Мотыльки под водой

«И в болезни, и в здравии...». Ложь скользит вдоль её влажного языка изворотливым ужом, кротко стелется по словам неискренней клятвы, и лишь глаза выдают её с головой — направленные мимо склонившегося в поцелуе супруга. Пред Всевышним у венценосных монархов и простаков нет различий, так каков толк от тусклого золота регалий, сверкающих в её темных косах, если всем им, грешникам, предначертан путь один и тот же — в ад. Взгляд Виктории пуст и непроницаем, новоиспеченный муж мажет губами её щеку, ибо смотрит она упорно за его плечи, на ссутуленного премьер-министра позади, затопленного разношерстной толпой. Её всю выворачивает наизнанку. Омерзительная фальшь кружит голову, но Виктория продолжает смеяться несмешно и сухо, рассыпать всем и повсюду лицемерные улыбки, отчаянно ловя сухим ртом воздух, желая всех их убить. Только бы прекратить этот дешевый спектакль наигранно счастливой королевской четы. «Королева так хороша этим днём, она так и светится, глядя на своего молодого мужа». «Что за чудесная пара!». Молочно-белый муслин юбок струится по мраморному полу бального зала плавно и мягко; никто из гостей даже не подозревает, как нервозен и груб шаг королевы под ними. Виктории душно от сминающего хрупкие рёбра корсета, Виктории тошно от каменного лица кобургского принца подле. Виктория терпеть не может их всех — она мечтает к чертям снести праздничные гобелены и зефирные башни свадебного торта. Её ядовитую жажду внутри способен утолить лишь один человек, но она, увы, отнюдь не его невеста. И танец с ним — единственное, что способно усмирить её бьющееся яростью сердце. Посему она подходит к нему сама. Выскальзывает из цепких объятий Альберта, даже не оборачиваясь, и стремится накатывающей морской волной, что способна стереть с бережных краёв целые города, к нему так, будто вокруг нет ни души. Мельбурн цепляет блуждающим взглядом её приближение почти моментально. Виктория видит, как натягивается на его широких плечах, словно тетива, стёганная ткань камзола, как перекатывается в его лёгких по груди проглоченный комок воздуха. В широких сводах зала лишь они одни чувствуют тугие связки вибрации. — Ваше Величество, — склоняет голову он прежде, чем кто-нибудь из подозрительных зевак заметит их столкновение. — Окажите ли вы мне честь станцевать со мной? И предлагает ей свою руку, ибо сердце прочить не имеет права. Она принимает её с голодом рьяным и требовательным, сжимая предоставленную кисть до врезающихся в кожу полумесяцев ногтей. Его близость строго очерчена танцевальным кругом вальса, но Виктория лакает из глубокой чаши времени эти минуты, будто измождённый пустыней путник, и не может остановиться. Она помнит все до единого моменты, когда опала её была подобна напряжённой струне, и лишь краткое прикосновение к острому уголку локтя спасало её от разрушительной бури эмоций. Он дотрагивался до неё робко, но успокаивающе, присыплял своим сиплым шёпотом рвущихся сквозь тонкую кожу чертей: — Тише, мэм. Всё хорошо, вам нет нужды злиться. И это «мэм» горячило её нутро, разливалось по жилам будоражливой негой. Заставляло задыхаться от желания большего, чем быстрое касание прохладной ладони по оголённой спине, и в то же время наслаждаться самой сутью неимения ничего, кроме этих утекших секунд. Но королева жадна. Королеве не под стать упиваться огрызками, она хочет его всего и вопреки устоям. Поэтому прижимается к нему только крепче, выгибается кошкой под его ладони, с неуловимым злорадством засекая на лихом повороте танцующих пар ходящие желваки на впалых скулах своего супруга. Всё верно, пусть бесится. Его злость питает её, распаляет шкодливых демонов в душе лишь сильнее. Мельбурн порывается отстраниться, снова сбежать от её пылающих желанием глаз, но она машет головой лихорадочно, сыпя на острые дорожки ключиц засохшие лепестки гардений, и обдаёт его вдруг горячечным шуршанием протеста. Он — её верноподданный, он не посмеет отказать своей королеве, каков бы не был её каприз. Даже если на радость всем собравшимся в замке предателям и сплетникам она ловко переведёт свою безобидно лежащую чуть ниже его плеча руку выше, скользнёт, словно невзначай, пальцами по его щеке, смеясь