Если ты когда-нибудь меня простишь!

Я не могу сказать, что абсолютно несчастлив…Возвращаясь к всему проделанному пути, хочу с уверенностью заявить, что жизнь удалась. Богата и успешна. И еще нет даже ее середины, что немало важно! Я могу назвать свою маму нетипичной итальянкой. После моих двадцати, она постоянно повторяла, что если со своим родом занятий я не женюсь до тридцати, то дальше так и останусь абсолютно одиноким, с кучей любовниц и, возможно, внебрачных детей. Но, ведь семья – это так важно, чтобы не потеряться во всем этом золоте и блеске, акцентировала она. Я влюблялся. В двадцать с небольшим мне просто снесло крышу. Знаете, так бывает, ты отдаешься юношескому максимализму и женщине, которая пусть и старше тебя на добрых пять лет, но такая сладкая и теплая. Ты отдаешься всепоглощающему чувству, не понимая, что постепенно, сердце черствеет и, в первую очередь…в первую очередь, оно черствеет к той, которую совсем недавно ты считал сладкой и теплой! И потому ты разбиваешься, расстаешься со своей индивидуальностью, привычками, своим вторым, внутренним «Я». Если бы кто-то сказал, что за два года до своего тридцатилетия, я буду делить постель не с этой женщиной, я бы сильно удивился. Тогда…тогда мне казалось, что это навсегда. Тогда, я был готов поклясться перед Богом, что возьму в жены эту женщину, она родит мне кучу детей, и мы будем делить каждое Рождество напополам. Я ошибся… Она казалась мне мудрой, взрослой и рассудительной, рядом с таким вечно на веселье балагуром. Я нашел в ней поддержку, она во мне рычаг для исполнения своих желаний. Нет, она не была корыстной, не нуждалась в дорогих подарках или чем-то глобальном. Она просто требовала принадлежать ей одной. И, постепенно, я начал ненавидеть других женщин! Я настолько сильно растворялся в ней одной, что на других мне было противно смотреть! А дальше хуже…Мы начали ссориться. И если сначала ссоры заканчивались бурным примирением, от которого трещала мебель и чуть ли не ломалась кровать, то через несколько месяцев это уже не помогало. Ссоры становились более претенциозными, и обыкновенный секс эти претензии удовлетворить не мог. Проще говоря, я не знал, чего она хочет. А спросить было не у кого! Она уже намертво привила мне нелюбовь к другим! Мы ссорились, расставались, мирились, опять ссорились, расставались…и так по кругу. Чертовому, бесконечному кругу, который, наверное, так и называется, потому что, ему не судьба закончиться! Сложно сказать, когда я сдался. Мне было двадцать пять, мы только вернулись с невероятно трудного турне, и сразу же надо было приступать к записи нового альбома. Другая жила по соседству, и просто до невозможности нравилась маме. Мне, да и маме, наверное, она чем-то напоминала Нину. Она была среднего роста, чуть полновата, но, в принципе, красива. С круглым лицом, маленьким носом и волосами, достающими до лопаток. И звали ее так же Нина. Я редко наведывался в Марсалу в последние несколько лет, но после восьмимесячного тура, выжавшего, кажется, абсолютно все соки, захотелось набраться сил от родной земли. Дома я был чуть больше недели. И, практически, каждый день, другая наведывалась к нам. Нет, не ко мне. Мною, она совершенно не интересовалась. Она разговаривала вечерами с мамой, помогала ей готовить, рассказывала последние городские новости и просто дарила чуточку тепла дому, в котором уже давно должен был слышаться детский смех. Но, старшая сестра детей совершенно не хотела, я же еще был, как мне казалось, не готов. Другая Нина работала учительницей и всегда улыбалась. За полторы недели, что я был дома, я ни разу не видел ее хмурой или чем-то недовольной. Мне казалось, что она умеет светиться изнутри и от этого света сердце как будто на несколько мгновений подсвечивалось. Хотелось жить, влюбляться и творить что-то необычное. Под ее громкий смех из гостиной и рассказ о каких-то проделках первоклашек, я звонил, чтобы помириться, как мне тогда казалось, с любовью всей моей