Рукопись, найденная в Смолевичах

07 августа 18… года Залив Маунтс, в виду побережья Корнуолла. Русская шхуна «Дмитрий» — Так за что, говорите, ваша маменька вас ругает? — неторопливо переспросил эмиссар, скрестив руки на груди. Внимательно и пристально, словно в первый раз, рассматривал Станислав петербургскую барышню. Всем хороша барышня — локоны такие милые, глаза карие, ясные. И на вампира, прямо скажем, не слишком похожа. Неужели вот эта пигалица — охотник? На что был расчет — на неожиданность, что ли? Тот, кто все это затеял, видно, предполагал, что эмиссар изобретет новый способ развоплощения — лопнет от смеха? Ну нет, такой любезности он никому не окажет. — За рассеянность, — ответила мадемуазель виновато. — Вы понимаете, капитан, в мире столько всего занимательного! Но почему-то все предпочитают говорить о вещах скучных и непонятных, причем чем скучнее предмет, тем дольше и зануднее идет о нем беседа. Просто отчаяние охватывает! И тогда есть только один выход — начать думать о чем-то своем. А маменька говорит — что я рассеянная и за мной глаз да глаз, чтобы не допустить скандальозу при посторонних. Потому что порою и вправду, очень неловко выходит. Вы не поверите, — мадемуазель коротко оглянулась по сторонам и чуть понизила голос, — но даже мосье Вольдемар ее опасается! — Вот как? — Стах скептически усмехнулся. — Даже мосье Вольдемар? Ну почему же, верю — как не поверить? Стах не врал. Вообще-то, как бы он ни относился к магистру, но представить себе, чтобы вампир, даже самый завалящий, вдруг да опасался бы какой-то там дамы, да еще и в летах? Тут уж клыки должны бы сами собою выпасть со стыда! Ну, а тем более — вампир из столицы, из Академии Наук. Но как же все сразу меняется, если дама эта вдруг оказывается охотником на вампиров. — Ну да, — говорила меж тем, как ни в чем ни бывало, мадемуазель. — Понимаете, так получилось, что, когда мы остались без папеньки, маменька очень горевала. Ты, говорит, Поленька, единственное, что у меня осталось на свете. Я, говорит, Поленька, никуда тебя не отпущу. Тем более, что ты, Поленька, такая рассеянная! Папенька мой, видите ли, пропал в Крымскую кампанию. Это было такое горе… Сам фельдмаршал Миних прислал маменьке депешу с соболезнованиями. Маменька велела оправить письмо в рамку и повесила в гостиной. И всем гостям непременно его зачитывала вслух, от первого слова до последнего. «Может быть, у них династия? Но тогда выходит, что магистр — с ними в сговоре», — Стах кивал понимающе в такт рассказу, прикидывая, как бы так половчее барышню обездвижить, чтобы она никому не успела навредить — ни стоящему совсем рядом штурману, ни, что немаловажно, себе самой, потому что все, что барышня знает, предполагает и думает, что знает, должно стать известно и ему, эмиссару. «Да нет. Что-то тут не вяжется. Погодите-ка!..». — Погодите-ка, — сказал он вслух, прервавши барышню на полуслове. — Какой это Миних? — Христофор Антонович, — ответила мадемуазель. — Фельдмаршал же. Был. А что, есть еще какой-нибудь другой? — Так он помер давно, и сколько же, помилуйте, выходит лет вашей маменьке? Столько не живут! — Не живут, — согласно кивнула мадемуазель. — Она и не живет, я разве не сказала? — То есть, — Стах замялся, не зная, как бы спросить поделикатнее, но ничего не придумалось, и спросил прямо:  - Она — тоже? Вампир? У вас это, простите, что, наследственное? — он посмотрел на штурмана. — Что? Потому что, все время разговора простоявший тихо и недвижимо, тот вдруг чуть подался вперед, словно желая присоединиться к беседе. — Нет, капитан, ничего, — ответил Воронцов. — Виноват. Но… я несколько удивлен. Вампир по наследству. Не знал, что такое бывает. — И я не слышал, — согласно кивнул эмиссар. — Но, как я понимаю, мы сегодня вообще можем узнать много нового и удивительного. Не правда ли, мадемуазель? — Да нет же, — мадемуазель энергически помотала головой. Жесткие букли, накрученные тщательно на