Рукопись, найденная в Смолевичах

8 августа 18… года Вторая половина дня — К-курва, — проворчал Стах и болезненно сморщился, потирая саднящую грудь. — Подловил-таки на кресты… Лендер, хорош дурью маяться! — Пятьдесят шесть, — несчастным голосом ответил Теодор. Кролик растерянно топтался у левого хозяйского ботфорта и не знал, что ему делать. Вот так несешься сломя голову через тьму и опасности, а на тебя даже внимания не обращают! И положил лапу на ботфорт — может, хоть так заметят? Ботфорт дернулся — это замороченный рулевой пополз за очередной монеткой, закатившейся за каменный выступ. — Пятьдесят семь! Усы кролика обескураженно повисли, и он — куда же деваться? — полез следом за хозяином. — Неплохо платит этот Балфер своим людям, — заметил доктор, уже склонившийся над одним из матросов. — Этак он до утра считать будет. Да, Стах, мне, как врачу, боюсь, тут делать, увы, нечего! Медведь шумно вздохнул и развел передними лапами, словно подтверждая — нечего! Уж ежели за дело браться, так со смыслом, чтобы потом не доделывать. Доктор покачал головой, но сокрушаться долго не стал: на войне как на войне! И позвал: — Лендер, голубчик! Довольно, всё уже. — Пятьдесят восемь! — выглянул из-за камня Теодор. Еще одну денежку, красноватую и толстенькую, должно быть, медную, он все-таки ухватил и крепко зажал в кулак. — А ну, отставить! — велел Стах, но взгляд рулевого по-прежнему продолжал упорно блуждать по темному полу, выискивая последние затерявшиеся монеты. — Действительно, не скупится, сукин сын… Лендер! Эй! Ау! — Рулевой! Куда, блядь, прешь, рифы прямо по курсу! — рявкнул вдруг Воронцов, заставив эмиссара подпрыгнуть от неожиданности. — Щас въебемся по самые гланды! Два румба влево! — и треснул Лендера фонарем по голове, добавив, видимо, из уважения к капитану: — Курва мать! Фонарь звякнул жалобно, закопченное стекло треснуло, фитиль вздрогнул и угас. Но, кажется, это подействовало — рулевой проморгался и огляделся по сторонам. Сиреневый кролик ткнулся носом в хозяйскую руку, и Лендер доложил ошарашенно: — П-пятьдесят девять! С…пасибо! — не совсем понятно, кому: то ли подавшему монетку грызуну, то ли наподдавшему по темечку Воронцову. — Да вы, штурман, как я погляжу, полны сюрпризов! — высказался за всех удивленный доктор. — Эк вы загнули… Прямо от души. И кто бы мог подумать? — Да! — Стах как никогда был согласен с другом. — Я тоже поражен. В самое сердце. Штурман, какого черта… Почему вы здесь? Воронцов пожал плечами и сказал невозмутимо, как будто и не ругался сейчас как ушедший в запой сапожник: — Стреляли, — оглядел пришедший в негодность фонарь и аккуратно поставил его к стенке. — То есть, бросили вверенный вам пост, оголив наш тыл? — спросил Стах, стараясь оставаться спокойным. Не очень-то это ему удалось: сейчас рыжий штурман почему-то раздражал безумно, как в самом начале плавания. Наверное, сказывалось только что перенесенное напряжение: все же два креста сразу хоть кого выведут из равновесия — как еще насквозь не прожгло… Да и проступок Воронцова, как ни крути, выходил за рамки дозволенного. Нет, все понятно: никому не хочется стоять караулить дырку в небо вдалеке от главных событий, не зная, что сталось с друзьями, но все же… — Не бросил, — штурман говорил вполне уверенно, очевидно, совсем не чуя за собой вины, и взгляда не отводил. — Мне показалось, что я нужнее здесь. А тыл прикрыт — там на посту остался плотник. — Показалось ему, — скрипнул зубами эмиссар. — Показалось… Хорошо хоть, смену оставить догадался. Р-разгильдяй! Ладно, сейчас не время и не место. Позже поговорим… Лендер! Да сколько ж можно-то? Рулевой так и сидел на полу, задумчиво ощупывая голову: не слишком ли пострадала от соприкосновения с лекарственным фонарем? Кажется, не слишком. А почему тогда гудит? Кролик приткнулся рядом и энергично обмахивал хозяина ушами, устроив весьма ощутимый сквозняк. — Кроля, — окликнул из дальнего угла доктор — он как раз закончил осматривать поверженного противника, окончательно убедившись, что выживших нет. — А ну-ка, голубчик, прекрати, ему же от этого только хуже! Ладан же! И вправду, сквозняком из-под кроличьих ушей в зал заволокло ошметки синеватого дымка, от которого так и веяло