***
«Шизофрения передается по наследству» - когда Анна прочла об этом в интернете, она попыталась выйти на родителей Джоуи, но в приюте, в котором она когда-то удочерила девочку, о них не хранилось никакой информации. Джоуи просто подкинули под дверь, не оставив даже записки. Анна забрала ее совсем маленькой и никогда не говорила ей, что она приемная – потому что любила Джоуи, как родную, и ни секунды не сомневалась в своей любви, даже сейчас, когда стало совсем тяжело. До шести лет Джоуи росла активным, дружелюбным и, в общем-то, совершенно нормальным ребенком. Ее жизнерадостность была заразительной - даже во время развода с мужем Анна не позволяла себе опустить руки и отчаяться, ведь у нее имелась надежная, хоть и в буквальном смысле маленькая поддержка. Дочь живо интересовалась окружающим миром, разбивала коленки и взбиралась на деревья, скакала по лужам и простужалась, ловила лягушек в пруду и давала им имена, а вечерами подолгу молча смотрела на звезды, завороженная их красотой. Перед сном она считала их – раз, два, три, четыре, - пока веки не начинали слипаться. К поступлению в начальную школу Анна нашла для Джоуи аж два занятия, призванные направить ее неуемную энергию в более конструктивное русло. Так Джоуи стала ходить на балет, а еще обзавелась первым, тогда еще совсем детским и несерьезным телескопом. А потом начались проблемы. Хотя в сравнении с происходящим сейчас, слово «проблемы», пожалуй, звучало слишком громко. Скорее, то был первый тревожный звоночек. Во дворе дома Клэров стоял большой раскидистый дуб – на его крепких ветвях покоился маленький деревянный домик, когда-то построенный для Джоуи мужем Анны. В этом домике Джоуи обустроила себе маленькое убежище, и туда же отволокла телескоп, от которого ее порой было за уши не оттащить, даже когда она засиживалась до неподобающе позднего времени. Но однажды Джоуи решила, что это не ее телескоп. И не ее домик на дереве. Она была грустна, признаваясь в этом, чуть ли не плакала, и Анна, удивившись, спросила, откуда такие мысли? А Джоуи ответила, что вещи принадлежат ее братику, Джуду. Фантазия показалась Анне немного странной, но, с другой стороны, многие дети выдумывают себе воображаемых друзей – почему бы не вообразить себе и брата? Анна даже посмеивалась над наивностью этой идеи, пыталась говорить с Джоуи, объясняла, что не может сейчас завести для нее братика, но дочь только мотала головой и топала ногами – ей не нужен был новый брат, она хотела «старого», Джуда, и ждала его в домике на дереве, иногда безвылазно проводя там целые выходные. Со временем это прошло, хоть и нескоро. Анна с облегчением выдохнула, отметив для себя историю с Джудом как обычный казус взросления. Джоуи, правда, с тех пор стала казаться ей чуть более замкнутой и угрюмой, но она отмахивалась от этого. Отметки у девочки хорошие, на балете не нахвалятся, список приглашенных друзей на день рожденья внушительный – чего еще надо? К тому же, у Анны в то время случились неприятности на работе, и ей не хватало сил за всем уследить. Она чувствовала именно так – «не уследила» - когда директор вызвала ее в школу. Джоуи ждала мать у входа в директорский кабинет, зареванная и очень злая – никогда еще Анна не видела ее такой злой. В кабинете директор как можно деликатней попытался объяснять Анне причину вызова, но от услышанного у нее все равно волосы встали дыбом, тем более, что Джоуи – спокойная, воспитанная, послушная Джоуи, - постоянно встревала в разговор взрослых, с невиданной доселе яростью пытаясь доказать им их неправоту. Инцидент произошел на уроке обществознания. Последние недели занятий учительница – консервативная, набожная христианка – посвятила своей излюбленной теме, «Новому Завету». И вот, во время лекции об Иисусе, Джоуи перебила ее и стала нести такую околесицу, что учительнице сделалось дурно. С непоколебимой уверенностью, встав из-за парты и выйдя в центр класса, Джоуи объявила «Новый Завет» ложью. По ее словам, Иисус и Дева Мария были не людьми, а инопланетными рогатыми чертиками, да и звали их вовсе не так – вернее, не