папильотки минувшим утром перед сном, понемногу развивались, и волосы Полины ложились теперь на плечи веселыми от природы каштановыми кудряшками. — Маменька, она… В общем, так получилось, что она немного… задержалась в пути. Это она сама так про себя говорит. Ох, это долгая история. — Ну, а я, так получилось, никуда не тороплюсь, — усмехнулся эмиссар. Следующие четверть часа мадемуазель говорила почти без остановки. Половину сказанного Стах не запомнил, потому что рассказ барышни, словно стрелка размагниченного компаса, метался от одного к другому, и эмиссар просто не всегда успевал за ним уследить. Семейство мадемуазель Полины было весьма многочисленным и, очевидно, дружным — в рассказе то и дело мелькали какие-то родственники, знакомые и родственники знакомых, а уж от всевозможных домашних любимцев так и просто проходу не было. Стах так и не понял, как связаны между собою какая-то давняя поездка на воды с кузеном из Царевококшайска, юный ёжик, поселившийся в фамильном склепе Родионовых, а главное — стояла перед глазами особняком ужасающая и великолепная картина: графиня Н-ская, выкармливающая грудью детеныша летучей мыши. — Вот так и получилось, господа, — закончила свою историю мадемуазель и снова поправила тяжелую шаль, что так и норовила сползти с округлого девичьего плечика. — Хм, — Стах был озадачен, но виду старался не подавать. — То есть когда вас обратили, маменька ваша c горя преставилась? — Ну да, не прошло и недели, я же говорю, — ответила мадемуазель. — И если бы не тот ёжик, то так бы все и кончилось. Но ёжик… Он был такой потешный, такой славный, такой… живой! В общем, я не сдержалась. Встала, вышла из склепа и побежала за ним — сама того не ожидая. Я же тогда еще толком не знала, что со мною случилось, только почему-то мне этого ёжика очень хотелось… поймать. Стах потер рукой подбородок, коснувшись мимоходом языком левого клыка. Еще бы ей не хотелось. Свое пробуждение он помнил до мельчайших подробностей: помнил сырую землю Косова поля, взрытую копытами и примятую темными кучами трупов — лошади, люди — османы и христиане, все вместе, прошедшие братанье смертью, и запах, тяжелый запах напрасно пролитой крови. Казалось, кровью пропитана вся земля, весь мир, она звала, манила к себе, и он встал, поднялся, движением одной лишь руки почти без усилия сдвинув придавившего его мертвого коня, и пошел, откликаясь на зов, торопясь утолить первую, самую сильную жажду, жажду новообращенного… — А маменька тут и появись! Я сначала даже не поняла, что с ней не так — ну, пришла на кладбище ночью, необычно, конечно, но от маменьки всего можно было ожидать… То есть, я хотела сказать, что она всегда была не робкого десятка. К тому же она говорила все то же, что и обычно: Поленька, как тебе не стыдно, порядочной девице, пусть и ни живой, ни мертвой, не пристало бегать одной ночью по кладбищу! Простоволосой! Без перчаток! Я, говорит, так и знала, что тебя ни на миг нельзя оставить без присмотра! А потом гляжу — луна. Прямо у маменьки в животе! Мне так странно стало… А луна-то сквозь маменьку светит, понимаете, — мадемуазель засмеялась. — Трех дней же не прошло, вот она и витала себе там вокруг нашего фамильного склепа. А как увидела, что я без шляпки вышла, и не выдержала — явилась. И с тех пор так уж больше и не уходит. Так призраком за мной и следит, — вздохнула мадемуазель и замолчала. — Следит? — переспросил эмиссар. — Ну да. Является, — спокойно ответила Полина. — Да, — эмиссар покачал головой. Картина немного прояснилась, но верить до конца он не спешил. — Призрак, значит. Не повезло вам, мадемуазель. Нелегко, поди, быть вечно поднадзорной? Полина молча подняла на эмиссара свои ясные глаза, и Стах понял — нелегко. Но разжалобить себя не позволил: — Ну, допустим. Только вот — месяц мы в пути, а что-то я не видывал покамест маменьки вашей? — Ну, — Полина пожала плечами и снова поправила шаль, — я думаю, это она за нами