жизни. Сердце предательски стучало, кровь пульсировала в висках и даже руки дрожали. Она ответила. Не сразу, но ответила. И я понял, что ее голос меня безумно пьянит, мне хочется целовать ее, обнимать, прижимать и касаться ее обнаженного тела, мне хочется быть с ней одним целым, хочется дать ей свою фамилию и повести к алтарю! Я предложил встретиться, и готов был примчаться не то, что на другой конец страны – в другую Вселенную. Но, она отказала. Ссылаясь на занятость, она предложила встретиться на неделе, а может на следующей. Моя нежная, гордая женщина была через чур гордой! И я сдался. Да, мне было двадцать пять, я был еще так молод, горяч и импульсивен. А та, кто должна была меня поддержать, дать совет и верное направление, просто предложила встретиться на неделе…ну или на следующей. Да, мне было двадцать пять - и я сдался. Мне просто захотелось отомстить. Молодой, импульсивный дурак. Если бы та, другая, в тот момент случайно не подошла ко мне и не спросила, все ли со мной хорошо и может ли она мне помочь, может быть, я бы не подхватил ее за бедра, не прижал бы грубо к стенке и не впился бы в приоткрытые от удивления губы. Не терзал ее, невинную, своими голодными поцелуями, не забирал бы ее крик, не срывал одежду, не кусал бы аккуратную грудь, не порвал бы ее юбку по швам. Столько «Не» и «если бы»! Она пыталась сопротивляться, но проблема была в том, что я был все-таки намного больше и настолько голодный в плане секса, что в какой-то момент, я даже не понял, что делаю. Мне было двадцать пять, и я сдался, если так будет угодно. Я очнулся, тяжело дыша и упираясь в ее горячее плечо, она же дышала часто и порывисто куда-то мне в шею. Прошло несколько лет, но я до сих пор помню взгляд, с которым встретился, когда поднял голову. Странно, она не казалось мне противной, я не испытывал отвращения. Скорее, мне было ее жаль. Перепуганная, с растрепанными волосами и потекшей тушью, она напомнила мне еще совсем юную девчушку, которая только-только познавала азы сексуальной жизни. - Я не хотел, прости. Такое глупое, бессердечное оправдание. Я бы на ее месте возненавидел себя. Но, нет, она поднялась следом, присела за моей спиной и коснулась теплой, чуть дрожащей ладонью правой лопатки, провела кончиками пальцев к позвоночнику, затем чуть вверх, обводя буквы татуировки. - Сохраняй спокойствие, Иньяцио, - наклонившись, жарко прошептала она мне на ухо. Я сглотнул. Мне было двадцать пять, и я был еще слишком дурной, чтобы понять, что она давным-давно любит меня. Вот такой спокойной, тихой любовью. Наверное, если бы не мой вот такой порыв, я бы так и не понял, что она просто ждет и, могла бы ждать вечность. Я перехватил ее пальцы, сжал и поднес к губам, оставляя несколько мимолетных поцелуев. - Я не хотел, - упрямо стоял на своем. Она кивнула, словно понимала не только меня, но и весь мир! Мир, который рухнул, когда дверь в мою комнату тихонько приоткрылась и на пороге появилась моя любимая женщина. Оказывается, она просто хотела сделать сюрприз, и когда я звонил ей, уже мчалась ко мне домой, чтобы помириться первой. Прошло несколько лет, но я все еще задаюсь вопросом - кто же из нас опоздал на самом деле, Алессандра? Иньяцио лениво помешивал кофе. Есть совершенно не хотелось, а вот без кофе он бы точно не проснулся в такую рань. Глаза только так грозились слепиться, а тяжелая голова бухнуться на твердый, но все равно такой удобный стол. Как же он ненавидел эти ранние рейсы. И к черту, что рейс был не такой уж ранний, в восемь утра, просыпаться все равно пришлось в начале шестого. - Пожалуйста, пей кофе и давай будем выезжать, иначе ты точно опоздаешь. Иньяцио со злостью посмотрел на жену. Любил ли он ее? Нет. Ненавидел?