горелой душной сладостью. Кролик смутился, поджал уши, потупился виновато и попятился. — А ну, стой! — загудел над ним басовитый голос. — Стой, животина бестолковая! Подхваченный могучей рукою Винни (к которому вновь вернулся человеческий облик, хотя и что-то неуловимо звероватое тоже проглядывало), вознесся кролик над полем недавней битвы — оказывается, он в своем смущении чуть не доотступался прямо в горящий огонь: там дотлевали упавшие из рук пиратов остатки факелов. Летать кролику было непривычно. Сидеть на руках — неловко. А уж сидеть на летучей руке и вовсе странно. И поэтому он задергался, пытаясь освободиться. Но Винни был парень ухватистый, что в руки попало — держал крепко. — Ишь ты, — одобрительно проворчал он, поглаживая сиреневый бок. — Хороший какой! Да увесистый! Не боись, цел будешь. Главно, в огонь не лезь, спотыка! И кролик успокоился. Чего это он, в самом деле? С вожаком все в порядке. Хозяин цел. Можно и отдохнуть немножко, пока затишье: война оказалась делом хлопотным. Он еще успеет набегаться. Кролик распушил усы и заворочался, устраиваясь поуютнее. Да, это вам не на тонких ручках у мамзели Полины, когда тебя, чтобы не упустить, стискивают до полного изумления. Нет, в сгибе этой руки он сидел с удобствами, вольготно и надежно, озираясь на всех с высоты, прямо как… прямо как в «вороньем гнезде» на макушке мачты. Только вот подушечки-думки под животом не было. Но не пристало боевому морскому кролику капризничать — и без того было чем заняться. И кролик начал наблюдать. Хозяин-то, оказывается, хоть и был в порядке, но далеко не в полном — сидел себе на полу, а доктор, озабоченно над ним склонившись, пристально вглядывался ему в глаза, оттягивая нижние веки — сначала на левом хозяйском глазу, потом на правом. — Ничего не понимаю, — бормотал доктор. — Рулевой, голубчик, вы поднимайтесь, все же в порядке с вами. Нервическое это, чисто нервическое, — это доктор сказал уже капитану. — Просто сложный день выдался. Стах, ну посуди сам. И по дневному свету пролететь, и ладану надышаться. А, и еще и ранение получить. Как ваше плечо, Лендер? — Да нормально плечо, — Теодор отмахнулся от штурмана: тот протягивал ему руку, чтобы помочь подняться. — Да хватит вам хлопотать, что я, сам что ли не встану? И встал. И стоял уверенно, не качаясь, и даже ботфорты не сползали. — Ну вот, с плечом все хорошо, — обрадовался доктор. — А с головой? — спросил с укором капитан. — Что ж ты, братец, на такие мелочи ведешься? И ведь приспичило тебе все до единой монеты счесть. Еще бы немного, и все, поминай как звали. Хотя кто бы говорил… Сам-то я тоже хорош! — и передернулся: правый бок до сих пор будто огнем жгло, словно кресты были не деревянными, а из раскаленного железа. — Да это все папаша мой! — виновато сказал рулевой. — Всю жизнь талдычил: деньги счет любят! Деньгами не сорить! Ну и вот… Теодор разжал правую ладонь — на ней лежали два медяка, пятьдесят восьмой, который он сам достал из темного угла за каменным выступом, и пятьдесят девятый, раздобытый лиловым кроликом, посмотрел внимательно, размахнулся, чтоб закинуть куда подальше… И опустил руку, сказал с изумлением: — Не могу! Слышь, рыжий, не могу… Капитан, не могу разбрасываться деньгами! Рука не поднимается! — Надо же, — заволновался доктор. — Детская травма! В действии! Исключительно интересно… Скажите-ка, батенька… Винни пробурчал что-то — никто не понял, что именно, но явно неодобрительное, штурман поморщился, а капитан высказался один за всех: — Так, пан доктор, это может подождать. — Ох, господа, — опомнился доктор. — Тысяча извинений! Это действительно может подождать. Капитан, ждем ваших распоряжений! Тут кролик, видно, задремал, убаюканный общим разговором и глухим успокаивающим стуком, который доносился до него откуда-то изнутри Винни — наверное, это билось его сердце. Сквозь смеженные веки кролик вполглаза наблюдал, как вышел в соседний темный коридор вожак: должно быть, пошел посмотреть да послушать тишину, не идет ли уже подземными переходами новая порция супостатов, как вернулся и покачал головой (значит, еще не идут), как, не выпуская его, кролика, из рук, Винни умудрился с помощью рыжего штурмана немного прибраться, оттащив