угнаться не смогла — уж больно быстро мы плыли. — Шли, — машинально поправил эмиссар. — А что же ёжик? Кажется, мадемуазель слегка смутилась. — Ёжик… Он был совсем маленький, но очень шустрый. Убежал и затерялся в траве, и как ни искала, я не смогла его найти. Еще и маменька меня отвлекла. Больше я его так и не видела. Хотя потом целый месяц еще оставляла ему молоко в склянке от лампадки — там очень кстати сторож при кладбище козу держал. Но он так больше и не пришел. Ёжик, то есть. Помер твой ёжик, там же в кустах и помер от ужаса. Не всякая животина и покрепче ёжика выдержит явление сразу двух потусторонних сущностей, а если одна из этих сущностей гонится за тобой по пятам с горящими во тьме глазами, то и подавно. — Что ж, мадемуазель, вы так и остались после пробуждения голодной? — Ну что вы, — снова засмеялась Полина, — голодной — да разве маменька бы такое допустила? Там неподалеку был частный пансион для девиц благородных фамилий, вот туда мы и направились. — Мы? — Стах не поверил своим ушам. — То есть… Что же, маменька и туда за вами попёр… кхм, вас сопроводила? — А как же, — невозмутимо ответила девица, повергнув эмиссара в полное изумление, — и туда, и в другие места. Она всегда со мною следовала, она и человека в пищу всегда только сама выбирала. Надзирательниц в пансионах. Ну, а потом, когда завели институты, то и классных дам. Всегда классных дам. Тут мадемуазель сморщила нос — видно, классные дамы за минувшие годы ей изрядно опротивели. — Да почему же все время классных дам-то? — воскликнул вконец замороченный Станислав. — Чем вам все прочие не угодили? — Маменька считает, что порядочной барышне пристало питаться только кровью дамской, причем женщин приличных. А лучше, конечно, девиц. А среди классных дам девиц, как нигде, много, — со знаньем дела ответила Полина, — да и воспитание барышень абы кому не доверят. Так маменька говорит. И, разумеется, никаких мужчин! Ну, понятное дело. Маменька-призрак, задержавшаяся в пути, уж конечно, лучше всех знает, что пристало вампиру в пищу. Никаких мужчин. Разумеется! — То есть вы, кроме как классной дамы, никого никогда и не пробовали? — вступил в разговор Воронцов. Станислав, за разговором про молчаливого штурмана совсем позабывший, чуть было не подпрыгнул от неожиданности. — Нет, — кротко сказала мадемуазель. — До самой Варны — помните, тот носильщик, что помогал нам с багажом? А до этого — никого и никогда. Станислав понял, что с него довольно. Какой там охотник! Бедная девушка. Полтора века, считай, постилась! Классные дамы — это ж врагу не пожелаешь. То-то она с таким восторгом смотрит на окружающий мир. Все-то ей в новинку, все в диковинку — и все нравится. А все почему? Потому что маменька поблизости не витает. — Так. Оставляю вас, мадемуазель, под надежной охраной нашего штурмана, — Станислав снова попытался уйти и снова остановился. Все-таки не давала ему покоя загадочная графиня Н-ская с ее странными пристрастиями. — Что же, эта ваша родственница, графиня — так прямо грудью мыша и кормила? Мадемуазель, присевшая было в очередном реверансе, степенно выпрямилась: — Ну что вы, мессир. Вы не так поняли. Нет, конечно. Не сама графиня, а кормилица последнего младенца — я уж не помню, мальчик там был или девочка. И не грудью, а грудным молоком из рожка. Грудью было бы немного неудобно — у мышонка же зубы, и преострые. — А… А — зачем? Зачем вообще было его кормить? — Ну как же, — мадемуазель по своему обыкновению всплеснула руками, — мы нашли этого несчастного бедняжку в заброшенной бальной зале, там, на водах. Он валялся на полу и пищал, так жалобно. Он бы погиб без матери, а матери мы нигде и не нашли. Не могли же мы его бросить? Молока у кормилицы было в избытке, графиня возражать не стала — потому что мы ее не спрашивали. Все складывалось исключительно удачно. К тому же он… — … такая лапочка! — на три голоса хором закончили фразу мадемуазель, штурман и эмиссар.

