От меня до тебя

      Когда мы сталкиваемся с ним в баре на краю безымянного в моей голове города, я не нахожу ничего лучше, чем поприветствовать его неоправданным, легкомысленным, беспечным поцелуем в щёку. Он не реагирует. Совершенно. На лице всё та же маска сухого безразличия. Кажется, ему было бы плевать, даже если бы я разделась прямо перед ним до последней сережки. Лексус уже очень давно ни на что не реагирует.       Он проходит мимо и совершенно острым жестом стирает мою помаду со своей щеки. Я зябко передергиваю плечами. Ты ужасно жесток, Дреер.       Он занимает один из малочисленных пустых столов в грязном углу. Я слежу за ним, устраиваясь на барном стуле прямо рядом со стойкой. Бармен кивает мне, а затем указывает на него и спрашивает чуть хриплым голосом — «А кто это?». Я отмахиваюсь. «Никто… Так… очередной пьяница». Я не целую просто так каких-то пьяниц, но бармен не комментирует. А через сорок минут вовсе перестаёт мне верить, когда Лексус допивает единственный стакан воды, который заказал в самом начале у миловидной официантки с длинными ногами и тонкими пальцами.       Я выпиваю залпом очередной коктейль, где смешано всё то, что может содержать градус. Смесь горит во мне ярким пламенем, а перед глазами начинают плясать цветные круги. Мне хватает ума положить на стойку ещё несколько купюр. Бармен качает головой и повторяет заказ. И ещё. И ещё. Он будет это делать, пока клиент платит. В этом грязном месте нет никаких правил.       Девочки танцуют на сцене под звуки бешенной музыки, которая бежит по моим венам вместо крови. Я чувствую, как басы бьют меня по голове. Изнутри. Это почти физически больно, и я пытаюсь заглушить эту боль очередным дешевым, но таким неоправданно нужным, пойлом.       В какой-то момент я пьяна ровно настолько, чтобы не замечать ничего. Даже чужих пальцев, которые поправляют лямку моего вызывающего кроваво-красного платья. Я пытаюсь фокусировать взгляд, когда меня берут под руку и тянут в сторону выхода. Вижу только светлое пятно, и оно равнодушно расплывается перед моими глазами. Ругаться не получается. Слова превращаются в один звук и больше ничего не происходит. Да и тело не способно сопротивляться.       На улице загадочное светлое пятно заставляет меня что-то выпить. Если бы это был яд, то я была бы куда благодарнее. Но надежды бьются о суровую реальность, потому что пятном оказывается Дреер. И меня отшатывает на добрых два метра. Я даже выдираю локоть из его захвата. Колба падает на тротуар и разбивается. А я неумолимо быстро трезвею. Лексус смотрит на меня совершенно по-взрослому и невыносимо серьёзно. Ветер путается в подоле моего платья, и я чувствую холод, который растет внутри меня.       Руки Дреера — это целое состояние. Этими руками спасался мир. Из раза в раз; изо дня в день. Кто-то с сарказмом предлагал поставить ему памятник; Лексус равнодушно «шутку» проигнорировал. Руки Дреера в маленьких рубцах, мои — без единой царапины. Не мне этот мир спасать и не мне поднимать его с колен. Я смирилась с этим не так давно, и мне даже не больно.       Губы Дреера, на которые я «случайно» перевожу взгляд, тонкие, бледные и, как мне кажется, сухие. Я представляю, как он кого-то целует, и внутри начинает шевелиться червь ревности. Он закапывается глубже в меня, тревожит органы и кусок мяса под названием «сердце». Оно не должно чувствовать. И не чувствует ровно до тех пор, пока Дреер не появляется в поле моего зрения. Наверняка он кого-то целует. Я не целую никого, потому мои губы оставляют следы красной помады. Я помолвлена с алкоголем.       Дреер молчит. И я кожей чувствую, что эта тишина на его языке сладкая и вязкая. Её хочется попробовать на вкус, хочется раскатать по нёбу. Хочется безумно, хочется неистово. Но я могу чувствовать лишь остатки абсента на кончике своего языка, и вкус становится отвратительным, терпким и непривлекательным.       Я злюсь на себя. К сожалению, вот уже третий год не могу злиться на Лексуса. Хотя, наверное, стоит обвинить его во всех моих неудачах. Третий год, как мы не делим одну кровать и не воруем еду из тарелок друг друга. Вот уже третий год, как я вспоминаю его обнаженную исполосованную рваными шрамами спину над стонущей Альбероной. Отвратительное и мерзкое чувство предательства рвёт сознание острыми когтями, когда ты не пьян. Потому я пьяна постоянно.       Но когда его взгляд скользит по моим беззащитным щиколоткам, я сдаюсь. Приторно вздыхаю и хочу попросить о долгожданном одиночестве. Хочу сбежать и спрятаться; хочу под его плащ и никуда больше.       -Тебе не холодно, Хартфилия? — его хриплый голос с долей горечи и печали давит внутри меня остатки гордости. Трезвой гордости. Когда я пьяна, у меня гордости нет. Когда я пьяна, я целую его в щёку, забыв о прошлом, настоящем и мнимом будущем. Когда я пьяна, Дреер обходит меня стороной и предпочитает не связываться. Ему не нравится пьющая Хартфилия, но вполне привлекла пьяная Альберона. А сейчас я совершенно трезва; и чувствую, как сильно нужна ему. Эта важность скользит в уголках его губ. Усмешка, такая аккуратная и такая родная, режет пространство ножницами.       Мне холодно, Дреер. И холод этот избивает меня изнутри.       Я ничего не отвечаю, опуская руку, сжимающую дамскую сумку, вниз. Сейчас мне кажется, что она весит целую тонну. Тяжесть ткани желает пригвоздить меня к земле. Но я решительно забиваю очередной гвоздь в крышку своего собственного гроба. Так холодно мне давно не было.       -Не трогай меня больше. Никогда… — я разворачиваюсь и ухожу, стуча каблуками по кривому тротуару.       Дреер, тебе до меня не дотянуться. Мне к тебе больше не приблизиться.       Моя ненависть к тебе глубже океана и шире вселенной. Моё желание размазать по твоей щеке свою алую помаду навсегда останется запредельным и неутолимым. Ты…навсегда останешься внутри того куска мяса, что гоняет кровь по моему телу.       На самом деле, Лексус, ты ко мне куда ближе, чем кажется.