Для неверности, как и для смерти, подробности не важны.
Сорванные голосовые связки не давали возможности кричать. Оставалось сидеть и пить бурбон. В глазах стояла прозрачная пелена слез, а квартире было как-то непривычно холодно. Осознание того, что меня предали, до конца не входило в мою голову. Мне до сих пор не верится, что мой мужчина мне изменил. Мне было противно от одной мысли, что он поцеловал другую. Послышался шум открывающегося замка, а потом кто-то зашел в квартиру. Быстро и не аккуратно вытираю слезы, размазывая косметику по лицу, оставляя черные разводы. Даже не оборачиваясь, я поняла, что зашел он. Повернулась к нему лицом, мне хотелось, чтобы он видел мою боль, наши глаза встретились, и я прочла в его глазах сожаление. Он первый прервал контакт и начал разуваться. Перевожу взгляд на алкоголь в стакане и понимаю, что сильно напилась. Дженсен зашел на кухню, где я и сидела. — Спасибо за то, что не выдала, — говорит он спокойно. Его рука на столе рядом с моей. — Мне жаль, и эммм… - я поднимаю свои заплаканные глаза на него, и он забывает, о чем говорил, мои глаза становятся прозрачными от слез. — Прямо сейчас развестись мы не можем, — начинаю я говорить, прикрывая глаза, чтобы не было видно сильной дрожи. — Я была бы тебе благодарна, если бы ты пока тоже не подавал заявление на развод. Я не хочу получить статус «разведенки» перед важным для меня прослушиванием и не хочу огорчить наших родителей нашим разводом перед рождеством, — я закончила и осмелилась взглянуть на него. В его глазах была вселенская грусть и скорбь. Что ж, милый, неужели ты сожалеешь?! Как же хочется кинуть в него стакан, разбить эти губы и глаза, которые смотрели с любовью на чужие! Ненависть переполняет меня, и я стараюсь не заплакать, но чувствую, что слезы подступают. — Я не хочу разводиться, Дани, прости меня, — я смотрю прямо на него. «Дани», - четыре буквы, но именно они делают мне больнее всего. Я ненавижу, когда мое имя сокращают, но почему-то любила, когда это делал Дженсен. Никто не знал, как он меня называет дома. — Молчи и даже не думай прикасаться ко мне, — мой голос дрожит и ломается. Господи, насколько жалко я сейчас выгляжу. Я резко встаю и иду в спальню. Запираю дверь и ложусь на кровать. В гардеробной нахожу тот самый плед, обнимаю его всеми конечностями и тихо рыдаю. К двери подходит Дженсен. Он тихо, совсем невесомо стучит мне в дверь. — Прости меня, — почти шепчет он и уходит, я слышу, как он включил телевизор. Лицо багровеет, я безутешна, плачу, рыдаю, вою диким и побитым зверем, стараюсь сдержать в себе крик, но выходит плохо.***
Утром я вышла из спальни и направилась в ванну. В ванной, на полке, лежала большая ракушка, которую мы привезли с Бора-Бора. Я туда складываю ювелирные украшения когда купаюсь, или делаю домашние дела. После наших ссор, около полугода назад, Дженсен демонстративно положил свое обручальное кольцо в эту ракушку. И еще вчера оно лежало там, а сейчас его нет. Я нахмурилась, неужели выкинул? Я кручу краны с водой, и ванная наполняется паром. Закончив, высушиваю волосы и, наконец, решаюсь взглянуть на себя в зеркало. Лицо опухло, как и глаза, от бесконечных слез. Под глазами лопнули капилляры. Да, вид ужасный. Передние пряди волос закалываю назад. Настроение настолько ужасное, что мои огненно-рыжие волосы сейчас кажутся бесцветными и тусклыми. Я кладу свое обручальное и помолвочное кольцо в ракушку. На моем пальце остается два следа от них, кожа заметно светлее. Конечно, я же никогда не выходила на улицу без кольца. Выдохнув, я еще раз смотрю на свое отражение, выхожу и иду на кухню. На столе лежал красивый букет, обернутый в пергамент. Как я люблю. Неужели он помнит, что я люблю пионы? Пальцем провожу по нежному розовому бутону. Внутри я ликую, что он помнит мои любимые цветы. Моя радость быстро обрывается: я не помню, когда он просто так дарил мне цветы. Ах, да. Мой муж мне изменил, и мы разводимся. Цветок выпадает из моих рук, и его лепестки рассыпаются. Как в замедленной съемке наблюдаю за этим и замечаю, что смотрю уже не одна. Дженсен стоит поодаль от меня и наблюдает. Интересно, за мной, или за пионом? Собрав частички самообладания и приняв серьезное лицо, я перешагиваю цветок и с непривычным мне хладнокровием иду к себе в комнату. Сейчас 10 утра, почему он дома? А, отпуск. «Время, чтобы провести с любимой женой», - вспоминаю я слова Крипке.***
