Обычное утро Тины Голдштейн

      В главном департаменте расследований царит напряжённая обстановка. Трое авроров во главе с мадам Президент и главой отдела Магического Правопорядка смотрят с осуждением и злостью на девушку, которая сейчас предпочла бы быть где-нибудь подальше отсюда.       Дело в том, что сегодня Персиваль Грейвз и ещё четверо авроров, в числе которых была и Голдштейн, отправились в спикизи "Слепая Свинья", так как там должна была состояться передача контрафактного оборотного зелья, а также спиртного, что могли использоваться в недобросовестных целях, а вернее - в тайной продаже под видом лекарственных снадобий. Господа авроры, направившиеся туда и предварительно сменившие внешность, должны были следить за обстановкой, чтобы не вызвать подозрений. И всё бы ничего, если бы Голдштейн что-то там не почудилось и она не побежала бы вслед за одним "постояльцем". И ладно бы, если бы просто побежала, так нет, ей взбрело в голову крикнуть "Он здесь!" и отправиться вслед за мужчиной, который явно был шокирован таким поведением девушки и тут же трансгрессировал, тем самым давая понять настоящим контрабандистам, что за ними идёт слежка. Нет, конечно, одного-то им удалось поймать, но и он ничего дельного для них не представлял: оказался посредником между тем и тем, получал сообщения, когда нужно было организовать встречу, лиц своих "поручителей" не видел... Сказать, что Персиваль Грейвз был зол - значит ничего не сказать. Голдштейн всегда отличалась "особым талантом" в большинстве случаев: иногда этот "талант" весьма помогал, а иногда, как в данной ситуации, был совсем не к месту и портил всю операцию. - Ну, спасибо тебе, Голдштейн! - говорит Александр Пратфорт, недовольно смотря на неё. Пратфорт был чуть ниже Голдштейн, крепкого телосложения, русоволосый молодой мужчина тридцати лет. - Это ж надо, а! Выкрикнуть на всю "Слепую Свинью", кишащую разными мелкими преступниками и любителями выпить, что "он" здесь! - продолжает возмущаться мужчина. Тина лишь поджимает губы, дабы не съязвить в ответ. - Да уж, мисс Голдштейн, умеете вы "разрядить" обстановку! - мрачно говорит Персиваль, постукивая пальцами по столу. - Я же ясно дал понять: наблюдать за обстановкой и, если что, давать конкретный знак, а не нестись сломя голову за неизвестно кем! Тина несмело поднимает взгляд, обводит всех поочерёдно, задерживая его на Персивале Грейвзе чуть дольше. Затем, снова опустив глаза в пол, произносит: - Я просто подумала, что... - Подумала она! - вновь свирепствует Пратфорт. - Думать женщинам нужно запретить! От этого толку, как от Гнарлака информации, если ты пришёл без чего-то "подкупного", - усмехается он. - Ну, я имел в виду, что таким, как Голдштейн, это нужно... - оправдывается Александр, когда Пиквери посылает уничтожающий взгляд в его сторону. - Хорошо. Пратфорт, Уилсон, Хокинг, вы можете быть свободны, - говорит Серафина, властно смотря на авроров. Те, пожелав ей хорошего вечера, ретируются из отдела, пребывая не в лучшем расположении духа. - Голдштейн, я вас, кажется, не отпускала! - останавливает девушку она, когда та пытается незаметно исчезнуть из поля зрения Серафины. С уст Персиваля срывается немой смешок. - Потрудитесь объясниться, мисс Голдштейн, и побыстрей, пожалуйста. У меня и без ваших "талантов" проблем хватает. - Вы и так всё знаете, госпожа Президент, - дрожащим голосом говорит девушка, тщательно изучая носки своих туфель. - Мне нечего добавить, - она вновь поднимает взгляд, смотря то на Серафину, то на Грейвза. - Госпожа Президент, - неожиданно для девушки вмешивается Грейвз, - позвольте, я выдвину свою версию событий? - он смотрит на Пиквери; та кивает. - Мне кажется, что мисс Голдштейн просто... решила, что мистер Олсон, за которым она поспешила пойти, показался ей похожим на одного из тех, за кем велась слежка, - продолжает он. Его голос мягок, отчётлив, такой, каким обычно мужчина пытается кого-то наставить "на правильный путь" или же, как сейчас, защитить. Серафина уже порывается возразить ему, предъявив свои аргументы, но он, как бы не замечая