Рукопись, найденная в Смолевичах

Подступал рассвет. Облака на небе посветлели, становясь постепенно из угольно-черных серыми и полупрозрачными. День обещал быть ясным. Корабельный плотник сновал по судну, то появляясь на палубе, то исчезая, и оставлял наверху то бухту веревки, то багор, то канат. Горе горем, а шлюпку поднимать все равно надо будет. Двигался Михалыч бесшумно, а потому тишину на борту шхуны нарушало лишь поскрипывание мачт и плеск волны за бортом. Роджер Сакаи и его команда сидели на мостике «Дмитрия». Почти все они бодрствовали, несмотря на усталость. Только Джилл дремала, привалившись к широкому плечу Винни. Тот сидел, стараясь особо не шевелиться — жалко будить, пусть поспит. Фрэнк, непривычно молчаливый, то и дело прикладывал к заплывшему глазу маленькую кофейную ложечку. Где он ее раздобыл, непонятно, скорее всего, таскал в кармане. Не очень-то это ему помогало, уж больно здоров и черен был фингал, но все-таки какое-то занятие. А сам Роджер все поглядывал из-за балясины парапета на мрачного капитана вампиров и его озабоченного друга-доктора. Те стояли у борта, рассматривая предутреннее небо. В голове у Роджера роилась целая куча вопросов, но задать их сейчас было бы неловко. Три мадемуазели в испорченных напрочь платьях замерли в отдалении и тоже ждали. Полина то и дело посматривала на Теодора — тот сидел на палубе, обхватив руками голову; лиловый кролик, не желая потревожить хозяина в горе, чутко топырил уши, сидя неподвижно рядышком. Сердце его разрывалось: Патрикевна ушла на мостик, к своим, а кролику так хотелось быть рядом сразу и с ней, и с хозяином. Казалось, сама старая шхуна замерла в ожидании — что же будет дальше? — Сташек, — сказал доктор. И замолк. И без слов было всё понятно. Скоро встанет солнце. Торчать им тут, запертыми в трюме, под самым носом у двух боевых кораблей, хотя и лишившихся своего адмирала, совсем не с руки. Особенно если ждать нет смысла… — Да, — сказал нехотя эмиссар. — Нужно что-то решать. Пойдем, Веня… — Погодите, — встрепенулся рулевой. — Чего — решать? Капитан! Вы чего, капитан? Это что же, рыжего — решать? Не дам! — Да погоди ты, — Стах устало покачал головой. — Да чего годить? Суток еще не прошло! Кролик вон через сутки очнулся… Вот что хотите делайте — не дам. Считайте, что я взбунтовался! — Погоди, рулевой. Не горячись… Неожиданно Стаха перебил чей-то приглушенный скрипучий голос: — Самое время! Это магистр, так и провалявшийся у борта свернутым рулончиком, выпутался наконец из намотанных на него цветастых шалей, то ли прогрыз их, то ли когтями проковырял, в общем, освободился и сидел посреди обрывков пестрой ткани как чудовищная клуша в гнезде. Но если не обращать внимания на драные лоскуты, выглядел Вольдемар довольно-таки прилично, прямо как в самом начале плавания. Только вот нос магистра до сих пор был несколько длинноват и загибался хищным крючком над тонкими губами, из-под которых виднелись два острых и неприятных на вид клыка. — Самое время, — повторил он. — Наконец-то вам в голову пришла мало-мальски здравая мысль! — Кому именно? — мрачно спросил Теодор, упорно глядя в глаза эмиссару. Очень вовремя магистр вмешался! Потому что ничего так не хотелось сейчас рулевому, как набить кому-нибудь морду. И магистр для этого подходил куда больше, чем капитан, чего уж там. — Да уж не тебе, конечно! — проскрипел магистр и оскалился. — Самое время как следует подкрепиться! В кои веки на этом корыте появилась приличная пища! Свежая и в меру выдержанная. Рыжий ваш не больше двенадцати часов как умер — самое то. — Ну, всё, — с каким-то неожиданно радостным чувством сказал Теодор, подскочил к Вольдемару и размахнулся. Но ударить