же колотилось, что шальное, Баки чувствовал это через тесное соприкосновение тел, ощущал горячее биение губами, прижимаясь к ее виску. Ее вдохи не равнялись по объему и половине вдохов Баки. Она дышала часто, коротко, захлебываясь каждым неполным вдохом, будто её легкие работали лишь наполовину, телу отчаянно не хватало кислорода, и сердце, пытаясь компенсировать его нехватку, норовило пробиться сквозь грудь. Придержав ее ладонью под затылок, Барнс ненавязчиво, опасаясь оттолкнуть, отстранил её от себя и внимательно присмотрелся к лицу в поисках других угрожающих признаков. Конечно же, она не плакала, даже глаза не были влажными, но её лицо всё равно было покрыто красными пятнами эмоций, губы были искусаны докрасна, что мешало определить их естественный цвет. — Ладно… — намечая для себя поле деятельности, Баки медленно очертил живыми пальцами сглаженный рельеф области груди, нащупал слегка выступающую ключицу и по ней спустился в правую подмышку, надеясь отыскать там скрытый шов с бегунком молнии. — Давай снимем это с тебя. У Барнса был опыт использования подобных костюмов, преимущественно личный, хотя и не собственноручный. Самостоятельно он никогда в такой не упаковывался и уж тем более ему не приходилось нечто подобное самостоятельно с себя снимать, потому что происходило это обычно, когда он был в вегетативном состоянии. Видимо, потому-то это и не вызывало особых трудностей, не сложнее, чем снять гидрач после глубоководного погружения. Стащить бронированное волокно с тела в полном сознании и тонусе на деле оказалось настоящей пыткой, которую Баки изо всех сил старался не комментировать и ничем не выдать своей реакции, сжимая зубы, чтобы не материться последними словами. Когда проступила первая кровь, Баки не составило труда догадаться, что из-за отсутствия малейшего расстояния между телом и броней шов с молнией врезался в кожу, и расстегнуть его возможно будет только буквально вспарывая плоть. — Сколько ты его… проносила? Осторожными ощупывающими движениями выбрав место помягче в области правой груди, Баки надеялся просунуть пальцы в образовавшийся зазор и аккуратно отделить волокно от кожи, пустить воздух, чтобы облегчить дальнейшие манипуляции, но вместо ожидаемой податливой мягкости его ладонь встретила каменную твердость, а Диана непроизвольно дернулась и издала задушенный хрип. Видеть, конечно, она ему не позволила, но Баки знал, что её губы сжаты, и его вопрос останется без ответа. Потому что, если она разожмёт челюсти, то сможет только закричать. — Что за… — долю секунды, пока его мозг обрабатывал исключительно тактильную информацию, у Баки ещё оставалась надежда, что ему показалось, но потом его пальцы вновь коснулись шероховатой сетчатой поверхности, и сомнений не осталось. Грудь под броней, в дополнение к утягивающему свойству кевларового волокна, была туго перевязана бинтами, так что о поиске мягкого места можно было даже не мечтать. Ровно как и живого места на всей поверхности воспаленной, на вид словно кипятком обваренной кожи, с которой инородный материал буквально начал срастаться. «Мазохистка! Господи, как есть мазохистка! Куда только Стив смотрел?!» — Расстегни молнию до конца и просто стащи это с меня! — полуприказным тоном сквозь зубы отозвалась Диана откуда-то у Баки из-под руки. — Тебе хватит сил, а я не стеклянная! — Да… — выдохнул Баки, пытаясь обуздать совершенно лишние на данный момент эмоции. Была проблема, требующая оперативного решения, предпочтительно, без превращения процесса в истязание. Хотя… кого он пытался обмануть? — Да, я знаю, но у меня есть идея получше. Убедившись, что она сможет усидеть без его поддержки, Баки вернул внимание чаше ванной. По конфигурации не крио-резервуар, конечно, но если он не станет вольготно раскидывать свои конечности, бионику, в частности, то они вполне смогут уместиться вдвоём. Возможно, они