этого, начинает приводить новые доводы. - Я понимаю, что с её стороны это было некорректным поступком, но посудите сами: в данном заведении всегда царит полумрак, к тому же, там нередко курят, что усугубляет видимость на приличном расстоянии, да ещё и люди шумят, вы же знаете, какая обстановка бывает в подобных местах. Вот мисс Голдштейн и подумала, видимо, что это и есть один из наших "клиентов". Повторюсь, мадам Президент, в "Слепой Свинье" видимость иногда такая, что дальше своего носа, уж простите, ничего не видишь, и нередко может так случиться, как случилось в случае с моей подчинённой, - мужчина, наконец, заканчивает приводить "доказательства невиновности" в отношении Тины. Пиквери бросает на него ироничный взгляд. - Ну, что же, мистер Грейвз, я принимаю вашу теорию, - сдержанно произносит глава МАКУСА. - Вы правы, отчасти, разумеется. Я настоятельно рекомендую вам провести серьёзную беседу со своей подопечной, - она бросает взгляд на стоящую неподалёку Тину и, придав голосу большую грозность, добавляет: - И выговор в личное дело. Строгий! - Да, госпожа Президент, - спокойно, даже сухо, отвечает мужчина, слегка кивая. - Голдштейн, можете быть свободны! - Да, госпожа Президент, - Тина исчезает так быстро, что Персиваль не успевает и слова сказать...

***

- Ты всегда был так благосклонен к ней, Персиваль, - усмехается Пиквери, когда они покидают главный департамент расследований и проходят внутрь её кабинета, обставленного в викторианском стиле. - Так рьяно защищаешь её, что мне остаётся лишь удивляться всё новым и новым аргументам, которые ты приводишь, когда дело касается Голдштейн и её "таланта", - садясь в одно из кресел с резной спинкой, продолжает она. - Я её начальник, Серафина, - спокойно говорит Грейвз, - я обязан хотя бы попытаться разобраться в ситуации, ты не считаешь? - он смотрит на женщину, в глазах которой недоверие и насмешка. - Что ты так смотришь? - Правда? - спрашивает Серафина, кладя руки на стол, - я что-то это не особо замечаю. Вот Уайт, к примеру... - Уайт не совершает таких промашек, в отличие от Голдштейн. - И снова Голдштейн, Персиваль! - восклицает Пиквери, хлопая. - За этот вечер я слышала эту фамилию довольно часто и, в большинстве случаев, из твоих уст. - Серафина, не начинай эту старую песню, ладно? - умоляюще просит мужчина, смотря на неё. - Она похожа на неё, да? - то ли спрашивает, то ли утвержает женщина. - Эбигейл была прекрасной девушкой, правда. Я помню её. Упрямая, целеустремлённая, всегда стоящая на своём... - продолжает она. - Серафина, прекрати! Хватит! - вспыхивает Грейвз. - У Голдштейн такие же качества, не находишь? - Да что ты прицепилась-то? Нет у неё никаких качеств, что были у... Эбигейл, - отрицает Персиваль, в душе соглашаясь с давней подругой. - Эбигейл никогда бы не заговорила со мной о... бывших дамах! - А Голдштейн, я так понимаю, посмела? - Да! Да, посмела. За что и получила гору обвинений в свою сторону. Теперь ходит и, как осенний лист на ветру, дрожит при моём появлении. Что уж говорить о каких-то там переговорах о задании. - Ты её напугал? - Серафина не удивлена. Она, зная Персиваля давно, в курсе подобных "вспышек" в поведении друга. Персиваль молчит. - Ты просто глуп, Персиваль! - восклицает женщина, с укором смотря на него. - С чего бы это? Это Голдштейн глупа, а не я, - защищается он. - Кто в здравом уме смеет говорить со своим начальником на подобные темы? - Тот, кто желает тебе добра, глупый ты болван! - вставая из кресла и опираясь руками на стол, возмущается Пиквери. - Зачем ты это... - начинает Грейвз, но его бесцеремонно прерывает Серафина. - Тот, кто переживает за тебя и тот, кто... Кто смотрит на тебя, как на единственного спасителя! Персиваль, явно не ожидавший услышать чего-то подобного из уст женщины, стоящей напротив, не может вымолвить и слова. - Ч-что??? - наконец возвращается к нему способность говорить. - Что за чушь? - А знаешь, что я ещё заметила, дорогой друг? - Серафина выдерживает недолгую паузу. - Ты привязался к ней! Поэтому ты всегда её из всех передряг вытаскиваешь, защищаешь