совсем так. Они пришли на Землю издалека, и учили первых людей заповедям божьим, а потом улетели к звездам, потому что наша планета им не подходила, а Деве Марии очень надо было заново вывести расу рогатых чертиков из непорочного яйца. А людей в самом деле создал бог, но не один – глупо же считать, будто Вселенную можно сотворить в одиночку?.. …К моменту, когда Джоуи закончила говорить, ее учительница одной рукой держалась за сердце, а другой крестилась. Анна не знала, как поступить. Сначала она разозлилась и наказала Джоуи, посадив ту под домашний арест и лишив карманных денег, но на такие суровые меры ее в большей степени побудила дерзость дочери, нежели ее выдумки. Выдумки, скорее, беспокоили, чем злили. Анна много раз спрашивала, не взяла ли Джоуи свою дикую историю из какой-нибудь книжки или же из интернета, но Джоуи всякий раз до глубины души возмущали такие вопросы. «Я знаю, что это правда!» - говорила она. А еще, иногда – «Я видела». Время шло, происшествие в школе стало потихоньку забываться, но последствия у него имелись ощутимые. Оценки Джоуи ухудшились – особенно по обществознанию, а список гостей, приглашенных на день рожденья, сократился примерно вдвое (родители других детей стали видеть в Джоуи источник «дурного влияния» и запретили им с ней общаться). Джоуи все больше уходила в себя и всё чаще смотрела на звезды. Однажды, когда она ушла в гости к подруге, Анна забралась в домик на дереве. Она знала, так поступать нехорошо, но слишком волновалась за своего ребенка, поэтому решила покопаться в ее вещах, в надежде найти какие-нибудь дневники, или комиксы, или еще бог весть что. Поиски по истории браузера, не менее, по сути своей, неправильные, ничего не дали, а вот раскопки в домике на дереве… Это не были дневники, это были письма. Пачка не отправленных писем, адресованных Джуду. На листах бумаги, в конце каждого письма стояли даты – некоторые послания Джоуи написала совсем недавно. Даже от поверхностного чтения писем Анне сделалось не по себе, но, когда вечером Джоуи вернулась домой, она не смогла задать ей ни одного связанного с ними вопроса. Отношения матери и дочери всегда основывались на доверии, а сегодня это доверие было предано вторжением в частную жизнь – если вообще можно говорить о наличии частной жизни у восьмилетнего ребенка. «Она еще так мала» - успокаивала себя Анна – «Это пройдет, не может не пройти». Она до сих пор не знала, прошло ли именно это? Но точно знала, что началось нечто другое. Нечто худшее. В первый раз эти дети приснились Джоуи около полутора лет назад. Анна хорошо помнила тот день – солнечное апрельское утро и свежесть после дождя, приподнятое настроение, резиновые сапоги и яркие весенние куртки, извлеченные из недр шкафа, запах блинов и кленового сиропа… Ответ Джоуи на дежурный вопрос: «Как спалось?» немного не вписывался в эту идиллию. Дочь выглядела бледной и уставшей, но, наверное, больше удивленной, чем шокированной или расстроенной. «Представляешь, мама, мне снились дети – в очень смешных разноцветных пижамках, и они стояли на кувшинке посреди пустоты, и смотрели на яркие-яркие облака! У одного мальчика были такие глаза, синющие, словно небо. Они ждали, когда откроется дверь, чтобы в нее войти, и мне, знаешь, кажется, будто за этой дверью были мы с тобой и все другие люди. Синеглазый мальчик держал за руку беловолосую девочку – у нее глаза были совсем удивительными, я таких ни у кого не видела! И у ее сестры тоже. Она тоже держалась за руки, но не с мальчиком, а с девочкой – с Девой Марией, помнишь, я рассказывала? И там еще их было много – других мальчиков и девочек…» Анна улыбнулась и попросила «доедать блины и больше не говорить никаких глупостей о Деве Марии». Джоуи, конечно, надулась в ответ, но утро было слишком хорошим и безмятежным для долгих обид и тревог. К сожалению, вопреки ожиданиям Анны, рассказы о странных детях только начинались. В них было много того, что ее беспокоило. Во-первых, там снова фигурировали «чертики»: Дева Мария с Иисусом и их «друзья» - «Служанка Смерти», мальчик, который был «ни