даже её не расколют. Но на этот счет, с учётом всего, что предстояло сделать, гарантий не было и быть не могло. Закрыв слив, Баки выкрутил вентиль, подставив под напор живую руку, чтобы сверить температуру воды. К сожалению, тепло, пар, релакс и романтика были сегодня не в программе. Но им не привыкать… Диана наблюдала все приготовления молча. Баки останется глух к её уговорам пойти по легкому пути и сделать всё с помощью грубой силы, да и не хватит её на долгие уговоры. А когда она неизбежно вырубится, он всё равно сделает, как задумал. Только возня с бессознательным телом добавит ему сложности. — Тебе не обязательно лезть со мной… — не попытаться она не могла. Баки, конечно же, ничего не ответил. Он помог ей подняться на ноги, фактически поднял её за собой и удерживал стоя. Потом он первым перешагнул через высокий борт, погрузившись по щиколотки в холодную воду, чтобы затем подать обе руки ей. Именно в тот момент, когда ее ладонь доверчиво легла в его и искусственный свет диодов заиграл на металле, взгляд Баки упал на кольцо. Он уже видел его прежде, на чужой руке, посягнувшей на то, что было ей… не по статусу. Любые вопросы на сторонние темы, даже сполна оправданные, сейчас были максимально не к месту, поэтому, не встретив сопротивления, он просто снял массивный аксессуар с тонкого пальца и не глядя убрал на бортик ванной. Легкомысленно, наверное, но он бы сейчас не обратил внимание, даже если бы его случайно смыло в водосток. Какое-то время они просто стояли, прижимаясь друг к другу телами, привыкая. Костюм лишал ее тактильной чувствительности, поэтому она не могла полноценно ощутить грудью его грудь в месте соприкосновения, могла только чувствовать исходящую от него волну тепла… — Держись за меня, если нужно, хорошо? — он прошептал ей в шею и выдохнул будто бы случайно прямо в ямку за ухом — медленно, испытующе. Хартманн повело. Ей показалось, что у неё подогнулись ноги, разъехавшись на мокром скользком мраморе. Опасаясь не устоять, она судорожно вцепилась в его левую руку. — Джеймс, что ты… творишь? — она задохнулась вопросом. Всецело удовлетворенный произведенным эффектом, Баки первым соскользнул вниз, погрузившись в воду, но предусмотрительно задержав обе руки на ее бедрах, чтобы не лишать страховки. Холодная вода покалывала кожу невидимыми иглами, с первых мгновений пуская предупреждающие импульсы в мозг, но Барнс старательно их игнорировал, чтобы не дать хода защитному механизму. Учащенное дыхание и мышечная дрожь процессу никак не поспособствуют, он всё равно не вылезет отсюда, пока дело не будет сделано. — Иди сюда… — позвал Баки, осторожно стягивая ее за собой вниз и группируясь при этом таким образом, чтобы дать пространство второму телу. — Иди ко мне. Ее самоконтроль был уже основательно подорван, сдержать свистящий вдох и рефлекторное смыкание челюстей в ответ на резкое погружение в холод она не смогла, за что злилась на себя, с головой выдавая свою слабость перед ним. Будто ему лучше, будто ему не приходилось терпеть всё это без всякой на то причины, из-за неё… — Баки, твой бок… — она заёрзала, запоздало вспомнив о его ранении, и пыталась сместиться в противоположную сторону, но ей отчаянно не хватало периферической чувствительности, да и размер ванной ограничивал размах движений. Опасаясь, что своими жалкими потугами сделает лишь хуже, она замерла. Нежелания нарушать установившуюся тишину скрежетом металла о камень, Баки свел лопатки кзади, уменьшая площадь соприкосновения, и очень медленно съехал спиной по покатому борту, погружаясь сильнее и утягивая её вместе с собой. Вытесненный их общим весом объем воды с плеском сомкнулся над их телами. Расчет Баки был именно на холод. К сожалению, не экстремальный, ведь даже льда у них не было, а просто холодная вода быстро нагреется. Но с еще более низкими температурами следовало быть осторожнее. Иначе