Рукопись, найденная в Смолевичах

Русская шхуна «Дмитрий» и окрестности 06 августа 18… года Залив Маунтс, в виду побережья Корнуолла Море давно затихло, и зыбь, поднятая падением чужого якоря, унялась. До них, наверное, где-то с полмили. Ничего не видно. Чертов туман. Странно. Прошли так близко, а никаких огней на борту он не заметил. А ведь должен был. Не мог не заметить — если огни там были. Но не заметил. Потому что их там — не было. И это в такую-то погоду. Словно нарочно подкрались. Словно знали. Охотник прикусил пальцы сжатой в кулак руки. Значит, нашли. Значит, все было напрасно. В живых остаться ему не позволят. Они не умеют прощать. Да и нужно ли ему — их прощение? И тогда, наверное, Мари права. Прыгнуть за борт и покончить с этим. Самому. По своей воле. По собственному выбору. Смерть — это просто. Это всего лишь мгновение. «Не тронет их время — отныне ему неподвластны они». Жизнь гораздо сложнее. И больнее. Кажется, он прокусил палец до крови — во рту вдруг стало солоно. «Тебе страшно?» — спросил он себя. И понял, что не знает. — Мари! А до соседа? — Что — до соседа? — голос Мари звучал как-то необычно. Не было в нем хрустального легкого перезвона. И привычного уже кокетства тоже не было. И даже женским его сейчас называть было сложно — бесполый и сухой голос очень озадаченного человека прозвучал над палубой старой шхуны, закутанной в саван тумана. Казалось, дух-хранитель пристально всматривается в надпись, сделанную на каком-то странном языке — буквы знакомы, а слова из них составляются ну совершенно бессмысленные. — До соседа есть у меня шанс добраться? Они тут, стоят на якоре, не дальше полумили. Это ближе, чем берег, и заблудиться сложно, — Охотник ткнул рукой в направлении невидимого корабля. — До соседа добраться можно. Можно даже доплыть, — задумчиво отвечала Мари. — Вопрос в том, нужно ли? — Почему? — Потому что, милый, — хрустальные звенящие нотки понемногу возвращались, словно Мари смогла, наконец, прочесть, а то и понять подсунутую ей абракадабру, — соседи сами вот-вот к нам будут. Они решили нанести визит. Сюда идет шлюпка, скорее всего, ялик — я слышу, как скрипят уключины! Идут сюда. Значит, он понял правильно. Тот, кто идет, знает, что днем тут никто не сможет, не должен оказать сопротивления. Он усмехнулся, коротко и зло. Кого-то ждет большой сюрприз. — Много их, как ты думаешь? — Судя по всему, ялик не больше четверки, но работают только два весла. Четверка. Идут днем — скорее всего, люди. Пять человек? Ему вдруг почему-то стало спокойно и даже немного весело. Ну что ж, пусть идут. Это ему по силам. Это будет обычная и привычная работа. Работа, которую он умеет делать — хорошо. Пусть придут и попробуют взять. Хоть кого-нибудь. Вот тогда и посмотрим, кому пора за борт. Тогда и…  — Милый, — мягко сказала Мари, — не стоит волноваться. Неужели же вы думаете, что любой посторонний так вот запросто, по-свойски, сможет подняться к нам на борт, когда ему заблагорассудится — без нашего приглашения? Я бы даже спросила — без моего разрешения? — А что, — спросил Охотник, — разве не сможет? — За всех не поручусь. Но вот именно те, что сейчас подходят, смогут вряд ли. Вы только постарайтесь не вмешиваться. — Что именно ты собираешься делать? Если их пятеро, ты можешь не справиться одна. — Я? — Мари засмеялась. — В этот раз мне и делать почти ничего не придется. Герой уже пробудился и вот-вот выйдет на сцену, так что я собираюсь просто насладиться зрелищем. Думаю, он справится без посторонней помощи. Вы, главное, постарайтесь не вмешиваться!