громко и безрассудно. Даже если уведёт его прочь из бального зала, беспечно бросая на ходу слабую отговорку о том, что им следует попрощаться перед отъездом на их с Альбертом медовый месяц. Те, кто умны или же не пьяны вдребезги, ни за что не поверят в эту детскую ложь. Но королеве плевать. Никто не вздумает перечить властительнице величайшей в мире державы. Ей стоило бы отбросить боязнь быть пойманной раньше. Она больше не шарнирная кукла в сухощавых руках сэра Джона. И багрово-винные рубины в её волосах, вплетённые в тяжелый ореол драгоценного металла, служат тому непоколебимым доказательством. Широкая ладонь Мельбурна в цепкой хватке её миниатюрных рук горячит кожу сильнее пламени свечи. Виктория ведёт его неосвещёнными коридорами и ширится в лукавой улыбке, наслаждаясь его покорностью. Она чувствует, как он несколько раз рвётся остановиться, возразить, но обрывает зачатки невысказанных слов, позволяя ей править балом. — Ваше Величество, — наконец не выдерживает он и тут же замолкает, пригвождённый к стене её упорными ладошками. Её глаза в синеве почти безлунной ночи сверкают отнюдь не блеском огранённых сапфиров; в них плещется чернильное море, топящее в своих неспокойных водах островки расширенных зрачков. Виктория выпускает из лёгких воздух тяжело, полной грудью, отчего он инстинктивно вдыхает синхронно её выдоху, и вдруг усмехается ему томно, слегка охмелённо. — Помните, вы говорили, что, когда придёт время, я отдам своё сердце без раздумий? — спрашивает она, перехватывая его застывшую в воздухе кисть и направляет её к своему лицу. — Да, — отвечает он хрипло, отчаявшись избежать её блестящего взгляда. Виктория немеет на короткую секунду, чувствуя в тихой близости его скоро пульсирующее сердце, и растягивает точёные губы в приглашающей улыбке. — И почему только твои прикосновения мирят пыл в моей мятежной душе? Он сглатывает, оглушённый интимностью этой фразы. Она рвёт ему барабанные перепонки, заполняя черепную коробку гулким эхом обрывков слов. Мельбурн сдавленно переводит дыхание, ощущая как горят под ногами все мосты рассудительности, и наклоняется к её горячему рту, стреляя в электризованное пространство между ними контрольным вопросом: — Значит... я могу поцеловать невесту? Ответом ему служит её воспалённый язык и тонкие пальцы, гребнем впущенные в жесткие кудри его волос. Подтверждением ей служит мёртвая хватка его рук, сжимающих тонкую талию едва ли не до хруста. Их сносит бушующими волнами в непроглядные глубины замковых коридоров, раздавливает, словно мотыльков под водой, душащей толщей грехопадения. Виктория — огонь дикий и всепоглощающий, обманчиво облачённый в хрупкое девичье тело. Её распахнутость Мельбурну отнюдь не кажется нечестной победой. Он сливается с ней, словно гладя рукой в плотной коже перчаток по пламенно-рыжей шкуре опасного хищника, разлинованной смолянисто-чёрными полосами. Один неверный кистью взмах — и гладкий мех обернётся раскрытой пастью, испещрённой смертоносными клыками. Он знает точно, что его трофей победителя — отнюдь не она. Это королева выиграла, словно издавна желаемое сокровище. Пускай он сам хотел быть выигранным ею. Поглощённым ею. Её демонами. Он впускает их в свою душу с идолопоклонническим смирением, радостью. Её пантеон наполнен до краёв, в его ещё хватит места для пары смертных грехов. Нет ничего слаще этих грехов. И пусть весь мир катится к чёрту. Потому что последний отголосок сознательности Мельбурн выдыхает в её раскрасневшееся от томительных ласк лицо, сам не слыша собственных слов: — То, что сейчас было между нами, это государственная измена, — его шепот теряется в её прерывистых выдохах. — Никто не примет этого. Нас осудят. Но в глазах Виктории сгореть способна хоть сама Преисподняя; она лишь тягуче смеётся и машет устало головой. — Я не позволю. Королева обманчиво юна, взбалмошна и миловидна. Но в душе её гнездятся бесы, которым под силу сокрушить самые недоступные границы, и не приведи Господь воспротивиться её намерениям. Грудную клетку Мельбурна они заполняют, словно влитые, ибо только он один может укротить их рвущиеся наружу когтистые лапы и шипованные хвосты. Только он один может укротить королеву.