***

Оставив, наконец, молодежь в покое, Стах стоял у левого борта, смотрел в туман, и размышлял. Ясно, что магистру даны указания сохранять в тайне содержание переписываемых бумаг. Иначе зачем бы он завел себе сторожевую кикимору? Да и мадемуазель, как он успел заметить, далеко не растяпа, чтобы вот так вот напрочь все забыть. Запудрили девице голову, чтоб не сболтнула чего лишнего ненароком. И все-таки она, судя по всему, не охотник. Жаль. Покончили бы хоть с одной загадкой. Стах оглянулся. Мадемуазель и штурман виднелись во мраке размытыми силуэтами. Или — не жаль? Убить охотника, кем бы он ни был, придется самому. Такое дело не перепоручишь. Стах представил себе, как убивает ясноглазую мадемуазель. А на нее, пожалуй, и клык не поднимется, придется просто свернуть шею. Он еще раз посмотрел сквозь туман на беседующую парочку. Нет, не жаль. Забавная она, эта маленькая петербурженка. Со зверюшками своими. Паучиху полюбила как родную. Кролика вот расчесала. А уж голосистая какая… Совсем даже не жаль! Молодежь все болтала — в основном, конечно, барышня. Прислушиваться Стах не стал, и так ясно — про маменьку досказывает. Бедный штурман, сколько всего интересного и бесполезного он сейчас узнает — прям как врачующий душевные недуги хрустальнейшей Мари пан доктор. Кстати, наверное, с ней он и занят. Где бы ему еще и быть? Нашли, тоже, время. Немного досадуя на приятеля, Стах отвернулся и снова принялся рассматривать туман. Тот нисколько не поредел с прошлой ночи, даже, казалось, стал гуще, плотнее, хотя вот вроде бы над водой и стелился не сплошь, а обрывками, позволяя если не увидеть, то угадать кое-где плавно поднимающиеся над бездной волны. Над палубой же ни одного просвета, только густая клочкастая мгла, в которую поднимаются, пропадая из виду, верхушки мачт, словно колонны, теряющиеся под сводами собора. Тоска. Ждать у моря погоды — оказывается, это не так уж и просто. Эмиссар прошелся вдоль борта, повернулся — и тут что-то щелкнуло его по щеке. Не больно, конечно, но достаточно сильно. Стах огляделся удивленно — неужели кто-то из команды озорничает? Притаился в тумане и швыряется… чем-то? На память пришел давешний сон, но это были не вишневые косточки — примерно на уровне глаз эмиссар приметил какой-то маленький кружок, висящий в воздухе словно бы сам по себе. Стах присмотрелся, поднял взгляд чуть выше — ну, так и есть. Пуговицы. Гладкие пуговицы из подернутого патиной металла. Машинально посчитав тусклые желтоватые кружки, похожие на двухкопеечные монеты недавней чеканки — их оказалось восемь штук, Стах отступил назад и обозрел клуб тумана, солидный и плотный, округлый и продолговатый, какого-то неопределенного цвета, в котором, однако, преобладали оливковые оттенки, зависший в нескольких аршинах над палубой — если бы не пуговицы, он так и прошел бы мимо, а то и сквозь своего старинного друга. — Веня, — позвал Стах вполголоса, стараясь не привлечь больше ничьего внимания — Веня, ты опять за свое? Давай, просыпайся, пока никто не заметил! Облако колыхнулось и снова замерло. Стах подождал — ничего больше не происходило. — Ве-ня, — позвал он снова, раздельно и четко. — Просыпайся! Слышишь? Очнитесь, доктор, нас ждут великие дела! Напрасно. Придется прибегнуть к самому действенному способу. — Пациент к пану доктору, — громко сказал эмиссар, оглядываясь. Если кто услышит, то уж точно решат — тронулся капитан от