***

Кролик не понял, что его разбудило. Он очнулся. Прислушался. Трюм был полон звуков позднего дня — кто-то шуршал, где-то капало, за бортом что-то шлепало, в общем, все, как обычно. Почему же не спится? Кролик подумал и открыл один глаз. Одним глазом видно было мало — только широкая щель между досками настила да скопившаяся под настилом черная стоялая вода. Неинтересно. Кролик чихнул и открыл второй глаз. Стало видно весь трюм, уютный, темный и сырой, но и двумя глазами кролик не увидел ничего такого, что могло бы нарушить его дневной отдых, вполне, между прочим, заслуженный. Кролик со вкусом потянулся, зевнул, клацнув зубами, почесался, пару раз для разминки свернул-развернул хвост и похлопал ушами, а потом с минуту смотрел, как оседает, мерцая в темноте, выбитая из шерстки сиреневая пыль. Красиво! И как это он раньше не замечал? Однако, довольно терять время! Кажется, все вокруг спят — это и понятно среди бела дня, но он-то проснулся. Шхуна в полном его распоряжении, можно сунуть нос во все места, куда он его еще не совал, и никто и слова не скажет, хотя, по правде сказать, мест этих оставалось на судне не так уж и много. Но главное — мадемуазель не будет скакать за ним по пятам, причитая, что приличные кролики ТАК себя не ведут. Воодушевленный этой мыслью, кролик мягко спрыгнул на спружинившие под весом сиреневой тушки доски. Этот день грызун проводил на крышке самого длинного из занимавших трюм гробов, поближе к хозяину — кролик посчитал, что это будет только честно, особенно после того, как хозяин накануне лично вручил своему верному упырьку алый знак доблести. А подушку, выданную мадемуазелью, Кроля еще накануне уволок на самый верх и упрятал в «воронье гнездо» — может, когда и пригодится! В два больших скачка Кроля добрался до трапа. Подъем по крутым ступенькам занял времени чуть побольше — не так-то просто карабкаться по почти отвесной лесенке, когда твои задние ноги раза в два длиннее, чем передние, и того и гляди зацепятся за уши. И только очутившись на самой верхней ступеньке, кролик понял, что люк закрыт. Он оглянулся, посмотрел вниз — все спят мертвым сном. Но не возвращаться же с полдороги? Вот еще! Кролик потоптался, посопел. Подумал. Потом два длинных лиловых уха разом пришли в движение, начали извиваться, переплетаясь между собою, свились в толстенький мохнатый жгут, который тут же свернулся на макушке в небрежный тюрбанчик. Кролик принагнул голову, уперся в крышку люка, запыхтел, чуть толкнулся могучими задними лапами — люк скрипнул, подался и отвалился наружу. Делов-то! Свесив уши по бокам (пусть отдохнут), кролик выбрался из трюма. На средней палубе было светло — то ли по чьему-то недогляду, то ли нарочно, но верхний люк оказался распахнутым. К нему Кроля подбирался очень осторожно, опасаясь коварного солнца. Но оказалось, что снаружи солнца нет, а весь мир закутался в какую-то волглую белесую кисею, прямо как мадемуазель Полина. А раз солнца нет, кролику и бояться нечего — его ждала верхняя палуба. Зверек проскакал всю шхуну от юта до бака. За грот-мачтой толокся Этот, самый странный из всех на судне. Хотя вот хозяин с ним в хороших отношениях. Хозяин, надо сказать, был в хороших отношениях со всеми, кроме противного магистра, но магистра кролик опасался, а Этого просто недолюбливал, хотя ничего такого Этот ему не сделал. Ну и ладно, пусть себе стоит. Может, ему нравится этот мутный белый полусвет-полумгла. Может, он так загорает — у каждого вампира свои причуды! И кролик решил не обращать на Этого внимания и просто пропрыгал мимо, старательно не глядя