не успел — его опередили. Коротким и холодным вихрем прошелестел мимо шелк дамского платья, раздался звук двух полновесных пощечин: шлёп, шлёп! — и голова магистра мотнулась и звонко стукнулась о некстати оказавшуюся сзади грот-мачту. — Эк ты, Наташка, — покачала головой Марья Сидоровна, — на руку тяжела. — Ничего, — спокойно, как всегда, ответила Натали, поправляя задравшийся рукав. — Давно следовало это сделать. — Вы что? — приходя в себя от изумления, зашипел Вольдемар. — Совсем уже? Эман… Эмансипировались? До полного вегетарианства? Ну, ничего… Я вам припомню! Натали презрительно фыркнула и вскинула надменно голову, и магистр отшатнулся опасливо — получить еще одну пощечину ему явно не хотелось. — Дрянь! — процедил он сквозь зубы. — Я тебе это припомню. Дайте только вернуться домой, я тебе такое устрою!.. — А ну-ка, государь мой, — кикимора втиснулась между Натали и магистром, оттеснив его к мачте, — угомонись, не шуми. Не к месту свару затевать. Идем-ка, я тебя в чуланчике устрою. Ты, голубок мой, устал, идем, идем… И так, воркуя, подпихивала Марья Сидоровна магистра в спину, пока не допихала до носового люка. — Устал, поди, да и досталось тебе. Устроим тебя где потише да потемнее. До вечера переможешься, а там, глядишь, и вовсе в ум придешь… — Пакость, — с чувством бросила Натали вслед уходящим. — И это называется — вампир-аншеф! Позор обращенных! — Иди, голубчик, иди, — Марья Сидоровна поддала Вольдемару коленкой под тощий зад, и тот загрохотал вниз по трапу своими лаковыми штиблетами. А кикимора обернулась устало: — Да не обращенный он, Наташка. И не вампир вовсе… И хотя эмиссара занимало сейчас совсем другое, он все равно спросил: — А кто же? — Упырь он, батюшка. Кладбищенский упырь. Сыздавна за ним слежу. Малым упыренком на чухонском погосте подобрала, так вот и приглядываю… Кикимора глянула вниз, в темный проем люка. — Пойду, уложу. За печкой, что ли, устроить? Топить-то вряд ли будем нынче. Проспится, небось. — А… Зачем он вам, сударыня? — не сдержал любопытства доктор. — Вот ведь… — помолчав, отвечала Марья Сидоровна. — Сразу и не ответишь. Жалко мне его стало. Тощий, глупый. Никому не нужный был. А под присмотром вроде и в толк пошел. С погоста в избы перебрался. А как болото застроили, так и вовсе остепенился. В академии пристроился. Ну, и я с ним, куда ж… Норов уж больно мерзкий, это да. Это никакими академиями не исправить, уж что от роду есть, то и есть. — Так зачем вы с ним возитесь до сих пор? — недоумевал пан Вениамин. Марья Сидоровна пожала плечами: — Ну… Теперь-то уж как бросить? Да и привыкла… Внизу загремело. — Ты что там делаешь, охальник? — крикнула в люк Марья Сидоровна, подхватилась и скатилась вниз. — Ах ты ж, сволота, — Теодор, не медля ни секунды, последовал за кикиморой. — Только сунься в кают-компанию! Слышь, ты, магистр хренов? Кролик подскочил, собираясь бежать за хозяином, но тут на мостике тоненько и звонко тявкнула Патрикевна. Кролик глянул на нее: лисичка махнула хвостиками, и кролик понял: нужно остаться. Патрикевна лучше разбиралась в тонких материях и движениях человеческой души. Даже если это были не совсем люди. — Вот ведь, — покачал пан Вениамин головой. — Упырь. Надо же… А так и не скажешь. Ну да, фрак на нем. Калоши. — Карточки визитные, — припомнил эмиссар. — Цивилизованный! — подтвердил доктор. — Зато теперь понятно, почему он кролика целиком сжевал… — Да и дьявол с ним! Веня, скажи. Видно там что-нибудь? За чертой? Доктор оглянулся. Светлеющий над замытым кровяным пятном воздух был пуст. — Здесь — ничего. Но мне кажется, она еще тут. Не ушла. Не ушла. А значит, ничего еще не решилось. — Идем, — сказал Стах. — Надо проверить.