непомерного усердия при выполнении особо важного задания. Но штурман и Полина, видимо, не заинтересовались, с кем это там во мгле начальство ведет разговоры, а больше на палубе никого и не было. Кажется. — К вам пациент, доктор, и это срочно. — повторил эмиссар. — Вопрос жизни и смерти! Украшенный пуговицами клуб тумана пришел в движение, уплотнился, наливаясь цветом, обретая более четкие формы, и через пару секунд оборотился доктором — в неизменном коричневато-зеленом сюртуке, собранным и готовым оказать страждущему любую посильную помощь. Правда, при этом он так и остался висеть в паре аршин над поверхностью палубы. — Веня, — покачал головой эмиссар, — ты опять заснул, растекшийся туманом! — Сташек, — обрадовался доктор, — это ты? Как славно, а то и впрямь неловко! Пан Вениамин затрепыхался, зашевелил сразу руками и ногами, но ничего этим не добился и остался висеть, как и был. Застегнутый на все пуговицы. — Сташек, ну ты это… подсоби старому другу, — сказал он укоризненно. — Видишь же, я опять завис! — Вижу, — вздохнул эмиссар. — И не надоест тебе? Не получалось у Вениамина растекаться туманом — вот не давалось, и все тут! Хотя, казалось бы, чего уж тут сложного — глаза закрой, да и плыви себе по ветру. Лучше при этом держаться ближе к земле, стелиться, чтобы не разметало в стороны, собирай себя потом по кусочкам. Но вообще дело-то пустяшное. Всякий сумеет, даже новообращенный. Всякий, но не Вениамин — одно из основных вампирских умений оставалось ему, увы, недоступно. У него получалось лишь развоплотиться до состояния густого облака, а дальше начинался сплошной конфуз — плыть по ветру он не мог. Не успевал поплыть — тут же засыпал, повиснув над землею, и мог проспать до самого утра, что было весьма небезопасно. Видно, сама природа тумана, неверная, переменчивая, навевала на доктора неодолимый сон. Да еще и пуговицы эти злосчастные — вечно оставались на виду. Но доктор все же не терял надежды и предполагал, что в одну прекрасную ночь все у него получится. — Сташек, я упражняюсь! И достиг определенных успехов! По крайней мере, в этот раз штиблеты тоже растуманились, только пуговицы опять… Да помоги же мне спуститься, в конце концов! — Вот оставить бы тебя висеть тут, — проворчал Стах, хватая фалду докторова сюртука, — чтобы перестал ты наконец дурью маяться! — Уфф, — доктор с легким стуком приземлился на палубу, — ну, ты же сам понимаешь, умение лишним не бывает, никогда не знаешь, что тебе может пригодиться. А тут — как раз такая подходящая погода! Доктор не в первый раз замечал, что вливаться в туман природный гораздо проще, чем напускать туману самому, создавая его с самого начала. И раз уж они тут все равно прохлаждаются, то грех не попрактиковаться. — Погода, — мрачно пробормотал эмиссар, — пропади она пропадом. Туман, кругом туман, словно нарочно его напустили. Да, выжидание — хорошая тактика, только уж больно выматывающая. Кстати, мадемуазель Полина, судя по всему, не охотник. — А у тебя были сомнения? — Вениамин закончил поправлять сбившийся манжет и пробежался пальцами по пуговицам, проверяя, все ли застегнуты. — Ах ты, эту надо бы подшить, нитка слабовата… То-то думаю, что это ты давненько охотника не поминал — а оно вот, пожалуйста. Вспомнил! — Да я и не забывал, — Стах подошел к борту вплотную и встал, опираясь руками на планшир. — Никогда не забывал, просто у нас с тобой возникли и иные поводы для