Замечая сгорание

      — У тебя есть какая-нибудь ненужная бумага? Огонь нужно разжечь.       — Да, конечно, есть.       Вскакиваю, роюсь в сумке. Из гостиной раздаются голоса. Праздник.       — Вот, держи, — протягиваю тетрадь. — Только не вырывайте листы с записями, ладно? Хоть там и такой бред, что сжечь жалко только конспект по физике, но все-таки вырывайте только пустые листы, — усмехаюсь. Если переносить на язык сообщений, то мой смешок можно записать как «хд».       Хорошо, что спросили у меня — я всегда таскаю с собой тетрадку. Я же вроде как писатель. Она мне всегда нужна, она всегда должна находиться у меня в рюкзаке. Правда, сегодня я с сумкой, рюкзак в стирке. Но я бережно переложил в нее все то, что всегда ношу с собой: тетрадку, тексты, ежедневник, ручки. Я складывал все по привычке — не сложить нельзя, я же пишу, я же писатель. Я еще, правда, надеялся и верил, что по пути, в автобусе, или даже на празднике мне это пригодится: я буду читать старые истории, записывать новые…       Но как там костер?       Зимой на улице в одной майке не холодно — здесь необходимость безумных действий. Безумность здесь естественна и вовсе не необычна. Ею живешь.       Тепло. Пустые тетрадные листы летят в огонь. Трещит рвущаяся бумага. Сгорают неисписанные страницы, их забираются с собой рваные языки пламени. Подобно этим огненным языкам вспыхивают обрывки мыслей и воспоминаний.       Я же писал. Писал! Раньше: на скамье на берегу реки, на морозе ломающимися пальцами, на бетонном причале, на коленке в трамвае, при осязаемом густо-белом тумане, на ходу, на бегу. Писал там. Где красиво и там, где нет выбора — везде, всегда. Я писал. Писал!       Раньше. А сейчас — обман-обманище.       — Эй!       Снежком разрушить жар, исходящий от костра, почувствовать режущий холод на руке. Схватить этот холод, попытаться дать сдачи и промазать. Упасть в снег, сбежать в безумие, а потом в тепло, домой.       — Холодно пиздец.       Уйти в туалет и встать перед зеркалом. Единственное время, когда думаешь — пока ковыряешь свою прекрасную рожу.       Раньше. Сейчас — обман-обманище. То, что я беру с собой тетрадь и ручки, позволяет мне думать, что я действительно пишу в этой тетради этими ручками; что я писатель. Наличие этих вещей создает ощущение, что я действительно что-то делаю, а не пинаю некоторые детородные органы, что за моей спиной, в рюкзаке, — мои труды. Думать и знать: «Остальные люди — лютые бездельники. У них ничего с собой нет, они ходят без якорей, не как улитки — без собственного дома на спине. Такие люди ходят неведомо зачем, просто ковыряют дорогу собственной жизни или вовсе не оставляют следов. Но я ведь особенный. Я писатель, у меня всегда с собой тетрадка и ручка, раз они есть, значит, они используются, я в любой момент могу начать писать, вот хоть сейчас…»       Обман-обманище.       Тетрадь отощала, стала поджарой. Зато у нас будет шашлык. Убираю ее. Берегу. Какая же она у меня стала тоненькая и сухая: обложка да пружинка. Худая, не насытившаяся, как человек с уменьшившимся желудком. Зато уже почти не пустая — исписанных листов по отношению к пустым больше.       Теперь она моя. Дневник моих ошибок и попыток, моя прекрасная ступень к цели, средство, помогающее исполнить свое желание. Существо, которому я обрывками изливаю свою душу, которому бросаю, как дротики, слова и чувства.       Моя, бедная, тетрадь.