Окончательно продрогнув, решаю выпить чаю, чтобы хоть как-то унять тремор в руках. На кухне сидел Дженсен и что-то смотрел на планшете. Кажется, новую серию своего сериала. Я ставлю чайник и отхожу к окну, а то есть за своего вероломного супруга. С неподдельным шоком замечаю, что кольцо у него на месте, на пальце. Чайник вскипает, беру чашку, кладу туда пакетик зеленного чая, пакетик мяты, и заливаю кипятком. Чаинки оседают, расправляются, и по кухне разносится вкусных запай, отчего скручивает желудок. Черт, я давно уже ничего не ела. Засмотревшись на чаинки, я переливаю кипяток за края чашки и ошпариваю себе руку. — Ах ты ж блин, — кричу я, морщусь и отпрыгиваю от воды. — Эй, ты чего? — басом говорит Дженсен, встает и подходит ко мне. — Обожглась, — боль заглушает все на свете и, сама того не замечая, я позволила ему дотронуться до себя, он внимательно начал осматривать ожог. — Отпусти, — тихо и обиженно говорю я. Дженсен смотрит на меня сверху вниз, и на его лице проскальзывает тень улыбки. Он всегда говорил, что в таком ракурсе я похожа на маленькую девочку. Мои глаза вновь застилают слезы, и я выхватываю свою руку, и ухожу на улицу. Я бродила по кварталу туда, сюда, обратно. Выбежала я в одном свитере и очень замерзла. Еще и дождь начался, просто супер. Оглянувшись, замечаю, что ушла довольно далеко от дома. Холод пробирал до костей, а ветер так и норовился пробраться мне под кожу. Еще и парочки эти влюбленные, радостные, счастливые такие, домой несут огромную искусственную ель. Играла какая-то заезженная рождественская мелодия, а мы бродили по елочному базару под открытым небом в поиске «той самой». Мы женаты меньше года и это рождество первое в семье Эклз. Я настояла на том, чтобы ель была настоящей. — Нет, вот эту, — тыкаю пальцем в самую высокую. — Дани, так она ж не поместится, — закатывает глаза Дженсен. Мои глаза пылают в преддверии настоящего праздника с настоящей хвойной красавицей. — Дженсен, — грозно и тихо говорю я, упирая руки в бока, а за щекой у меня огромного размера чупа-чупс. Эклза это видимо смешит, и он улыбается, глаза его теплые и такие родные мне. Он поднимает глаза в небо, и большими хлопьями падает на землю снег. Он пушистый, и мне, такой влюбленной, даже он кажется теплым. Я смотрю на него восторженным щенком, и, возможно, выгляжу нелепо. Он снисходительно улыбается, и лезет в карман за бумажником. Радостно и энергично киваю продавцу, он мешкается, и смотрит на Дженсена. Он вздыхает и машет рукой, бросает небрежное: — Берем. Я застыла посреди улицы безмолвным призраком. Люди странно на меня смотрели и некоторые даже косились. Ну конечно, я же стою в одном тонком свитере, на улице накрапывает то ли снег, то ли дождь, а, впрочем, какая разница. Мне так плохо, как никогда не было. В душе печаль, обида, злость. Лучше бы, чтоб меня не было. Хочу потеряться в тумане, раствориться в воздухе, чтобы не искали. Добрела до дома я лишь к темну. Со мной не было телефона, да и кому я нужна. Все же думают, что у нас все хорошо. Я зашла в нашу квартиру. В коридор выбежал Дженсен, бледный и перепуганный. — Ты хоть думаешь, что делаешь? — кричал он, подходя ближе. Его страх сменяет гнев. Я молчу. — Господи, да я же волнуюсь! Дани! — он всплескивает руками. Эклз отступает и дает мне пройти в свою комнату. В гостиной замечаю расстеленный диван. Неужели он решил отпуск провести дома? Да ни за что не поверю. Захлопываю за собой дверь. Эклзу кто-то позвонил, и я слышала его голос. Такой родной и такой чужой, от этого мне становится хуже. Больно, слишком больно. Мне больно морально и физически. Я поднимаюсь с кровати и включаю магнитофон. Из колонок льется какая-то лиричная, тихая, медленная песня. Я начинаю шататься из стороны в сторону. Вспоминаю, что около кровати стоит бутылка недопитого