беспокойства. Охотник себя пока никак не показывал, а деться ему отсюда некуда. Но сейчас, Веня, думаю, и он проявится. Обязательно проявится — потому что рейс наш почти закончен. Скоро все прояснится так или иначе. В том числе и погода. Вениамин внимательно наблюдал за эмиссаром. Нет, следов прежней навязчивой идеи — поймать охотника прямо сейчас! — вроде бы не замечается. Но озадачен Сташек ничуть не меньше. Да и то сказать — есть от чего. Озадачен и устал. Иначе бы и сам заметил прилипшую к сапогу бумажку. — Что это у тебя, Сташек? Вон, к сапогу прилипло? — Где? — Стах обернулся и недоуменно уставился на свои ноги. — А, это, должно быть, когда я к магистру заходил. То есть к барышням его пишущим. У них там весь пол был в обрывках. Они, похоже, какого-то экзорциста переписывали — что-то там про грохочущих цепями призраков и святую воду, представляешь? Вот только зачем им это — ума не приложу. Эмиссар с некоторым трудом отлепил замызганный бумажный клочок и попробовал прочитать — а вдруг, узнается еще что-нибудь, новенькое да полезное? Прочитать удалось немного — обрывок был густо засажен кляксами, и только одна строчка была более-менее ясной. — «Гербы на заду… и громко хохотали», — прочел Станислав вслух и озадаченно посмотрел на доктора. — Что? — вытаращил глаза Вениамин. — Да что слышал. Гербы на заду. И кто-то хохотал. Громко. — И это все? — доктор отобрал у Стаха бумажку, повертел ее в руках, — Погоди, тут что-то еще. Ну-ка… «Капитан шарман. А штурман бука». М-да. — Капитан — шарман? — переспросил Стах. — Шарман. А штурман бука, — ответил доктор и развел руками. — Гордись, Сташек — из самой столицы дамы признали тебя, провинциала дремучего, очаровательным. Впрочем, как всегда. — Хорошо, погоржусь. Только я вообще не понимаю. Это даже и не экзорцист. Это просто чушь какая-то! — А может, — глубокомысленно сказал доктор, пряча обрывок во внутренний карман, — не экзорцизм, а наоборот? Что-то, призывающее потусторонние силы? Но бумажку-то я на всякий случай сохраню. Выбросить всегда успеется. — Слушай, ну это уж совершеннейшая бессмыслица, — эмиссар провел рукой по деревянному ограждению борта. — И зачем нас лишний раз призывать? Надо будет — сами явимся. И так вот всегда — сначала призовут, а потом не знают, что с этими силами делать. Что это тут? Рука капитана, скользнув по гладкому дереву, попала вдруг в удобную аккуратную выемку — как раз по ладони. — Что-то я не… Веня, вот тут так и было? Доктор подошел ближе: — Не припомню толком, но, кажется, не было. Это ямка еще свежая, — нагнулся ниже и вгляделся. — Сташек, смотри-ка, тут и пол кто-то подновил, что ли? Одна доска совсем желтенькая, и вот тут какие-то следы… Стах скрипнул зубами — старый осел, все бумажки какие-то читает да бабьи сказки слушает! А что под самым носом творится — в упор не видит! — Такие следы, Веня, — процедил он сквозь заострившиеся от злости клыки, — очень похожи на те, что оставляет одна пакостная тварь — штурмовая кошка! Смотри! — он ткнул пальцем в свежеоструганные доски. — Вот тут она упала, тут ее волоком довели до борта, а вот тут, — прихлопнув ладонью по выемке в планшире, — вот тут она зацепилась, крепя канат, по которому снаружи кто-то пытался к нам влезть. А может быть — и влез! — и с силой саданул кулаком по ни в чем не повинному дереву.  — Мари! — позвал эмиссар тихим от сдерживаемой ярости голосом. — Мари! Где вас черти носят?!