Живу в свои почти семнадцать

Сижу, забравшись с ногами на широкий пластиковый подоконник, то и дело отодвигая рукой соскальзывающую противно-холодную органзовую штору, которая без конца норовит запутать, угрожая превратить в подобие чайной бабы. Сидеть на подоконнике нравится: там, за потемневшими запотевшими стеклами светятся чужие оранжевые окна, а них угадываются силуэты незнакомых людей, которым так прикольно лет с десяти придумывать жизни. Со стекла натекло и попа слева стала противно подмерзать из-за подмокшего байкового халата. В комнату бесцеремонно вваливается тетушка. — Ты куда зад взгромоздила? — гудит она, как прогулочный пароход на пристани. — Вон, подоконник трещит под тобой — мочевик простудишь. Слезай, кому говорю?! Вот видишь: пуговицу внизу с мясом вырвало. Унизительно-мелкие, бытовушные оскорбленьица, кажется, сыпятся из тетушкиного рта так к месту украшенного редкими рыжеватыми бабскими усами, как горох из прогрызенного мышами матерчатого мешка. Пропускать замечания тетки мимо ушей, конечно, можно, но чревато скандалом: она ревниво следит, чтобы все оскорбушечки, как дротики Дартса, долетели и встряли куда положено. — Чего принцессу из себя корчишь? Лучше из-под ванны вымети — не тетке же старой раком стоять. Вон задницу отрастила! — Да, тетя, иду, тетя, — сама и отрастила. «Чего не жрешь ни черта? Ишь какая цаца — из ресторана тебе еду возить что ли? Опять гущу из борща не выела! Как поганый поросенок. Доедай — свиней за тобой нету!» «Опять шляешься допоздна? Гляди, узнаю, что с хахалями зажимаешься — всыплю, мать родная не признает!» Мать родная! Скорее бы вернулась уже. И папа тоже. Обещали ко дню рождения, а до него всего три дня. Я не переживу, если эта родственница на мою днюху с нами останется. Как может у такого классного папы быть такая мерзкая сестра? А еще говорит, что я в нее. Фу, гадость — почему я не на маму похожа? Сегодня на физре учитель орет: «Подтянулись, по команде „Равняйсь!“ голову влево — вы должны видеть грудь четвертого человека!», «Ага, — съязвил Сашка, — у меня через одного бруствер мадам Брошкиной маячит — попробуй за ним чего разгляди». Дрыщь мелкий, поганка бледная — ненавижу! Из-за него у меня в классе погоняло Мадам Брошкина! Из-за него, когда учителя говорят «У Сомовой четверка», все мальчишки ржут, уткнувшись в тетради прыщавыми носами! Это после того, как он из раздевалки спер мой лифчик. Ну, это несправедливо! Почему, если ты не модель и не Дюймовочка, то не можешь быть романтичной или дерзкой, или взбалмошной, веселой, опасной, в конце концов? Почему тебе уготована роль крепкой домохозяйки с пирожками или понимающей все дурнушки? Почему наша худая, как спиннинг, Ленка уничтожает по три котлеты в тесте на каждой перемене — и ничего? А если у меня в руках увидят что-нибудь, кроме яблока, — всеобщее внимание. А попробуй яблоко съешь — этот дрыщавый тролль заорет «Капусты Анька переела!». Да что у него: своей жизни что ли нету? Я даже в школу спокойно ходить не могу. Во дворе алкаш Валера, мужичок без возраста и гигиены: слюну пускает: «Дай подержаться!». За штаны свои держись — того и гляди спадут! Всю жизнь все против меня. На танцы записалась: «Анька прыгнет — сцена провалится», на фотокружок: «Анька на фотик сядет — раздавит». Вот нафига мне на фотоаппарат садиться? Такой цифровик, как у меня, попробуй купи, а прыгаю я теперь легче всех в классе, и на шпагат сесть могу, только от этого стало даже хуже — я теперь оказывается тематическую литературу изучаю — этот гад мне вдогонку «Анька, кому с утра?» орет. А если он про йогу узнает? Тогда придется школу поменять. А черта с два я сдамся! И на тетку злиться не буду. Она по-другому не умеет: интернат позади, а потом еще и папу растила. Так и вырастила каким! А я имею право быть собой: представлять себя Джульеттой и Маргаритой, влюбляться в самых красивых парней и ждать взаимности, мечтать сидя на подоконнике, и вглядываясь в чужие окна, придумывать несуществующие жизни, искать друзей, громко смеяться, танцевать, петь, валять дурака, носить платья в цветочек и джинсы в обтяжку. Загорать, лежа не песке, вздыхать под звездами… да хоть выть на Луну! Мне скоро семнадцать, и я живу. Елки! Есть хочется. — Теть, с чем сегодня пирожки?