Темнота слышит, Темнота видит

Он едва дышит. Голый мужчина, который нарушает тишину своим призрачным дыханием. Дверь, впустившая умоляющий проникнуть дальше свет и руку человека с обгоревшим лицом, со скрипом вновь закрывается. Пару секунд тишины, пару секунд тихого прерывающегося дыхания — и тишину разрывает музыка. Глупая музыка. Которая совершенно не соответствует человеку в холодной камере, которая кусает холодным металлом его кожу день за днем. Я вижу его. Мы почти сроднились, правда, эта дверь нарушает нашу и без того хрупкую идиллию. Я чувствую мысли этого мужчины: он почти сошел с ума. Человек с обгоревшим лицом нам не нравится. Мне и… Дэрилу? Так ведь зовут этого несчастного? Сквозь музыку я слышу его. Я вижу то, как один раз в день приходит человек с обгоревшим лицом, протягивает руку с какой-то непонятной едой и опять оставляет нас наедине. И Дэрил ест. Я слышу то, как он жует, как консервы проникают в его пищевод. Как он быстро ест! Он обессилел, он безнадежно устал. Когда мне кажется, что о нем совсем забыли и теперь о нем буду помнить только я и холодные стены, заботливо обхватившие его дрожащее тело, опять открывается дверь. И опять эта чертова музыка! Она как вода. Человек, примеру, не до конца закрутил кран, и она капает, капает, капает… Он много думает. Он вспоминает. Каждое воспоминание больно ранит его душу. Дэрил злится на меня порой, потому что считает, что именно я привожу к нему воспоминания. Но это не так. По-моему, воспоминания приводит дверь, которая больно бьет светом по глазам Дэрила. Через некоторое время ему дали одежду. Через некоторое время его стали выводить из камеры. Как собаку. Да, именно так. Дуайт (тот самый человек с обожженным лицом) забирает его и уводит. Но вскоре Дэрила возвращают назад, насильно впихивая в холодную камеру. Хотя, мне кажется, что он уже перестал сопротивляться. Я так несовершенна. Я совсем не то, что приходит с наступлением ночи, и я не вызываю блаженного спокойствия. Я для Дэрила как приговор. Как дополнение к его заключению. Я напоминаю ему о том, что здесь он как пес. Невообразимо тяжело видеть то, как каждый день Дэрил рассыпается передо мной. Ему больно — а я могу лишь наблюдать за его болью. Это чем-то напоминает мне пьесу. А я пытливый зритель, который переживает за главного героя. Как камень, который уступает бесконечным набегам волн, разбивающихся об него, так же и он сдался, изнурённый проникновением света в его камеру, после которого осколков отчаяния и обреченности на уставшем лице становилось больше. Стены, в которых он сидит. Даже если бы вокруг не бродили отвратительные люди с оружием, если бы из-за оград не доносились хрипы и стоны ходячих, а от красоты голубого неба можно было бы сойти с ума, эта камера (а, впрочем, и каждая камера в этих коридорах) оставалась бы зловещей дырой. Она будто бы впитала отчаяние и страх перед неизвестностью от всех, кто тут когда-то был. Я смотрю на него, бесформенная, огромная, безглазая, не имеющая границ. И он привык ко мне. Не сразу, конечно. Но что ему оставалось? Ведь свет бьет по глазам, а одна я зализываю его раны, нежно и ласково. Однажды он сам открыл дверь и, со страхом и неуверенностью в согнутых коленях, ушел. На секунду воздух сотрясло это его непреодолимое желание сорваться и побежать дальше по коридору. На кончиках пальцев затрещало ощущение, хоть и ложное, собственной силы: он смог бы переломать шею каждому, кто стал бы у него на пути. Вернулся, конечно, так же быстро, как и ушел. По крайней мере, мне так показалось. Это ведь была попытка сбежать? Ох, Дэрил. Я была удивлена тому, что он вернулся в мои объятья живым и целым. Обычно таких возвращают частично. Но чаще вообще не возвращают. И вот однажды после очередной "прогулки" человек с обгоревшим лицом отдал Дэрилу фото. Тот не сразу посмотрел на него. Он будто бы боялся того, что может увидеть там. А когда все же его рука коснулась гладкой фотокарточки и опухшие глаза смогли рассмотреть изображение, я почувствовала, как биение его сердца начало царапать тишину все настойчивее, сильнее. Дэрил боролся с собой каждый день, каждый миг. И вот в тот день он заплакал. Слезы рисовали на его щеках новые вены, которые мягко очерчивали его щеки, ласкали кожу. Его рваные рыдания прорезали насквозь лоскутки тишины, которая все равно окончательно разорвалась с появлением на сцене новой музыки. Он плакал, ему не хватало воздуха. Его руки судорожно искали, за что бы зацепиться. А душа искала, куда бы спрятаться от всего этого. Дэрил чувствовал, как то чувство обреченности, которое он стальной хваткой пытался удержать в груди, смогло вырваться и забралось теперь в каждую щель между его мыслями. Клетка. Дэрил остался наедине со своим угрызением совести, со своим отчаянием. Со мной. Он делал каждый вдох с трудом, он хотел закрыть глаза и не открывать их больше никогда. Уснуть и не проснуться. Как можно вытерпеть ежесекундно нависающее над тобой чувство вины? Оно, как паразит где-то в глубине организма, медленно уничтожало изнутри. Это нестерпимо, ведь правда, Дэрил? Мне никогда не казалось, будто бы он в чем-то виноват. Будто бы он виноват в смерти человека на фото. Он просто не похож на человека, который виновен. Он похож на человека, которому жаль. Он плохо спит. А может и вовсе не спит? Я совсем не вижу его глаз: отросшие волосы редкими прядями падают ему на лицо, а опухшие веки скрывают взгляд. Ему ничего не снится. Это как забыться на секунду - такой у него сон. А если что-то и снится, то это мне сразу же понятно: он вздрагивает и тяжело дышит. Ему нет спокойствия даже во сне. Иногда даже кажется, будто бы он боится засыпать, зная, что, вероятно, столкнется с дурными снами, которые могут оказаться хуже реальности. Однажды ночью, мучаясь от постоянно преследовавшей его бессонницы, я услышала шепот. Он появился и сразу исчез. И я услышаоа имя. Женское имя. И больше я его не слышала. *** Каждый день повторяет предыдущий. Каждый день дыра внутри становится больше, шире, глубже. Она растет, замыкает, расщепляет. Каждый день. Под моим пристальным наблюдением. И господи, какого черта эта песня всегда повторяется?