Как Каин

Порой Клер кажется, что ее воображение забрело к ней в голову по ошибке. Будто кукушонок, подкинутый в чужое гнездо, требовательный и нежеланный. Одеваясь в школу под телевизор, она краем уха слышит, как седой проповедник с огромными, как у наркомана, зрачками цитирует: «Разве я сторож брату моему?». И хотя он говорит про Каина и убитого им брата Авеля, она вздрагивает, словно ее поймали на горячем. То же самое можно было бы сказать про нее и ее воображение. Впрочем, если эта отмазка не прокатила тогда, чего уж ждать сейчас? Клер — не из тех, кто увлекается библейскими аллюзиями. Поэтому она позволит себе еще всего одну. Ее тело – храм, и двери в него закрыты. Клер едва не убила Броуди, когда он попытался, скажем так, найти вход. Уэсту досталась пара полетов, поцелуй на пляже и, да, она позволила ему засунуть руку ей в лифчик. Алекс получил и того меньше. Но с Сайларом все по-другому. Сайлар. Даже звук его имени вызывает тошноту. И эта его дурацкая внешность – зализанные назад черные волосы, как у нуарного злодея, длинное лицо, широченная монобровь... Она может перечислять долго, находя один смехотворный эпитет за другим. В своей попытке получить прощение он жалок, а в желании выглядеть как усредненный тайный агент – отвратителен. Несмотря на все его усилия, налет безумия так никуда и не делся. Но. Но. Но. Но. Когда он держит ее за руку в доме Кэнфилда, не давая соскользнуть в воронку небытия, она встречается с ним глазами и вспоминает один случай. Тот самый, когда он поймал ее в ловушку в собственном доме и вскрыл ей череп, чтобы вырвать способность к регенерации. Он тогда копался у нее в мозгу и нес что-то светское про то, как было бы здорово уметь удерживать любовь, а ее трясло от страха и отвращения. Но потом, когда он получил то, что хотел, и отправился к двери, и она вдруг поняла, что сегодня не умрет, ее сначала охватило облегчение, а потом, почти без перехода, возбуждение. Логически это было объяснимо. Рудимент вроде хвостика, который нет-нет да и вырастает у младенцев, прорвав решетку ДНК, ее реакция была древней, как сама земля. Пройдя в миллиметре от настоящей смерти, заглянув на секунду на ту сторону, ее тело немедленно захотело размножаться. Продолжить род – основной инстинкт, и кто такая Клер, чтобы ему противостоять? – Подожди, – сказала она вслед Сайлару. Тот обернулся. – Ты не... Понимание того, что она собирается сказать, ударило ее, словно скорый поезд. Сайлар ждал, глядя на нее с вежливым интересом, будто это не он только что погружал свои руки ей в голову – Клер все еще ощущала витавший в воздухе запах крови. – Ты разве не убьешь меня? – наконец спросила она, с силой сжимая бедра. Ей было страшно, как никогда. Страшно оттого, что он вдруг поймет про нее то, что сама Клер принять была совершенно не готова. А потом все проходит. Ее тело снова выключается – так, точно нервные окончания застывают, и не остается никаких чувств. Сквозь эмоциональную пустоту произошедшее вдруг видится с кристальной ясностью: Сайлар ничего у нее не забрал. Напротив, он что-то дал ей – нечто такое, что ей только предстоит оценить. Словом, тогда, у Кэнфилда, держа его за руку, она вдруг вспоминает все это. Крайне невовремя. Потому что его глаза вдруг расширяются – и губы тут же растягиваются в быстрой понимающей улыбке. Позже, сидя на заднем сидении отцовской машины, он болтает, как ни в чем ни бывало, – по своему обыкновению, ведет лишенный логики монолог, из которого следует, что ее отец – лгун и предатель, а сам он предназначен ей судьбой. Клер хочется развернуться к нему и ударить. Кулаком в нос – до хруста кости. А потом тряхнуть так, чтобы зубы лязгнули, и крикнуть в лицо: ты ошибаешься. Ты все неправильно понял, это просто реакция организма! Но оправдываться кажется стыдным до слез, и она просто молчит, скрипя зубами и ощущая, как подступают к глазам злые слезы. Лежа вечером в своей маленькой детской спаленке, она все продолжает и продолжает в воображении этот бесконечный диалог. – Ты только себе ничего не воображай, – мысленно говорит она, лежа на том самом журнальном столике – как, черт возьми, она снова там оказалась? – Это не то, что ты думаешь. Он хмыкает. – А что я, по-твоему, думаю? – Что можешь меня контролировать. Ее рука поднимается вверх помимо воли Клер. Потом то же самое происходит с ногой. – Хочешь танцевать, Клер? Ее губы сжимаются в тонкую линию. – Прекрати, – шипит она. – Ой, смотри-ка, а ведь действительно могу! Сайлар наклоняется над ней, ухмыляясь. Горячая кровь из раны на его груди капает ей на лоб. Волосы у него коротко стрижены – как на том снимке из его дела, сделанном сразу после того, как его в первый раз привезли в Прайматек. Признаться, так ему намного лучше. Клер уже открывает рот, чтобы возразить, и он тут же засовывает туда свой язык. Вот и все, мат в три хода. Перевернувшись на живот, Клер утыкается лицом в подушку и меняет декорации. Допустим, она приходит к нему до