павших врагов в дальний угол, и собрать все недогоревшие деревяшки в довольно-таки приличный костерок, так что в зале стало почти уютно и даже как-то по-домашнему — насколько вообще может быть уютно в пещере, до половины заваленной трупами. Хозяин, все еще немного потерянный, долго смотрел на свои два медяка, а потом пошел и пристроил их на глаза покойному капитану Черепу — так никто не скажет, что деньги брошены на ветер! — а доктор между тем достал из саквояжа небольшой блокнот и что-то быстро туда записал… Винни тихонько трепал кролика за ухо, от чего грызуна совсем уже разморило, поэтому начала разговора он не слышал. И очнулся только когда доктор сказал: — Кролик притащил! И кролик тут же взбодрился: это доктор рассказывал про ту страхучую одноглазую башку. То есть, не с самого начала одноглазую, конечно. — Сам бы он ее отгрызть никак не смог, она размером чуть ли не с самого кролика. Вот такая примерно, — доктор развел ладони чуть ли не на сажень. Кролик насторожился. Доктор ошибался: отгрызть лиловый кролик мог бы что угодно, и неважно, какого оно размера. Было бы от чего! — Ну да, — проворчал Лендер, — а глаз с кулак. — Нет, что вы, — простодушно ответил пан Вениамин, — глаза гораздо меньше! Но знаете ли, голубчик, мы решили, что это та самая змеебаба, кхм, змееженщина, которая на вас напала. Ламия. Ваш, так сказать, древний ужас! — Да ну? — встревожился Лендер. — Не может быть! Голосистая Лэм? Вот здесь, прямо у нас под носом? — Ну, мы так решили. Коллегиально. Но вы, батенька, не волнуйтесь… — Да как же это — не волнуйтесь? Если она сюда пробралась… — То дело дрянь, — договорил за рулевого Стах, как припечатал. — Ты думаешь? — с сомнением спросил пан Вениамин. — То есть, конечно, хорошего мало, но если разобраться, в этом обстоятельстве есть свои положительные стороны. Стах, как ни грызло его беспокойство, как ни ныли ребра, засмеялся: интересно, есть ли на свете такая дрянь, в которой Венька не нашел бы положительную сторону? — Да-да, и ничего смешного тут нет! — возмутился доктор. — Ну, и чего же тут хорошего? — Ну, Стах, подумай. Во-первых, она убита. То есть, больше нам не угрожает. — Допустим, — кивнул капитан: трудно спорить с очевидной истиной. — Ну вот, — продолжил пан Вениамин. — Убита. То есть кто-то ее убил! А это, скажу я тебе, наверняка было не так-то просто! — Так, — согласился Стах. — И дальше что? — И этот кто-то — на нашей стороне! — многозначительно сказал пан Вениамин. — Это — во-вторых. — А ведь и правда! — восхитился рулевой. — Кто бы ни убил, этот парень явно не промах. А кто бы это мог быть? Неужели все же Кроля? И все разом посмотрели на лилового кролика: Лендер с плохо скрываемым восторгом, Стах с сомнением, а Винни — с некоторой опаской. Ему вдруг живо припомнились глубокие порезы, оставленные кроличьими клыками на щеках Роджера, когда они пытались произвести разведку боем и забраться на «Дмитрий» под покровом туманного дня… С рук, правда, он кролика не спустил, но трепать длинное мохнатое ухо перестал. На всякий случай. — Убил, в землю закопал и надпись написал, — сказал Стах. Задумчиво оглядел он свое невеликое воинство. По-хорошему, любой из них мог бы в случае нужды справиться и не с одной змеей. Вот, разве доктору в одиночку пришлось бы сложно. А остальные… Какая-то важная мысль мышью промелькнула в голове, и он уже было ухватил ее за хвост, но поймать не успел. Дрогнул гулко каменный пол, и глухая тишина подземелья раскололась на тысячу мелких черепков. Разом вскинули головы и пан Вениамин, и рулевой Теодор Лендер, и перевел с одного из них на другого внимательный взгляд молчаливый штурман Денис Воронцов. А Винни не услышал, но почуял что-то звериным своим чутьем. — Идут, — сказал капитан. — И в этот раз мы атакуем первыми. — И то дело, — одобрительно хмыкнул Винни, спуская на пол лилового кролика. — Погоди, Стах, — заволновался доктор. — Ты уверен? — Как никогда. Я им, в конце концов, не Барклай. — Точно! — воодушевился Лендер. — Сами они барклаи! Наваляем им по самое не балуйся! А что, кстати, за барклай? — Де Толли, — ответил Стах, — Михаил Богданович, — и проверил, на месте ли прадедов кинжал. — Доктор, остаешься здесь. Остальные — за мной.