годами дрессированное тело могло решить, что пора «спать», начав подготовку физиологических систем к крио. Сейчас нужно было другое. Холод должен был спровоцировать реакцию поверхностных сосудов кожи на сужение, хотя бы минимально снять отек и дать необходимые доли миллиметра зазора. И, может быть, чуть-чуть анестезировать. Водная фаза должна была уменьшить поверхностное натяжение и снизить трение. В конце концов, Барнс ещё с запамятной бытности своего детства знал, что отмоченные повязки всегда снимались проще, чем те, что отдирались насухо и силой. В очередной раз Баки словил себя на мысли, что чертов душ пригодился бы ему под рукой, а не где-то там, под потолком. — Знаешь… — сложенной чашечкой ладонью подгребая воду туда, куда её уровень не доставал, задумчиво произнес Баки ей в макушку. — Наверное, это чистое извращение, и… я бы никогда не хотел, чтобы это произошло по-настоящему, но… иногда я об этом думаю. — Ммм? — не слишком выразительно, но отчетливо заинтересованно подбодрила Диана, прослеживая кончиками пальцев узор пластин на мокрой бионике. — Каково это — уснуть вместе, в одной криокамере на двоих? «Уснуть… — Хартманн повторила эту формулировку у себя в мыслях. — Какое безобидное и совершенно ни на что не намекающее определение ты дал криогенной коме», — она бы сказала об этом вслух, если бы была уверена, что хоть что-то прозвучит узнаваемо за безудержным клацаньем зубов. — Эй… — так и не дождавшись никакой реакции, Баки чуть сместил её на правую сторону груди и выгнул шею, чтобы заглянуть ей в лицо. — Команды «Отбой!» не было. А ну не спать! — оттолкнувшись ступнями от противоположного борта, Барнс резко сел, безжалостно выплескивая воду на пол. Это надо бы иметь в виду, чтобы потом не растянуться, иначе ванная останется не просто мокрой, а еще и разъебанной в хлам. Он усадил Диану на дно, обхватив с двух сторон собственными ногами, (пожалуй, Шарифу только за подобное удобство стоило накинуть пару приятных бонусов при расчёте) и положил ладони ей на плечи. Шея оставалась частично неприкрытой и доступной прикосновениям, так что Барнс именно с неё и начал: погладил большими пальцами у основания, где треугольником начиналась линия роста волос. Он не пытался расслабить, куда там, в ледяной-то воде, он подготавливал морально, давал себя почувствовать, что это он, что он сделает всё настолько осторожно, насколько это в принципе возможно, что он не штатный техник с заведомо кастрированным чувством сострадания. — Хватайся за меня, ладно? Плевать, если расколем эту каменную глыбу, но я не хочу доделывать всё на полу. Кричи, если будет нужно, — предупредил Баки просто потому, что не мог этого не сделать, хотя прекрасно знал, что она скорее отключится от боли, чем даст ему услышать хоть звук. В этом Барнс не мог ее винить, он сам зачастую поступал также. Область от плеч до пояса закономерно была самым анатомически широким местом женской фигуры, по совместительству самым уязвимым и самым сложным для раздевания. В числе прочего Баки сделал вывод, что прикоснуться к её груди, не причиняя им обоим боли — физической и моральной — он сможет ещё очень нескоро. Остатки воды, которые чудом не выплескались за борта, подкрасилась розовым, в ней плавали бинты и хлопья из мельчайших частиц кожи, как будто в одной ванне конвейером помылись десятеро, не меняя воду. Баки старался детально не рассматривать, ему сполна хватало других подробностей, прежде наглухо скрытых броней. Без слоя кевлара, своей жесткостью создающего эффект точеной фигуры, она была худее, гораздо худее, чем он помнил и вообще когда-либо знал. Во всех местах, где мышечная прослойка была анатомически минимальной и кости располагались близко к поверхности: ключицы, ребра, тазовые кости, лопатки, позвоночник, крестец — кожа была истерта докрасна и буквально содрана. Это искажало общее восприятие, но