жив – ни мертв», и еще какие-то сестры, все серокожие и рогатые. С ними были и люди – четыре мальчика и четыре девочки. Вторым поводом для беспокойства Анны служил тот факт, что почти у всех детей имелись братья и сестры. Когда речь заходила о них, Анна не могла не вспоминать письма к Джуду. Ей казалось, этот комплекс отсутствия брата начал далеко заходить. Но сейчас, без мужа, она уже не могла взять ребенка в приюте – работающей матери-одиночке не стоило и пытаться. Наконец, в-третьих, до поры до времени самым напрягающим элементом в рассказах дочери было, как ни странно, размытое сексуальное самоопределение персонажей ее снов. Ну, или точнее, Анна так это называла, Джоуи-то и думать о подобном не думала. Просто, как ни в чем не бывало, говорила – мол, «а я видела, как мальчик в розовой тиаре целовался с мальчиком в желтых трусах – прямо в губы, не вру! У них еще лица все были в синяках и кровь по ним была тоже размазана, как будто они до этого дрались» или - еще хуже - «по-моему, девочке в оранжевой пижаме нравится Дева Мария» или «Иисус и брат того, который в тиаре, оба рыцари, мама, и у них любовь!». Анна, прямо скажем, исповедовала далекие от либеральных взгляды на гомосексуализм. Но убедить свою на тот момент уже девятилетнюю дочь в том, что дети в ее снах ведут себя неправильно, оказалось невозможно. «Да как ты можешь!» - возмущалась Джоуи – «Они же так счастливы!» Потом Анне стало уже не до того, кто кого там держит за руку. Джоуи плакала во сне, и вскакивала посреди ночи, чтобы пойти в домик на дереве и посмотреть на звезды. Анна находила ее там, дремлющую возле телескопа, склонив голову, и уносила в постель – не раз, и не два. Джоуи рассказывала все меньше. «Как спалось?» - спрашивала Анна. «Снова они», - отвечала, зевая, Джоуи и принималась молча ковырять свой завтрак. Но временами ее прорывало, и она говорила без остановки, как одержимая: о том, что дети – это в самом деле боги, приславшие к нам Иисуса и Деву Марию, и что они сразили многих страшных демонов, а теперь им так грустно, так грустно… Потому что они должны расстаться. Анна не понимала – зачем им расставаться? Оставь все, как есть, милая, если так легче. Только не расстраивайся, ладно? Джоуи смотрела на нее ничего не выражающим взглядом. «Это от меня не зависит, мама. Это предрешено». В ее комнате появилось много рисунков – чертиков, и детей в пижамах, и страшной девочки с зеленым черепом, которую она вообще ни разу не упоминала при матери. В школьных тетрадях учителя находили записи - одно и то же, повторенное по несколько раз, едва ли написанное в сознательном состоянии, мелким-мелким почерком: «Джон Джон Джон сделай ветряную штуку сделай ветряную штуку» и «MEOW MEOW MEOW MEOW MEOW» и, чаще всего: «Нет места лучше дома нет места лучше дома нет места лучше дома». Джоуи не могла объяснить, что все это значит. Или не хотела объяснять. В любом случае, и учителя, и сама Анна уже были уверены – с ней что-то не так. …Телефон психиатра Анна переписала этим утром. После того, как снова обнаружила Джоуи в домике на дереве – она сидела на коленях и смотрела перед собой, лицо всё в слезах. Пришлось как следует потрясти ее за плечи, чтобы привести в чувство. Джоуи сказала: «Они расстаются» и горько расплакалась. А потом, немного успокоившись: «Они не могут войти». Затем, без предупреждения, она опустилась на пол и сразу же уснула. Анна отнесла ее в комнату, укрыла одеялом, а потом вернулась в домик на дереве. Она заметила там свежие исписанные листы и уже не испытывала никаких угрызений совести от желания узнать их содержимое. Она была в ужасе, она была матерью, и она должна была во всем разобраться. «…Они не могут войти, Джуд. Не все. Боги не могут. Провидица сказала, это потому что их тела ненастоящие, потому что это «игровые паттерны», так и сказала, честно, и Сбёрб их не отпустит. Что такое паттерны? И Сбёрб? Я не знаю, Джуд, мне так грустно! Провидица так плакала, и Дева Мария тоже, и Иисус, и другой мальчик-рыцарь, потому что одни из них должны были уйти, а другие – не могли последовать за ними. Почему так? Почему так несправедливо?! Вот одна из сестер, смертная, осталась со своей сестрой-богиней, хотя могла уйти. Я бы тоже осталась! Если бы было можно, я бы осталась с тобой, Джуд! Ушли только двое, но это было так больно, больнее всего на свете. Им теперь так одиноко – всем, понимаешь? Они плачут, и синеглазый мальчик тоже – плачет так горько, а он мне очень нравится. Им бы так хотелось прийти сюда. Но они не могут – о, Джуд, если бы только мы могли им помочь…»***