и почти не отчитываешь её! Да, думаешь я об этом не знаю, Персиваль? - Чушь собачья... - Я знаю, что тебе плохо, Персиваль, - вновь садясь в мягкое кресло, говорит мадам Президент, сочувственно смотря на мужчину. - Я знаю, что ты никак не можешь забыть прошлого, знаю, что оно тебя не отпускает, знаю, что ты считаешь, что со дня её смерти ты, постепенно превратившись в отшельника, что заперся в старом обветшалом доме в дремучем лесу и не желает никого пускать в свои владения, считаешь, что тебе не для кого и не для чего больше бороться, не о ком заботиться, но это не так, Перси! Ты знаешь, с тех пор ты постепенно становился все циничнее и желчнее, я уже не вижу в тебе того молодого человека, что подбадривал всех, кого бы не встретил на своем пути! Ты был таким весельчаком, а сейчас ты... словно тень, плывущая в ночи.       Персиваль задумывается над её словами и решает, что она просто сбрендила. С ним что-то не так, это да, но дело совсем в другом, нежели в том, о чём только что сказала Серафина. - Чепуха! Полная чепуха! Да, я уже не тот весельчак и, знаешь ли, в моем возрасте это нормально, но ты не права! В корне не права, - мягко говорит Грейвз. - Нет-нет, Персиваль, в том-то и дело, что это так. Ты винишь кого угодно, только не себя. Ты считаешь, что твоя жизнь остановилась тогда, когда её убил этот псих, но это не так, Персиваль! Ты не старый и дряхлый человек, ты - харизматичный мужчина, способный без особых усилий овладеть любой. Половина женщин Конгресса смотрит на тебя с обожанием! А ты, ты надёжно защищён и изолирован своей искушённостью и опытностью, - она бросает кроткий взгляд на него и продолжает. - Но где-то за всей этой искушённостью и опытностью, злобой и скукой, обидой и горем живёт тот тридцатилетний мужчина, что просто сбился с пути... он одинок... - медленно говорит она, - потому-то ему, то есть тебе, не с кем об этом поговорить... Некому выговориться, понимаешь? Он заперт и никому не позволяет открыть двери, что поставил сам же, - грустно улыбнувшись, она смотрит на Персиваля. - Прекрасная теория, моя милая Серафина, прекрасная! - притворно восторгается он. - Но тут уж, видимо, ничем не поможешь... Разве что, быть может, может помочь чудо? - Это "чудо" явилось к тебе четыре года назад в виде аврора "с особым талантом", разве ты ещё не понял? Я вижу, как ты к ней привязался за это время, я вижу, что ты боишься её потерять, а также я вижу, что ты боишься признаться себе в том, что девочка, пусть и неосознанно, но смогла пробудить тебя от того сна, от того затворничества, в котором ты пребывал...       Персиваль обескуражен. Серафина Пиквери в точности описала его состояние! Его томит странное чувство, которого он не испытывал вот уже десять лет своего затворничества, своего блуждания по пустыне, и сейчас он, будто путник в той самой пустыне, вдруг нашёл источник с ледяной водой, которой хочется напиться до беспамятства. - Быть может ты и права, - спокойно говорит Персиваль, - но не надейся, что я сейчас же побегу к Голдштейн и стану признаваться, что она вернула меня, как ты говоришь, к жизни! Нет! - он встает с кресла и направляется к выходу. - Спасибо, мадам Президент, за... вправление мозгов и курс психологии! Я, пожалуй, пойду. Всего хорошего... Он стремительно покидает её кабинет, заходит в лифт, отправляется в свой отдел и... встречает на пороге Голдштейн! - Голдштейн... - устало говорит он. Девушка смотрит в пол. - Я... Я направлялась домой, мистер Грейвз, рабочее время уже закончилось и... - слегка заикаясь, произносит она. - Идите уже, - прерывает он её. Девушка проскальзывает мимо него, оставляя после себя лёгкое дуновение ветра и фразу, эхом отдающуюся от стен: "Спасибо, мистер Грейвз!". За что спасибо - он не знает, да и не желает знать...       Мужчина раздумывает над словами Пиквери, которая ко всем чертям оказалась права во всём! Быть может, Голдштейн действительно могла быть тем самым чудом, говорящим, нет, кричащим о том, что он должен вернуться к жизни? Что он ещё может быть счастлив, даже совершив множество ошибок прошлого...