даже так разница для Баки была очевидна, особенно, на фоне его загара. Ее кожа была раздраженная, воспаленная, но за всем этим бледная, как у… как у трупа. Барнсу хотелось выть. Потому что теперь он воочию увидел всё, что пропустил, наивно поверив, что к ней смерть будет милостивее, чем к нему, что ей позволят эту страшную, но желанную и, как оказалось, далеко не каждому доступную роскошь — быструю смерть. Она лежала на нём, измученная и обессиленная, уже даже не дрожа, и Баки мог понять, что она в сознании только по слабому движению её пальцев, которыми она упрямо пыталась загладить место укуса у него на правом предплечье. Он сам даже не понял, когда это случилось, в какой момент ее боль стала настолько невыносимой, что, сдерживая крик, она вцепилась зубами ему в руку. Хорошо хоть не в бионику… Они не говорили. Сам Баки был не против любой, даже самой бессмысленной болтовни, потому что тишина не могла заглушить революцию мыслей в его голове, а он этого хотел — переключиться, отвлечься хоть на что-нибудь — но диалог навязывать не смел. Не посмел бы он и прикоснуться к истерзанной коже, пусть даже самой мягкой губкой, но она вдруг сама потянулась к панели управления, сама включила верхний душ, сама взялась за мыло… Баки попытался её остановить, но встретив беззвучное сопротивление, смирился с тем, что может только помочь. Он забрал у неё кусок мыла и стал медленно, почти не касаясь, водить круговыми движениями по спине. Белая вуаль скрывала красноту, и сначала Барнс подумал, что это временный и только лишь визуальный эффект, но текущая сверху вода, казалось, вымывала мыло прямо у него из-под руки вместе со страшными следами, оставляя кожу чистой. Мертвенно бледной, с синюшным оттенком вместо прежнего красного, но совершенно чистой и… целой. Баки даже моргнул и в сомнении медленно провел большим пальцем по выдающейся линии позвоночника от уровня лопаток и выше, как вдруг понял — их тоже нет. Белесых, блеклых и почти незаметных, если не знать об их наличии, извилистых шрамов. Но Баки то знал! Он видел их, он к ним прикасался, ещё когда на месте шрамов были импланты, он закрывал глаза и видел их рисунок — росчерки молний, змеящийся клубок контроля, отпечатанный перманентным клеймом на изнанке век, как и слова кода для Солдата. Теперь от них не осталось даже полупрозрачных намеков. За последние сутки случилось многое, причинно-следственные связи в таком каламбуре событий, которые и случиться-то не должны были, устанавливались с трудом, так что умом Барнс ещё не проанализировал новую информацию, но она уже осела глубоко в подсознании, пуская разряды паники по телу. Она была… заражена. Вирусом, который в ее теле, за счет сил ее иммунитета, должен был завершить репликацию и размножиться, убив ее и продолжив распространение. Такова была задумка Шмидта, которую ему… удалось реализовать. Свершившийся факт, подтвержденный ею самой и позже Стивом, вторично не оставившим Баки надежды на лучший исход. У неё не было шансов выжить. Как не было их и у Красного Черепа, испепеленного Тессерактом десятки лет назад. Но именно он запрограммировал Солдата, именно он выглядел один в один как Стив, подло сыграв на доверии. Он создал себе тело на замену погибшему, по образу и подобию. И если где-то в застенках Кроноса спокойно вырастили точную копию Капитана Америка, что мешало безумному нацисту, одержимому символизмом и жаждой обладания, вырастить себе еще одно тело… которое он всегда так страстно желал. Унесенный мыслями в совершенно другое пространство, Баки смотрел отсутствующим взглядом на частицы кожи на дне в опустевшей ванной, на отброшенный на пол, все еще хранивший очертания закованного в него тела костюм, в который перед погружением в крио упаковывали всех без исключения, для долговременного поддержания формы и мышечного тонуса, — и непрошенная ассоциация со скорлупой, с