в сторону грота, но усердно кося глазами на левый борт — что-то там шуршало, за бортом, что-то шевелилось. Кролик повел носом, втянул влажный до густоты воздух — и замер. Туман пах морской водой, водорослями, солью, разбухшим деревом и надраенным до блеска металлом, но еще какие-то нотки вплетались в эти знакомые запахи, вплетались и будоражили, мгновенно лишив зверька спокойствия и вызывая в его бесшабашной голове какие-то неясные воспоминания. Кролик помахал ушами, но это не помогло. Он подскочил вплотную к левому борту — здесь новый запах ощущался отчетливее, был сильнее, заманчивее, а еще стало ясно, что источник его совсем неподалеку, всего лишь в нескольких минутах хорошего кроличьего скока. Шорох за бортом усилился, к нему добавился плеск воды, какие-то вроде бы разговоры, а потом невесть откуда прилетела и звонко брякнулась на палубу странная железная рогулька. Кролик даже подскочил от неожиданности. Сунулся носом — ничего такого, железом и пахнет. Неинтересно. Но тут железяка дернулась и поползла к борту, царапая доски палубы, — наверное, испугалась. Ха, еще бы! Железяка прокарабкалась по борту, доползла до планшира и засела там врастопырку, угрожающе выставив в воздух одну из шипастых своих лапок — не иначе, решила, что теперь до нее никто не доберется. Кролик озадачился — до сих пор летучие и ползучие железяки ему не попадались. Нет, спускать такое нахальство он никому не собирался, хоть ты железяка, хоть что, щас мы тебя!.. Он отступил на полшага и присел, чтобы уж точно допрыгнуть с первой попытки, и вдруг почуял — тот запах, новый и необычный, пропал. Улетучился! Теперь тут пахло только дурацкой железякой! Это было так несправедливо и обидно, что удрученный Кроля расстроился. Переживать тихо и незаметно юный кролик еще не умел, а потому он вытянул шею и завыл изо всех сил — протяжно и жалобно: — УУУУУУУУЫЫЫЫЫЫУ! И весь мир затих, сраженный глубиной кроличьего горя. Ну, может быть, и не весь, но за бортом, по крайней мере, стало очень тихо. А на Этого Кроля и смотреть не стал. Тишина, правда, продлилась недолго — что-то там то ли плюхнулось, то ли шмякнулось, забубнили на разные голоса. Железяка дернулась, но осталась на месте. Смелая колючка! Интересно, откуда она все-таки взялась? Кролик задумался. Думать и горевать одновременно было сложно, поэтому горе он отложил на потом. Сейчас колючка занимала его все больше и больше. Не может быть, чтобы она появилась сама по себе. Но все-таки непонятно, что ей здесь понадобилось. Вряд ли вожак разрешит ей просто так торчать тут у всех на виду. Не настолько уж она и красивая — шерсти нету не то, что лиловой, а вообще никакой. Правда, есть коготь, острый и блестящий, но всего один, да и вообще, нашла, чем вампиров удивить — длинными когтями! А вот палубу поцарапала, это непорядок. Плотник расстроится. А то еще и на Кролю подумает… Кролик слегка забеспокоился и провел по царапине сиреневой лапой. Не так, чтобы очень глубокая, но… Шипастая железяка вдруг дернулась, словно собираясь сорваться с места, и кролик понял, что ни в коем случае нельзя позволить ей сбежать. Смоется — и кто поверит, что это не кролик напроказничал? А вдруг они решат его еще повоспитывать и отдадут не мадемуазель Полине, а всем трем барышням сразу? Ужас какой! Ну уж нет, эта наглая колючка останется здесь и ответит за то, что натворила — кролик лично за этим проследит, и если только эта растопырка попробует удрать… Кролик подобрался, чтобы не пропустить момент и прыгнуть сразу же, как только это понадобится. А снаружи, за пределами старой шхуны, меж