бурбона. Беру бутылку и делаю большой глоток прямо из бутылки. Танцую с бутылкой, слезы, не останавливаясь, катятся по моим щекам. Я плавно шатаюсь, неуверенно кружусь и отпиваю еще немного. Закрываю глаза и пытаюсь двигаться плавно и размеренно. Песня играет по кругу. Двигаю головой в стороны, стараюсь попадать в ритм, становится жарко, я снимаю с себя свитер, танцую дальше. Проглатываю очередную порцию бурбона, и он плюхается в мой пищевод горячим комком, обжигая его. Голова беспощадно кружится, но это и к лучшему. Я открываю глаза и натыкаюсь на взгляд Дженсена. Черт, возьми. — Какого хрена, Эклз? — пьяным языком говорю я. — Хочу спросить тоже самое, — он приближается ко мне и продолжает, — какого хрена, Эклз? — он сводит брови и идет ко мне, отбирая бутылку. — Проваливай, — я качаю головой в сторону. — Нет, - твердо говорит он. Меня выбивает вся эта ситуация. У меня было столько планов на наше будущее. А что делать дальше? Меня охватывает ярость и не виданная мне раньше паника. Как жить без человека, к которому привык? Привык, что он всегда рядом, может и не физически, но где-то рядом. Постоянно о себе напоминает. Как привыкнуть покупать продукты лишь для себя? Заваривать чай для себя, а не для двоих? Меня охватывает что-то непонятное. Мой муж - мой храм, который без моего разрешения за спиной осквернили. Взрыв во мне, и я начинаю кричать. Точнее, выть. Дженсен растерян, пытается подойди, я не подпускаю. Истошно кричу, надрываюсь и теряюсь. Мне хочется, чтобы весь мир слышал, как мне больно. Мое тело не способно вынести большей пытки, чем видеть эти неверные губы. — Эклз, мне больно, мать твою, больно! — кричу и бью себя в грудь. Горе сокрушает меня, и мой голос сорван. — Я понимаю, — его голос дрогнул, а в глазах застыли слезы. — Не понимаешь! Никогда не поймешь! С тобой когда-нибудь обращались, как с дерьмом?! Нет?! А со мной да! Тебе когда-нибудь звонили и говорили, как сильно любят, а потом шли в трейлер и слюнявили другую?! Нет?! А мне да, Эклз! Да! — тыкаю ему в грудь бутылкой. — Дани, умоляю тебя, прости меня! Хочешь накричи! Ударь! Сделай что-нибудь! Только не молчи! — я подхожу к своему мужу и внимательно смотрю на него, а он закрывает глаза. Подношу ладонь к его лицу. Что я хочу сделать? Ударить, погладить? Черт. Не знаю. Поэтому резко убираю руку. — За что ты так со мной, Господи, Эклз, — плачу я и смотрю прямо в его глаза. Я пячусь назад и оседаю на пол. — Я не знаю, что делать, — честно говорю я. Дженсен… Хочу броситься к нему. Но гордость где-то внутри сковывает меня цепями. Я не принадлежу себе. Мой супруг красив, статен, широкоплеч, мечта миллиона женщин, по закону принадлежит мне, и все это знают, кажется, кроме него самого. Дженсен тихо подходит ко мне, как к загнанному дикому животному, боясь спугнуть, осторожно, он спускается ко мне, садясь на свои колени. Мы потерялись во времени, сидя долгое время напротив друг друга. Мы смотрим друг другу в глаза: ты серьезен, я же, скрывая хмельную улыбку. Пытаюсь сосредоточиться на твоих глазах. Как я там говорила? Искорки, лес, светлячки. Мм... нет. Ничего подобно не вижу. Вижу лишь мужчину, которого люблю и ненавижу. Сильно. Внутри все содрогается, то ли от злости, то ли от любви, то ли от проклятого спиртного. Но все дрожит. Он поднимается с колен и протягивает мне руку. «Я люблю тебя», — кричит мое подсознание, и слезы опять льются, но я себя не сдерживаю. Я никогда не плакала перед мужчинами. — Ненавижу, — прищуриваю глаза и говорю как можно ниже, зловеще, импульсивней. Руку не принимаю, держусь за кровать и поднимаюсь. Эклз уходит. -Я т-е-б-я л-ю-б-л-ю, — говорю я в тишину, тщательно разделяя буквы. Почему, когда нельзя, безумно хочется делать это? Почему, когда мы любили друг друга, мы тратили время на ссоры? Я же люблю… Сердце ноет, изливается кровью. Мне хочется бесконечно обнимать, целовать его лицо, которое покрыто веснушками. Многие даже их не замечают, но я другая. Я люблю. Мои волосы взъерошены и лежат не так, как нужно. Но ты говорил, что тебе так больше нравится. Не в силах подняться, я засыпаю прямо на полу.