Определенно! И что хуже всего – она об этом знала…или догадывалась. Он не знал. Просто не задумывался над этим. Почему она не уходила? Иньяцио не раз хотелось задать этот вопрос в лоб, но было нельзя. А сама она все никак не поднимала эту тему. - Я еще успеваю, а если ты куда-то опаздываешь, то я тебя не держу, - мужчина сделал несколько глотков и одарил ее безразличным взглядом. Нина кивнула и присела напротив, отпивая сладкий чай с бергамотом. Иньяцио ненавидел чай, но еще больше не любил бергамот. Вот только она, казалось, не могла жить без этого напитка и совершенно не обращала внимания, как гадко ему становилось от одного лишь приторного запаха, разносящегося по кухне. Как он морщил лоб и нос, как глубоко вдыхал клубы кофейного пара. - Мне кажется, было бы правильно, если бы я проводила тебя до аэропорта и посадила в самолет, все-таки ты уезжаешь не на пару дней, а на несколько недель, - на ее губах появилось что-то на подобии улыбки. Иньяцио хмыкнул, делая еще несколько глотков и отставляя пустую чашку. Погода обещала быть нелетной, тяжелые тучи нависли над городом и день рано или поздно должен был разразиться ливнем поздней осени. Иньяцио стоял в прихожей, перед зеркалом в полный рост и кутался в черное пальто с высоким воротом. Мужчина задержал взгляд на своем отражении. Он мало в чем изменился: остались привычная усы и бородка, а еще, периодически, он отпускал густую щетину, которую, впрочем, приходилось практически всегда сбривать, так как пение в оперных залах требовало определенного внешнего лоска. Не изменил он и своей густой шевелюре. Волосы были уложены все так же, как и несколько лет назад, только стали чуть короче. Он прикрыл глаза и вздохнул, когда на лестнице послышался стук каблуков. Она на ходу завязывала пояс на талии и тут же разглаживала видимые только ей складки на пальто. - Иньяцио, багаж, - молодая женщина вопросительно посмотрела на него, и он кивком указал себе за спину, где стояли собранные два чемодана. - Тебе не обязательно меня провожать, - он встретился с ее взглядом в зеркале. Нина вздернула подбородок и сжала меж пальцами пояс пальто. - Если тебе так хочется, - она сдалась и кивнула, - только довези меня до школы, не хочу ехать автобусом. - Хорошо. В дороге они ехали молча. Иньяцио двадцать минут разговаривал с Пьеро, потом столько же с Джанлукой – коллегами по группе. Нина смотрела на дорогу, в боковое стекло и отчаянно боролась с желанием закрыть уши руками, чтобы только не слушать, как голос мужа становится чистым и теплым, в противовес тона при разговоре с ней. Два с половиной года ее личного ада! Почему она не уходила? Наверное, боялась. Не хотела. Не было куда. Привыкла к его семье, ведь его мать стала, словно родной мамой для нее, не знавшей материнской любови с рождения! А может быть, была еще причина…Она так его любила! Просто до невозможности. Любила его голос, улыбку, глаза, душу и тело. Любила и ничего не могла с этим сделать. Если бы он позволил стать ей матерью! Может быть тогда, в особенно длинные зимние вечера, она не чувствовала себя единственным человеком на Земле и легче бы переносила одиночество. Но, он не позволял. Нина даже не помнила, когда он последний раз к ней прикасался. Зато буквально кожей ощущала, как повисал в воздухе вопрос о разводе, когда они оставались в комнате вдвоем. Может быть, если бы он предложил сама – она бы согласилась. Но, он не предлагал… - Мы приехали, - голос Иньяцио вывел ее из мыслей. - Да, - Нина засуетилась, отстегивая ремень безопасности. – До встречи, Иньяцио, - она протянула руку и коснулась его щеки, кажется, он вздрогнул. - Прощай. Мужчина в ожидании смотрел перед собой. Он всегда говорил «Прощай», уже давно заметила Нина, как будто надеялся, что вернувшись в очередной раз, домой, не застанет ее там. Она не любила плакать при нем, а поэтому поспешила выбраться на свежий воздух и вбежать в здание школы и лишь там, прислонившись к стенке, дала волю эмоциям. Иньяцио скользнул взглядом вслед жене. Сжал руль и надавил на педаль газа – надо будет проконсультироваться с адвокатом на счет документов на развод. И к черту все. Кто бы мог подумать, что сделав ошибку в двадцать пять, я буду расплачиваться за нее долго и упрямо. Расплачиваться своей судьбой!