тем, что-то происходило — туман пошевелился, словно раздвинулись занавески, и над краем борта возникла посторонняя голова. Была голова коротко стрижена, черные волосы топорщились вздорным ёжиком, и была во всем этом какая-то неправильность. Кролик моргнул озадаченно — над головой, по всему человеческой, торчали два длинных темных уха! Кролик-упырь был матерьялист, и пребывание в загадочном и изысканном обществе вампиров и прочей нечисти ничуть этому не мешало — верил он только тому, что мог увидеть и попробовать на зуб, поэтому мысли о загадочном кроличьем божестве, явившемся по его заблудшую и лиловую шкурку, у него не возникло. Но уши над головой пришельца виднелись отчетливо, и поделать с этим Кролик ничего не мог. Пришелец же, поторчав головою над бортом, подтянулся на руках и как-то вдруг оказался балансирующим, сидя на корточках, на узкой деревяшке планшира. Немного поразившись такой ловкости, вообще-то людям не особо присущей, кролик шевелил носом, пытаясь понять, кого же это принесла нелегкая. И то, что кролик видел, ему совсем не нравилось. Во-первых, уши оказались совсем не уши, а рукоятки двух торчащих из-за спины здоровущих ножей, вроде тех, что носил на поясе вожак, только гораздо больше. Но главное было в другом. Тот, кто боится, часто опасен, но еще опаснее тот, кто боится, но к страху собственному относится без должного почтения, то есть вовсе его не замечает. А пришелец, как видно, как раз из таких и был. Спокойно сидел он на самом краю борта и разглядывал то, что можно было разглядеть в густом тумане. Не увидеть мерцающие сквозь дымку красноватыми огнями кладбищенских лампад два кроличьих глаза пришелец просто не мог. Он их и увидел. Но с места не сдвинулся — только пошевелился слегка, и в руке у него вдруг возникла заостренная деревяшка, а потом незнакомец хрипло прошептал: — Кис-кис-кис! Кролик запыхтел оскорбленно, наморщил нос. — Кис-кис-кис, — повторил нетерпеливый собеседник и привстал слегка, явно собираясь спрыгнуть на палубу, — иди сюда, я почешу тебе спинку! Этого лиловый кролик, отмеченный алым платком Лендера, вынести уже не смог. Оттолкнувшись что было сил, он прыгнул, разинув на лету свою великолепную саблезубую пасть и целясь левым верхним клыком незнакомцу в шею чуть пониже поросшего короткой темной щетиной подбородка.

***

Винни и Фрэнк сидели в шлюпке и неотрывно смотрели вверх. Шея у Винни затекла, но он не решался отвести взгляд от шхуны, за бортом которой, мелькнув стоптанными до последнего подметками, исчезли сапоги капитана. Прошла минута, за ней еще одна… Было тихо. Жуткий вой не повторился, но и от Сакаи не было никакого сигнала, хотя, наверное, он еще просто не успел осмотреться. Когда ждешь, время странно и безжалостно замедляется. — Да что ж так долго, — Фрэнк, как обычно, не выдержал первым. — Не капитан, а форменная клуша. — Не бухти, Франя, — ссориться сейчас не было никакого желания, но не вступиться за капитана Винни не мог. — Это тебе не картишки раскинуть. Да и времени прошло всего… Договорить рулевой не успел. Тишину прервал громкий крик, тут же перешедший в приглушенный полувсхлип-полустон. Винни и Фрэнк переглянулись — оба они узнали голос капитана. Рулевой вскочил на ноги, шлюпка опасно качнулась, едва не зачерпнув воды, но никто не обратил на это внимания. Не думая больше о секретности предприятия, Винни заорал во всю глотку: — Капитан! Держись! Он потянулся к обвисшему тросу — наверху что-то билось, шуршало, раздавались глухие удары, какое-то непонятное ворчание, но не успел Винни ухватить остистую пеньку, как на борту