***

Рулевой Теодор Лендер стоял у входа в кают-компанию, скрестив на груди руки, и весь облик его говорил: «Только сунься!». При виде капитана и доктора Теодор даже не пошевелился. И не подумал сделать ни шага в сторону от двери, явно не собираясь никого пропускать. — Дай-ка, братец, пройти, — Стах тронул Лендера за плечо. Плечо дернулось неподкупно, пытаясь выскользнуть из-под капитанской руки. — Не дури, рулевой, — сказал капитан. — Я ж не магистр. Где он, кстати? — На камбузе, — нехотя ответил Теодор. — Кажется, Марья его в рундук запихнула. И сама сверху уселась, чтобы не сбежал. — Вот и хорошо, — успокаивающе кивнул доктор. — Пусть покараулит. А мы пока поглядим, как идут дела у нашего штурмана. Все вместе поглядим. Вы, батенька, не волнуйтесь. — Я и не волнуюсь, — Теодор был настроен мрачно и решительно. — Но рыжего трогать не дам! Рано еще! — Вот давайте и посмотрим! В кают-компании ничего не изменилось. Свечи пылали по-прежнему, и валялся на полу, зарывшись в бумаги, треснутый и черный хрустальный шар. Доктор склонился над неподвижным штурманом, тронул его холодный лоб. — Ну что, док? Терпеньем Лендер никогда не отличался, а уж тут было совсем невмоготу. Доктор молча вглядывался в темноту. Когда-то это уже было. Давным-давно, в других землях и другом времени так же безнадежно вглядывался он в полумрак над изголовьем, и долго еще вспоминал, как непонятно вела себя Смерть, бесстрастно и неумолимо стоявшая над умирающей. Спиной стояла и вроде бы раздумывала. А потом вдруг исчезла. Никого не было в головах распростертого на столе Воронцова. Значит, ушла? И забрала с собой? Значит, всё? — Ну, что? — спросил уже Стах. Доктор повернулся к своим спутникам, уже готовясь сообщить горькую весть, но застыл на полуобороте. — Здесь она, — произнес он тихо, хотя грозная их гостья никогда не боялась ни криков, ни тишины. Высокая фигура, закутанная в белые одежды, почти прозрачная, но все же видимая, сидела, закинув ногу на ногу, в капитанском кресле, стоящем как раз посередине длинной стороны стола. В руках у нее что-то неярко поблескивало. Кажется, она перебирала четки… — Значит, будем ждать, — сказал капитан. — Ничего не поделаешь. — Ничего не поделаешь, — эхом отозвался рулевой, чувствуя, как снова поднимается в нем глупое и ничем не оправданное ожидание — ведь что может быть мучительнее ожидания? — Будем ждать, — подтвердил доктор. — А пока ждем, нужно бы сделать кое-что важное. — Да, — капитан шагнул к дверям. — А то и рехнуться недолго. К тому же дел-то у нас невпроворот. Лендер! — А? Капитан, я бы лучше тут покараулил… А то мало ли что. — Это понятно. Но, боюсь, без вас не обойтись. Капитану Сакаи нужно вернуть его корабль. А кто еще, кроме вас, может это сделать? И Теодор кивнул, соглашаясь. Действительно, больше некому. — Да, капитан. Я сейчас. Я только еще минутку… — Стах, пойдем, — доктор, понизив голос до деликатного шепота, потянул капитана за рукав. — Дай ему пять минут. — Да хоть все десять. Лендер, ждем вас наверху, как будете готовы. Главное — до восхода солнца. Оставаться в кают-компании до рассвета Лендер не собирался. Дело у него было одно, и довольно недолгое. Едва створки дверей захлопнулись за доктором и капитаном, Теодор шагнул к столу. — Ты, это… — начал он. Вот ведь чёрт. И знаешь, что хочешь сказать. И чувствуешь, что сказать это нужно. Но как это, оказывается, бывает непросто! — В общем, я не знаю, слышишь ты меня сейчас или нет. Сам-то я плохо помню, как это бывает, когда обратился. Ну, у меня вообще все по-другому было. Прекрасная мельничиха, все дела… Неважно. В общем, ты давай, возвращайся. Нам без тебя зарез, сам понимаешь. Я жду. Капитан ждет. Все ждут. Погулял — и будет. Вот. Рулевой замолк. Потом глянул на пустое кресло. Неужели доктор и впрямь видит? — И тебе скажу. У нас с тобой тогда не заладилось, ты уж извини… В общем, ты пойми. Только без обид. У тебя там, — ткнул он пальцем вверх, — или где там? Неважно. Столько хороших ребят с тобой ушло. Одним больше, одним меньше — тебе же все равно, правда? Ты и не заметишь, если он тут задержится еще на какое-то время. А у меня он — единственный друг… Больше он не знал, что сказать. Никто ему не ответил, да Теодор и не ждал ответа. Поэтому от звука, раздавшегося вдруг в пыльной тишине кают-компании, рулевой, несмотря на всю мрачность момента, чуть не подпрыгнул. — Ох… Теодор с надеждой глянул на штурмана — но тот по-прежнему лежал без движения, и глаза его, обметанные глубокими синими тенями, оставались закрытыми. — Ох, — послышалось снова — откуда-то снизу из угла. Почти незаметной алой горошиной возник под грудой сметенных со стола бумаг и географических справочников малый огонек, лизнул край разодранной карты, раз, другой… Да тут же и погас бы, если бы Теодор не подсуетился и не подсунул ему вместо плотного засаленного листа другой — обрывок писчей бумаги, исчерканный пометками и смятый, но мягкий, сразу же запылавший ярким пламенем с зеленоватым оттенком. — Чёрт побери! — Теодор перекинул пылающий комок с одной ладони на другую, оглянулся в спешке. Латунная крышка с чернильницы первой попалась ему под руку — на счастье и рулевому, и «Дмитрию», только и успел ее подставить! Обугленная бумажка рассыпалась на сотню зеленоватых искр, среди которых плясали, переливаясь из красного в изумрудный, невысокие языки пламени. — Ох, — произнес огонек до боли знакомым голосом. — Теодорхен! Это ты? А это я! Кажется, я вернулась.