Чёртов мир

      Вы знаете, как это — падать в бездну, став ничем, никем, растворившись; падать с криком, застрявшим в сжавшихся лёгких? Я знаю. Падал не раз и не два, разбивался, но неизменно вставал, утирая кровь с коленей — почти костная мука, вправляя потревоженные крылья.       Должен. Самый верный, самый правильный и надежный сын, приговорённый к боли собственным Отцом.       Вы знаете, как это — ждать чуда — рождения брата, но получить сначала оплеуху, после — приговор? Я знаю. Слушал и не знал, как вести себя, как смотреть Отцу в глаза. Хотел винить — не мог. Слова, те самые, роковые, перечеркнувшие жизнь на “до” и “после”, помню до сих пор, сберёг с каким-то особым сортом мазохизма.       Повторял часто, едва ли не постоянно, произносил на всех известных языках зарождающегося мира, пока звуки не слились в единый, пока не понял — Отец прав и спорить, сопротивляться бесполезно.       Господь не может ошибаться.       “Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир, ты погубишь его, Михаил. Погубишь, но после, когда от него откажутся все, кроме тебя, спасёшь.”       Во взгляде Отца была ясно зримая боль — самая первая, самая сильная, та, от которой слабеет сам Создатель. Я бы предпочёл пройти через Ад ещё раз, лишь бы не помнить вину в голосе и потухшие глаза.       И я полюбил. Послушный сын всё делает правильно. Полюбил его всего: от кончиков пальцев истинного обличия до белоснежных крыльев, на фоне которых даже Рай терял цвет, а Небо сияло миллиардами звёзд, подобно самой прекрасной — Утренней.       Когда он пал, когда я сбросил его по велению Отца — прошёл бы через Ад ещё раз, лишь бы тому не пришлось отдавать приказ, в тот день подумал, что умру от боли и ненависти к себе.       Ведь мелькнула предательская мысль, что заслужил наказание искуплением.       Нет, не заслужил. Ни сводящей с ума вечности наедине со страхом и пороком, ни осуждения всего Неба.       Когда он вышел, когда свершилось то, о чем предупреждал Отец и небо окрасилось в алый, я пал к его ногам, отдавая всего себя на суд, готов был принять должное. Но он опустился рядом, кажется, сжал руку мальчишки-сосуда и посмотрел внимательно, так, словно знал все с самого начала.       — Ты мой мир, Михаил, — ни осуждения, ни злости, бесконечная звенящая любовь и горькое понимание.       В ту ночь небо плакало кровью, и сушу захлёстывали океаны, стремясь создать новую Атлантиду. Черные тучи висели над нами, точно пришпиленные, и вокруг прорастали иерихонские розы. Белоснежные крылья брата укрывали от разрушающего ветра, мои руки сжимали его плечи, не желая отпускать его уже никогда.       “Когда будет поздно, Михаил, ты спасёшь всё и себя в том числе”.       Весь чертов мир не вокруг, который было велено любить. Весь чертов мир здесь — под ладонями, за оболочкой смертного.