хрустнуло, веревка дохлой змеей шлепнулась в шлюпку, поверх нее, звякнув, упала трехлапая «кошка», а потом раздался немного невнятный крик Роджера: — Бегите, глупцы! Совершенно ошалевший от страха Фрэнк умудрился, не поднимаясь на ноги, вытянуться во фрунт; отдавая честь, вскинул он к голове трясущуюся руку и выкрикнул, срываясь на фальцет: — Есть, капитан! — после чего ухватился сразу за оба весла, собираясь как можно лучше выполнить приказ, а заодно и исполнить последнюю волю капитана Сакаи, что, однако, не было ему суждено — в то же мгновение Фрэнк опрокинулся на спину на дно шлюпки, сраженный ударом в ухо, и поэтому именно он первым увидел капитана. Тот, казалось, просто парил в воздухе, не касаясь ни корабельного борта, ни чего-нибудь другого. Фрэнк мотнул гудящей головой, снова обретя способность соображать, и завопил: — Капитан! Капитан, вы живы? Ответа он не получил, но капитан был очевидно жив — он непрестанно дергал в воздухе ногами, явно пытаясь обрести точку опоры, руки тоже без дела не висели, совершая какие-то непонятные движения, словно Сакаи хотел сам себе оторвать голову. «Надо что-то делать!» — робко мелькнула мысль, но додумывать ее Фрэнк не стал — рядом раздалось молодецкое: — Бойся! Правая рука рулевого, крутанувшись колесом, отделилась от плеча и понеслась вверх, сжимаясь по дороге в могучий кулак. Фрэнк только и успел (в который раз уже!) подивиться, как же это она отрывается — а крови никакой нет, как рука долетела до цели. Сочный звук затрещины, короткий непонятно чей взвизг — а потом в море, разрывая туман в клочки, бомбочкой свалились разом капитан и еще кто-то или что-то — необъяснимо сиреневое, мохнатое и длиннохвостое. Камнем ушли они оба под воду, Фумагалли забарахтался, пытаясь подняться на ноги, и пропустил тот миг, когда к рулевому вернулась его бродячая десница — когда Фрэнку все же удалось встать, Винни уже наклонился над водой, протягивая обе руки навстречу вынырнувшему капитану. Роджер уцепился за борт шлюпки, тяжело дышал и кашлял, сплевывая горькую воду, лицо его было совершенно белым, а по обеим щекам, повторяя четкий рисунок скул, тянулись по два длинных, сочащихся размытой кровью пореза. — Капитан, — засуетился Фумагалли, пытаясь помочь рулевому втащить Сакаи в шлюпку, — капитан, слава богу, вы живы! Что это было? — Не знаю, — прохрипел Роджер из последних сил. — Прочь отсюда! Отставить тащить капитана, Винни, весла на воду, ходу, ходу! Винни и Фрэнк налегли на весла, стараясь изо всех сил, но шлюпка все равно тащилась еле-еле — висящий на борту капитан ускорению хода ну никак не способствовал. Роджер вздохнул поглубже раз, другой, пытаясь восстановить сбитое, как ему казалось, навеки дыхание и немного успокоиться. Получалось плохо. Медленно, очень медленно продвигалась шлюпка к скрытому за по-прежнему непроницаемой стеной тумана родному кораблю, а вслед ей понеслось вдруг по-над водой прежнее: — УУУУУУУУУ! Гребцы еще наддали, и тут шлюпка рванула вперед, освободившись от ноши, а Роджер, не успев ни удивиться, ни испугаться, остался один посреди взбаламученной воды, но тут же его снизу подтолкнули, не давая уйти под воду, и еще раз подтолкнули, довольно-таки больно, словно дали пинка, и еще разок, и еще. Потом на поверхность высунулась усатая тюленья морда, громко фыркнула и скрылась под водой, а Роджера пнули снова. — Джилл, — пробулькал капитан, отплевываясь, — ну будет тебе, не сердись! Но Джилл, видно, все же сердилась, и сильно, так что пинали Роджера до самого корабля, и допинали-таки прямо до мокро поблескивающих балясин штормтрапа.