***

Маленькая бухта, скрытая в скалах, сроду не видала такого столпотворения. Даже в лучшие времена, когда волны мирового океана были сплошь покрыты кораблями пиратов, корсаров, флибустьеров, каперов и всесильной Ост-Индской компании, не говоря уже о без устали гоняющихся друг за дружкой контрабандистах и таможенниках, даже тогда не случалось здесь подобной кутерьмы. Шлюпки одна за другой шли через залив и, не успев толком взять разгон, замедляли ход перед каменистым берегом, где им уже и приткнуться было негде, так что они то и дело цеплялись веслами, притирались друг к другу носами и бортами, толкались, словно бобы в перепревшей похлебке. Матросы спрыгивали в холодную воду и брели на сушу мокрые, кто по колено, кто по пояс. В молчании добирались они до берега и пристраивались в хвост длинной цепочке, начало которой скрывалось в пещере, поглотившей уже три отряда из команды капитана Черепа. Послушные чьей-то воле, шли матросы навстречу неизвестной своей судьбе, и не обращали никакого внимания на маленького пятнистого тюленя, то и дело выныривающего из-за прибрежных камней — то тут, то там. Зато сам тюлень смотрел в оба и примечал все. И шлюпки — уже восемь причалили, и еще две на подходе, и на удивление тихую высадку — никто из матросов не ругался, не ворчал и не сулил потихоньку чертей в бок дураку-капитану или засранцу-боцману, и прибывающую волну. Особенно прибывающую волну: теперь море подступало гораздо ближе к серому камню, прикрывавшему вход в пещеру, отъев изрядный кусок и без того неширокой полоски земли. Начинался прилив. Тюлень фыркнул и взрыл воду усатой мордой. Можно возвращаться. И тут он заметил еще кое-что. С вершины скалы сползало облако серого тумана. Странно сползло — против ветра, который ничуть с утра не ослаб и исправно гнал мелкую рябь по морю и рвал в клочки облака на небе. Но это облачко ветру не поддавалось. Медленно спустилось оно и повисло над головами матросов, заставив их глаза остекленеть, а сердца — замедлиться. Тюлень замер. Облако тоже. И только матросы, как зачарованные, безмолвно входили один за другим в проход за серым камнем. Шуршала под их ногами сырая галька да звякал металл, задевая о скалу: все до единого были вооружены, причем по большей части оружием холодным. И только когда ненасытная пещера проглотила последнего, щуплого и низкорослого, на вид не старше тринадцати лет, наверное, юнгу, облако сдвинулось с места, поднялось над бухтой и слегка поредело. И тогда тюлень нырнул как можно глубже и поплыл под водой изо всех тюленьих сил как маленькая пятнистая торпеда. Круглые черные глаза его то и дело наполнялись слезами. Тюлень плакал. Но в воде это не было заметно, да даже если бы и было — смотреть все равно некому.

***

— Остаешься здесь, — сердито повторил доктор — наверное, уже раз пятый или шестой. — Остаешься… Сказать-то легко, а ты попробуй сделай… Пан Вениамин сидел на каком-то каменном пеньке возле догорающего костерка и злился. На Балфера, затеявшего эту глупейшую войну — именно что глупейшую, да-с! Ибо нет на свете ничего глупее войн, уж об этом доктор мог рассуждать со всей уверенностью бывшего полкового лекаря. На магистра, чёрт бы его побрал, который зачем-то этому Балферу понадобился и про которого этот Балфер откуда-то знает. Но больше всего пан Вениамин злился на себя. Надо же было так обмишулиться с этим путешествием, втравить лучшего друга, да и самому встрять в эдакую авантюру! Хороша легкая прогулка для поднятия тонуса! Прогулялись — прямиком в пекло! Ведь всем понятно, чем дело кончится. А ты сиди тут в ожидании неизбежного в компании кучи покойников и лилового кролика! А кстати, где кролик? — Разумеется, удрал, — сказал пан Вениамин, обращаясь к пустоте. Никто, само собой, ему не ответил, но из дальних горизонтов доносились неясные шорохи, лязги, невнятная возня — искаженный расстоянием шум идущей битвы. И тут кто-то вскрикнул — громко, отчаянно и совершенно отчетливо. Доктор вскочил. Нет, увольте, сидеть здесь долее было свыше его сил. — Главное, не заблудиться, — строго наказал сам себе пан Вениамин, подхватил свой саквояж и решительно зашагал навстречу звукам сражения. Звуки