- Мама?.. Анна вздрогнула, услышав голос Джоуи рядом с собой. За окном все еще царила темнота, только облака рассеялись, и звезды засияли ярче. Тело Анны затекло от сидения в неудобной позе. Похоже, она не заметила, как задремала. Джоуи, встрепанная, в пижаме и заношенном халате, смотрела на нее с недоумением. - Я искала тебя в спальне, - пояснила она неловко, - Но тебя там не было. Почему ты здесь? - А почему ты не спишь? – вопросом на вопрос ответила Анна. Собственный голос показался ей чужим. Слишком хриплым. Глаза Джоуи заблестели – нехорошим, настораживающим блеском. Она взяла мать за руку и потянула за собой. - Пойдем. Пойдем, я тебе покажу! Анна не сопротивлялась. Раньше она бы, скорее всего, отчитала дочь и отправила ее обратно в кровать, но сейчас Анна не ощущала ничего, кроме бессилия. Она знала, куда Джоуи ведет ее – по коридору, на крыльцо, через двор, прямо к домику на дереве. Словно в трансе, она забралась следом за Джоуи наверх, дрожащими пальцами цепляясь за деревянные звенья веревочной лестницы. На улице было холодно, и в какой-то момент на глаза Анны навернулись слезы – она негодовала на себя, как же она не взяла своему ребенку куртку, неужели настолько сдалась? В домике Джоуи тут же придвинулась к телескопу и молча уставилась в него, изредка отворачиваясь и что-то записывая в лежащий подле нее блокнот. Анна набросила ей на плечи завалявшееся в домике пыльное покрывало и стала ждать, неизвестно чего. Всё, что она могла делать до звонка врачу – это, судя по всему, потакать своей больной дочери. Молчание длилось долго. Джоуи двигала телескоп, потом быстро-быстро черкала ручкой в блокноте, потом снова возвращалась к телескопу… Анне казалось, они могут так просидеть до самого утра – в тишине и бессмысленности происходящего. Но в какой-то момент, Джоуи обернулась к ней и позвала. На лице ее цвела самая широкая улыбка, а блеск глаз сделался совсем лихорадочным. - Мама, смотри! Очевидно, Анне следовало заглянуть в телескоп, и она заглянула. Объектив был направлен на два созвездия – или на одно? Они то ли продолжали друг друга, то ли являлись частью целого, сложно было понять. И Анна не понимала, пока Джоуи не объяснила ей: - Это Дерк и Джейк, видишь? А над ними, - не дожидаясь реакции, она сместила телескоп немного выше, - Теперь видишь вот это? Это Дейв! Сейчас, я покажу тебе еще… Сверяясь с записями в блокноте, Джоуи продолжала двигать телескоп и менять его настройки. Недалеко от Дейва сияла большая, звездная Джейд, чуть поодаль – скромная Джейн, а рядом с ней, почти касаясь соседней Роуз, яркая Рокси. - А под Рокси, смотри, мама – смотри, какой красивый! Это Джон. Правда же, он самый лучший? Он как будто светится синим, да? - Да, милая, - с трудом выдавила Анна, - Джон и правда самый лучший. На самом деле она едва различала эти созвездия. И, конечно, ничего и нигде не светилось синим – звезды как звезды, холодные и далекие. - Неужели ты не понимаешь, мама? – спросила Джоуи с грустной улыбкой - как будто вся ее печаль заключалась в необходимости объяснять очевидные вещи взрослому, но очень недалекому человеку, - Они вернулись. Они смогли. «Нет, я не понимаю», - хотела признаться Анна, но ей помешал ком в горле. Всё, что она в итоге смогла сказать, это: - Милая, тут холодно. Пойдем домой. - Ага, - неожиданно согласилась Джоуи. Улыбка на ее лице сделалась еще более широкой, счастливой. Более пугающей. Спустившись вниз по лестнице, она бросила последний взгляд в светлеющее небо, помахала ему рукой и прошептала: - Нет места лучше дома. Перед сном, закрыв глаза, она снова считала звезды.