***

Лиловый кролик дрейфовал посреди морской глади неподалеку от судна, перебирая в воде лапами и хвостом. Уши торчали в воздухе, но не задорно, а с определенной целью — кролик их сушил. Он был очень собою недоволен. Во-первых, он промахнулся — нахальный незнакомец не стал ждать, чтобы его аккуратно и надежно ухватили зубами за шею. Вместо этого он подался навстречу неотвратимому и смертельному кроличьему прыжку, выбросив вперед руку с зажатой в ней окаянной заточенной деревяшкой, да еще и прицелиться успел — прямо кролику в сердце. Оно, правда, уже давно не билось, но дела это не меняло — это было его сердце, и нечего тыкать куда ни попадя! Поэтому Кролик выбил колышек из руки незнакомца, небрежно, но целенаправленно махнув левым ухом. Выбить-то выбил, да только вот из-за этого промазал в главном и куснул нахала не туда, где призывно грохотала кровью главная жила, а просто в лицо, зацепив клыками обе щеки. Во-вторых, задержать пришельца на месте преступления ему не удалось. Сначала-то они повисли один на другом, кролик — зацепившись задними ногами за планшир, а укушенный — зацепившись щеками за кролика. Кроля был готов провисеть так до самой ночи, пока не проснутся хозяин, вожак и все остальные, хотя укушенный брыкался изо всех сил и все порывался достать из-за спины свои здоровенные ножики. Дудки! Извернуться и превозмочь укус разозлившегося лилового Кроли было не так-то просто. Но тут невесть откуда прилетела совершенно посторонняя ручища, бесцеремонно ухватила кролика за шкирку, тряханула как следует, выдрав, между прочим, изрядный клок сиреневой шерсти, — и кролик сам не понял, как выпустил все еще трепыхающегося укушенного, потерял равновесие и полетел в воду, дрыгая всеми четырьмя лапами. Соленая вода не нанесла кролику сколько-нибудь заметного ущерба, но пока он вынырнул, пока выяснил, как лучше перебирать лапами, чтобы продвигаться вперед (продвигаться назад было просто невозможно, можно было только развернуться и снова плыть вперед, который теперь был в другую сторону), укушенный успел прицепиться к болтающейся неподалеку лодчонке, та махнула веслами — да и была такова! А Кроля остался бултыхаться в синей и очень мокрой воде. Это было бы даже забавно, если бы кролик не был так огорчен — ведь кроме укушенного, он упустил и заносчивую шипастую железяку! Это было в-третьих. День, суливший столько приключений, как-то совершенно не задался. Кролик немного поплавал на животе, потом попробовал повернуться на спину. Ему это удалось, но было очень неудобно — намокшие уши как-то сразу потяжелели и тянули голову вниз, в глубину. Поэтому пришлось вернуться на живот и выставить уши торчком на просушку. Так он и плавал, медленно перебирая лапами, пока не соскучился. Пора было возвращаться домой. Кролик подплыл поближе к борту — и замер, едва не пойдя ко дну. Вдруг обнаружилось еще и «в-четвертых». И это было очень неприятное «в-четвертых» — ни лесенки, как в трюме, ни какого другого приспособления с крутого борта не спущено. Сюда он попал быстро и внезапно, а как же он попадет домой? Кролик всхлипнул чуть слышно. Обидно! Он вступил в неравный бой с превосходящими его, вдвое, да нет, даже втрое, по крайней мере, по размерам, силами противника — и этого не видел никто! И вот теперь он вынужден болтаться тут как… как… Никакого подходящего сравнения на ум не приходило, но подумалось почему-то — как цветок в проруби! Пока не наступит ночь. Тогда можно будет позвать на помощь. Ему помогут, конечно. Наверное, спустят ведро на веревочке, вытянут, как куль… Хотя вряд ли он в это ведро поместится. Ну, придумают что-нибудь. Еще хуже. В общем, спасут. И вот это (позор!) — увидят все. И противный магистр, и строгий капитан, и непонятный Этот. А уж что будет с мадемуазель… Кролик зажмурился и на пару секунд погрузился в воду с головой. Она же его вообще потом с рук не спустит, затискает, как комнатную моську! Кролик всплыл, отфыркиваясь. Делать, однако, было нечего — оставалось только ждать ночи. Кролик