Мой выбор (остаться)

— Может, ты хочешь, чтобы я спел? Или почитать тебе? Думаю, тебе понравится этот рассказ. Кристина, почему ты не смотришь на меня? Я знаю, что я монстр. Думаешь, я не знаю этого, думаешь, не понимаю, что удерживаю тебя здесь против воли? Посмотри на меня! Пожалуйста… Что я могу сделать? Кристина, Кристина, пожалуйста, не молчи! — Эрик, пожалуйста, прекратите это. Прекратите! — Прекратить? Но что? Любить тебя? Это невозможно. Ты можешь делать со мной, что захочешь. Только не оставляй меня. Я не хочу видеть твоих слез. Я не хочу делать тебя пленницей. Что я могу для тебя сделать? — Эрик, пожалуйста, поднимись. Я смотрела на это одетое в черное, болезненно худое существо у моих ног и испытывала знакомую смесь жалости, отвращения и страха. Я должна была быть сильной, только так я могла пережить кошмар, а затем снова увидеть золотистые лучи солнца. Глубоко вдохнув и выдохнув, я заговорила: — Все хорошо, Эрик, я здесь, с вами, я не уйду. Мужчина перестал всхлипывать, но продолжил смотреть снизу вверх на меня, под тяжелым, каким-то жадно-тоскливым взглядом меня передернуло. — Я устала, — проговорила и поднялась. — Хочу немного побыть одна. Он не препятствовал мне, когда я прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь. «Плохо, Кристина, — мысленно пожурила я себя, — так он тебя никогда не отпустит. Ты должна быть добра с ним, проявлять заботу, чтобы он поверил, что ты вернешься. Если ты будешь уходить и показывать, как неприятно его общество — останешься в этой могиле с живым мертвецом навсегда». Закрыв лицо руками и просидев так несколько минут, я заставила себя собраться и прошла обратно в гостиную. Эрик сидел на полу, кажется, он не сдвинулся с места. — Эрик, я передумала, — проговорила мило, — расскажите мне сказку. Но не из тех, которые читал мне в детстве отец, и без жестокости, — прибавила на всякий случай. — Сказку? — задумчиво повторил бархатный голос Эрика. — Что ж, почему бы и нет. Слушай же, дитя мое. И волшебный мелодичный голос, так сильно контрастировавший с худой скелетоподобной внешностью его обладателя, заполнил комнату. — В давние времена жил одинокий старик. У него не было ни детей, ни внуков, ни других родственников. Каждый день с утра он уходил в лес подглядывать за жизнью его обитателей. Это был дремучий темный лес, населенный разной живностью, но старик не боялся ее, это звери в страхе разбегались от него прочь, едва завидев. Но была в том лесу особенная поляна, где свил гнездо прекрасный соловей, освещающий своим пением весь лес. Каждый день старик приходил и слушал райскую птичку, прячась в кустах, иногда подпевая ему сам, иногда оставлял волшебному созданию угощения, наблюдая, как тот доверчиво принимает подарки. Старику казалось, что он нашел смысл своей жизни. Но он боялся, боялся, что однажды, придя на поляну, не увидит там соловья. Что тот улетит или найдет себе компанию получше. Или, и того хуже, соловья пленит кто-то другой. Беспокойство и страх снедали старика. Он хотел заполучить соловья лишь для себя, единолично любоваться им и слушать волшебное пение. И вот однажды в порыве безумия он расставил силки и пленил птицу. Соловей попал в ловушку. Старик принес его домой и посадил в золотую клетку. Но знаешь, что примечательно. — Эрик как-то горько усмехнулся. — Соловей перестал петь в неволе и отказался есть. Он сидел грустный и потерянный, и ничто не могло развеселить его. С каждым днем он угасал, и ничто из того, что старик предпринимал, не было способно заставить его запеть или хотя бы просто прекратить потерянно смотреть на лес за окном. Он умирал, и старик видел это. Я не могу смотреть, как ты угасаешь, Кристина, — тоскливо закончил он. — Соловей мог вернуться к старику по собственной воле, — тихо прошептала. — Прилетать и петь своему другу и покровителю по своему желанию. Если бы только старик открыл клетку и оставил окно открытым. — Ты так считаешь, Кристина? — устало и в то же время с надеждой спросил он. — Считаешь что соловей смог бы полюбить своего пленителя? Я кивнула, молясь Всевышнему, чтобы он услышал и поверил. — Несмотря на то, что старик предал доверие соловья и держал его против воли, несмотря на это соловей смог бы снова, пересилив инстинкты, прилететь в дом, который был его клеткой? — Соловей, — Кристина помедлила, — наверняка привязался к своему другу, и он бы смог… забыть, ведь ему не было причинено реального вреда. Я засомневалась, и, вдруг, будто ведомая кем-то свыше, накрыла худую холодную руку своей. Это был первый раз, когда я по своей воле — насколько это можно было считать по своей воле — прикоснулась к Эрику. Его рука была словно рукой скелета, и она дрожала под моими пальцами. Эрик смотрел на меня с ужасной смесью болезненного обожания и надежды. Слезы потекли из ужасных провалов. — О, Кристина… Взяв его руку, я несколько мгновений просто держала эту холодную тонкую ладонь в своей. Кожа была сероватого нездорового оттенка, и настолько тонкой, что я могла рассмотреть все вены. Несколько шрамов пересекали тыльную сторону ладони, я постаралась не думать о том, как он мог их получить. Мне стоило огромных усилий сохранить милую улыбку под пристальным, жадным взглядом.

***

— Вы же вернетесь, вернетесь к своему несчастному Эрику? — из-под маски капали слезы. Я видела, как он страдает и уже не была уверена, что сбегу, как только выберусь на поверхность. — Я вернусь, обещаю, — и в этот момент поняла, что действительно вернусь, просто не смогу обмануть эту горячечную надежду в желтых глазах. Мое сердце разобьется, если я так предам своего падшего ангела.