плодной оболочкой вокруг новорожденного возникла сама собой. Что, если прямо оттуда, из криокапсулы, в которой было выращено это тело, чистое от вируса, не объезженное, без шрамов, без следов, она за ним пришла? В той оболочке, в которой ее вырастили. Только… она ли? Почувствовав перемену, Хартманн отмерла, зашевелилась и, оттолкнувшись руками от бортов, попыталась поднятья на ноги. Барнс среагировал мгновенно на чистом инстинкте, хотя мыслями по-прежнему был далеко: обхватил за талию, рывком поднимая вверх. Каскад ледяных брызг обрушился на него сверху, но не отрезвил и в реальность не вернул. Он умело подстраивался под ее движения, помог переступить через борт, поддерживая, чтобы дрожащие ноги не разъехались на превратившемся в борото полу, но все это механически, инициативы не проявляя… Диана ощутила эту резкую перемену, как безошибочно ощущала всегда — отстраненность, отчужденность отделили Баки от нее непроницаемой стеной, и кольца страха сдавили ее грудь сильнее, чем броня. Сначала она надеялась, что сознание ей изменит и она проваляется в отключке хотя бы несколько ближайших часов, потом рассчитывала, что ей удастся переключить внимание Баки, как-то отвлечь его, но теперь она понимала, что это невозможно. И страх стремительно вступал в свои права, изнуряя сильнее холода и боли… «Пожалуйста. Пожалуйста, прошу, только не сейчас…» С замиранием сердца, ещё недавно иступлено колотящегося, она слушала, как в очередной раз всколыхнулась вода, потревоженная движущимся телом. Закрыв глаза, она ждала, что вот-вот тяжелая рука обрушится на плечо, он рывком развернет ее к себе, чтобы непременно видеть лицо, и потребует ответа. Баки, пожалуйста… Он подошел к её замершей, съежившейся и словно в одночасье уменьшившейся фигурке, как обычно подходил к видению в своих снах, протянул к ней руку, как протягивают руку за хрустальной вазой, стоящей слишком близко к краю… Она вздрогнула под его ладонью, и Барнс сам вздрогнул в унисон, но быстро справился с собой и прильнул грудью к её спине, притягивая в объятия. — Скажи мне, — прошептал он ей на ухо, уговаривая, почти ласково, хотя на самом деле ему хотелось требовать. — Скажи, что произошло, когда я ушёл, — он сжал руки сильнее, чувствуя, как растет сопротивление, и она стремится вывернуться из объятий. — Если только ты помнишь… — Баки сделал длинный дрожащий вдох, справляясь с собой. — Ничего не бойся. Я приму любую правду. Я к любому… на коленях приползу с благодарностью за твоё спасение. И любого убью, если узнаю, что тебя заставили страдать. Пожалуйста, Эсма! — голос Баки неконтролируемо сорвался на крик. — Не молчи, ну прошу же тебя! Я тебя умоляю… Когда Баки сказал всё, что хотел, всё, что мог и на что хватило его сомнительных сил, наступила мертвая тишина. Тем неожиданней и страшнее стал внезапно прозвучавший надсадный, живьем душу из тела достающий вой, вырвавшийся из ее груди. — Я б… беременна, — она выскользнула из его ослабевшей хватки и упала на колени, прижав обе ладони ко рту, в попытке удержать рыдания внутри, а вместе с ними и страшное признание. Следующее было последним, что ей хотелось говорить и первым, что он должен был узнать. До того, как предположения неизбежно приведут его к неверным выводам. — От… тебя. Она знала, что монстр внутри нее, неважно, кто его отец, не должен был появиться на свет. Как знала и то, что этот выбор придется сделать. Несмотря ни на что. Тем мучительнее давалось понимание, что, в отличие от неё, для которой это всегда было худшим кошмаром, Баки бы этого хотел. Не монстра, конечно, а вернуть себе жизнь, которую когда-то у него отняли. Если бы только она могла повернуть время вспять и не дать этому случиться… Закусив ребро собственной ладони, Хартманн окончательно перестала контролировать свое тело, упала на пол и глухо завыла от отчаяния, разрывающего ее изнутри на части.