растопырился, как мог, вытянул по поверхности воды хвост и повис, как огромная медуза, пошевеливая передними лапами, чтобы не слишком сносило к носу. И прикрыл глаза, плавно покачиваясь на почти незаметной тихой волне. Убаюкивало… Усыпляло… А может быть, он и не успеет дождаться ночи. Весь намокнет, пропитается жесткой водой и пойдет ко дну. И никто никогда не узнает, куда подевался отчаянный, верный и преданный долгу кролик-упырь… — Эй… Животное. Как там тебя? Ушастый! Кроля! — голос раздался над головой совершенно неожиданно и очень близко. Дрейфующий кролик вскинул голову, чихнул, подняв небольшой фонтанчик брызг. Над ним, упираясь ногами в многострадальный борт, по которому сегодня потоптались все, кому не лень, висел, ухватившись за спущенный в воду канат, Этот. — Кроля, — повторил он нетерпеливо. Висеть ему, наверное, было неудобно, к тому же держался он за канат одной лишь левой рукой. — Кроля, ну-ка, давай сюда, живо! Спустившись к самой воде, он чертыхнулся, оскальзываясь босыми пятками по мокрому дереву, нагнулся так низко, как только мог, и изо всех сил потянулся к кролику правой рукой: — Иди сюда, кому говорят! Только не вздумай кусаться! Кролик забил всеми четырьмя лапами, второпях забыв про почти уже просохшие уши — они снова намокли, попав в воду, подрулил хвостом, подплывая поближе и лихорадочно соображая, за что же ловчее его будет ухватить — за уши или за загривок. Шерсть слиплась, за нее особо не удержишь. Рука приблизилась, легла поверх морды (грызун пискнул — надо же, кожа да кости, а хватка такая, что и не вывернешься), а потом крепко сжалась, подцепив вдрызг промокший, потемневший до черноты и слегка съёжившийся платок, повязанный вокруг мятежной шеи лилового морского кролика.

***

Охотник стоял посреди тесноватого камбуза, опираясь на край плиты, и жадно пил теплую воду прямо из носика закопченного медного чайника. Саднило руку, разъеденную морской солью. Шея немного ныла. Он никак не ожидал, что кролик окажется таким увесистым. Подниматься по канату, таща в одной руке лиловую тушку размером с молодого упитанного баранчика, было невозможно. Пришлось вскинуть Кролю на закорки — тот приник всей своей мокрой шерстью, уцепился за шею ушами, щекотал усами затылок и даже левый локоть исхитрился обвить хвостом, правда как-то так ловко, что движений это совсем не стесняло. Так и взобрались они обратно на палубу, под взволнованное причитание Мари. С шеи захребетник добровольно слезать отказался — то ли ему понравилось кататься, то ли он боялся снова оказаться в автономном плавании, кто его знает, только сладить сразу с четырьмя лапами, двумя ушами и одним хвостом, которыми мокрый зверек норовил покрепче уцепиться Охотнику то за руку, то за ногу, удалось далеко не сразу, а когда получилось, кролик сел, глядя в одну точку, потом встряхнулся, осыпая тучи соленых брызг, слегка покачиваясь, подошел к грот-мачте, и медленно вскарабкался на самый верх, потоптался в «вороньем гнезде» и в конце концов угомонился, свернувшись на подаренной Полиною пухлой подушке-думке — а кто бы мог подумать, что она и вправду поднадобится? — Ну и что? — насмешливо спросила Мари. Звякнул, возвращаясь на плиту, чайник. Охотник промолчал. — Так что же? — не отставала ехидная обитательница хрустального шара, — видимо, это у вас, людей, и называется — «не вмешиваться»? Посмотрите на себя — на вас же сухой нитки нет! И высохнуть все это до ночи не успеет, как вы объясните нашему уважаемому эмиссару свой внешний вид? Охотник пожал плечами и снова ничего не ответил. — Ну ладно, — Мари вздохнула. — Думаю, мне и так все ясно. Вы, суровый истребитель нечисти, пожалели его. Пожалели кролика-упыря. — Наверное, — сказал Охотник, — но это сейчас не так важно. Мари, я не понимаю. Наши гости. Тогда, в Бискайском заливе, это ведь было то же самое судно, как ты думаешь? — Думаю, да, — ответила Мари не сразу и как будто через силу. — Думаю, да, — повторил медленно Охотник. — Я теперь вообще ничего не понимаю. Что все это значит?