сражения тоже не дремали и резво ломанулись навстречу пану Вениамину: едва он успел преодолеть одну из многочисленных развилок, выбрав средний из трех отнорков коридора, как навстречу ему вышел отряд противника, целых пять человек. — Упырь, — на удивление равнодушно сказал идущий первым рослый матрос. Пан Вениамин по укоренившейся многовековой привычке слегка приоткрыл рот — показал, что называется, зубы. Зачастую этого бывало довольно, чтобы избежать дальнейших разбирательств. Но одно дело — подвыпившие городские стражники под стенами Collegium Maius в Кракове. И совсем другое эти, трезвые, но странно безразличные и очень целеустремленные моряки. Они, очевидно, знали, куда идут и кого им предстоит встретить. Но это их, казалось, нисколько не пугает — все пятеро осоловело таращились на доктора, не выказывая ни удивления, ни какого-то даже подобия страха. Пан Вениамин даже принюхался: точно ли трезвые? Может, адмирал напоил их каким-нибудь хитрым снадобьем? Но нет, пахло лишь потом, табаком — сильно, да еще съеденными луком и чесноком — слегка, похоже, последний раз людей кормили часов шесть-семь назад. И кровью, конечно, пахло от них живой, непролитой кровью — но пьяными они не были. Что же это такое? Доктор отступил на шаг, лихорадочно размышляя, сумеет ли он быстренько обратиться в туман, но принять какое-либо решение так и не успел, потому что он моментально оказался прижатым к стенке: все пятеро дружно шагнули вперед, слаженно выставив вперед руки с зажатыми в них клинками — несведущему взгляду пана Вениамина особенно запомнился выкидной нож аршинной длины, вылетевший со свистом из такой же длинной рукояти. Зачем ему понадобилось сейчас лезть в саквояж, доктор не смог бы объяснить и на Страшном суде. Но он именно что полез, сам того не осознавая, откинул латунные запоры с обеих сторон и сунул руку, пытаясь на ощупь найти ланцет или что-нибудь еще, что сошло бы за оружие — дело заведомо безнадежное, поскольку и ланцет, и новомодные хирургические ножи, сиречь скальпели, у пана Вениамина никогда не валялись в саквояже просто так, а были аккуратно уложены в чехлы и футляры, каждый на предназначенное ему место. Все так же равнодушно матрос сказал: — Бей его. И тогда пан Вениамин ухватил то, что первое попалось под руку, и швырнул в нападавших, целясь почему-то именно во владельца выкидного ножа — кажется, это именно от него сильнее всех воняло чесночным перегаром. Расстояние было невелико, с такого не промахнется даже самый отъявленный мазила. Небольших размеров то ли коробочка, то ли шкатулочка пронеслась по воздуху, ударила матросу прямо в лоб, раскрылась от удара… — А-а-а! — отчаянно заорал поедатель чеснока, выронил нож и заскакал на месте, попутно разметав в стороны всех своих сотоварищей. Куда только подевалась его странная отрешенность и необъяснимое спокойствие? Он прыгал как безумный, хлопая себя по плечам, животу, спине — по всему, до чего мог дотянуться. И безумие это, как видно, было заразным — все остальные матросы тоже очухались, разбросали свои кортики и вопили один громче другого: — Уберите! Уберите их! — Мама! — Караул! А потом как-то разом, так же дружно, как пару минут назад они пытались напасть на доктора, все пятеро упали наземь и затихли. Изумленный доктор только глазами хлопал и целую минуту не мог сдвинуться с места. И только когда он, преодолев оцепенение, подошел ближе, причина такого странного явления открылась ему в своей неожиданной ясности: в коробочке, которая так удачно ему подвернулась, сидели пауки. Многочисленное потомство покойной Муси, чья гибель доставила столько горя мадемуазель Полине, они тихо и мирно спали в плотно закрытой шкатулке. И вот когда их разбудили столь неожиданно и бесцеремонно, они сорвали свое недовольство на тех, кто первым попался под жвалы. — И впрямь ядовитые, — сказал сам себе пан Вениамин, разглядывая двух паучат, примостившихся на груди у одного из пиратов. — Любопытнейший случай! — Эй, — окликнули его сзади. — Это что тут? Нервы пана Вениамина не выдержали. Не оглядываясь и не прислушиваясь, он развернулся и с размаху приложил говорящего своим увесистым докторским саквояжем.