того, как все случилось – Гэбриел еще не стал Сайларом, а Клер не прыгает с мостов и не записывает это на камеру. Что, конечно, вовсе не значит, что этого в ней нет. Так же, наверное, как и в нем. Чтобы выяснить это (и, возможно, предотвратить) она находит его часовую мастерскую в Бронксе – Клер читала в его деле, что он раньше работал часовщиком. Если задуматься, профессия – бесполезней не придумаешь. Кому, скажите, нужно чинить часы, если на деньги, что с вас сдерут за починку, наверняка можно купить себе новую пару Swatch? Ну да ладно, положим, у нее есть хронометр, который нужно починить. И вот она входит в его мастерскую – и там, понятно, всюду часы, часы, часы... Будущий Сайлар выглядит... ничего так. Минус дурацкая прическа, плюс более приличные шмотки (поразмыслив, Клер одевает его в джинсы, кроссовки и рубашку навыпуск – только на черную, а... ммм... хаки, ну, такую, с маленьким погончиками на плечах; ей всегда такие нравились). Пара пуговиц на рубашке расстегнута, в вырезе видны темные волосы, и это выглядит почти неприлично. Нет уж, пускай застегнется. И еще – пускай он будет помоложе. Скажем, лет на пять или даже десять, чтобы Клер было легче с ним общаться. Наклонившись над разобранными часами, он воодушевленно копается в поблескивающем стальными детальками механизме, и Клер приходится кашлянуть, чтобы привлечь его внимание. Вздрогнув, он вскидывает на нее глаза – такие же неприятно-волнующие, словно направленные на нее дула пистолетов. – Здравствуйте, – говорит он. – Извините, что не отозвался сразу. Увлекся и не услышал. Клер кивает, нащупывая в кармане часы. – Ничего страшного, – отвечает она. – Я просто... – Шшш! – Сайлар (или его пока нужно называть Гэбриелом?) поднимает руку, призывая не замолчать, и встает. – Я знаю. Клер чувствует себя ужасно неловко. – Знаете, вот как? Ну, здорово. Тогда вот... – она вытаскивая часы и протягивает ему. Но он даже не смотрит в их сторону. – Вы сломаны, – говорит он. – И хотите, чтобы я это исправил, так? Клер моргает в полном замешательстве. Значит, это в нем уже есть. Черт, о чем она вообще? Ведь это ее фантазия. Почему же проклятый псих ее совсем не слушается? – Так? – повторяет он, подходя вплотную. Клер сглатывает, глядя в темные глаза, точно загипнотизированный кролик. – Так, – шепчет она. Он кивает ей на низкий столик посреди комнаты. – Ложитесь. Из-за двери, за которой он скрылся, слышится шум воды. Когда он возвращается, вытирая руки полотенцем, словно врач перед осмотром, Клер уже лежит на столике, нервно сжимая руки на груди. Она по привычке ждет, что он сейчас встанет ей за голову, но вместо этого он подходит к другому краю и тянет ее ноги на себя. Спина Клер скользит по гладкой поверхности, пока ступни не свешиваются с края. Разведя ее ноги в стороны, он опускается между ними на колени. Клер взирает на происходящее со странным безразличием – только сердце бьется чаще. – Я вас исправлю, – обещает он снова, поднимая подол платья, которое Клер надела вместо привычных джинсов, спасаясь от июльской жары. В потом отводит в сторону ее маленькие белые трусики, опускает голову, и ее словно обжигает огнем. Не то чтобы она не делала этого раньше. Делала, с Уэстом. Незадолго до того, как они разошлись. Он тогда уговорил ее – сказал, что знает, как доставить ей удовольствие, что уже делал это, и другим нравилось. Но все, что она чувствовала, когда он лизал ее, словно пес, горячо сопя в лобок, это стыд и неловкость. Сейчас все было не так: часовщик, который однажды должен был стать Сайларом, уверенно двигал языком вверх и вниз, а потом обводил маленькие круги ровно так, как она делала сама, пальцем, когда была в настроении. Потому что он был не настоящий, как Уэст, а воображаемый, а значит, действовал по указке Клер. Вроде как. Когда он просовывает в нее палец, она в этом сомневается. В панике повернувшись в сторону входа, Клер встречается взглядом со случайным прохожим, что стоит у стеклянной витрины, с интересом глядя внутрь... Постепенно это становится привычкой. Ей просто хочется снова чувствовать – хоть что-то. Ее воображение, будто демон-искуситель, уверяет ее, что ничего страшного тут нет. Она же фантазировала про Джастина, и Брэда, и даже немножко про Адама. Ну, до того, как он на всю Америку объявил, что гей. Ну так вот, это примерно то же самое. К тому же даже в своих фантазиях она пытается спасти мир от зла – переманить его на свою сторону, увести с дороги, которая ведет к печальному будущему. Даже когда Анжела говорит, что они родственники, это ничего не меняет. Только по крови, говорит внутренний голос, а оба потеряли ее столько, в том числе и от руки друг друга, что вряд ли их объединяет хоть капля. К тому же, это же просто игра воображения, так что всегда можно представить, будто они все-таки не связаны родственными узами. Например, Сайлар – приятель Питера. Питер, может, его даже спас, и он теперь благодарен и хочет дружить. И вот однажды Клер случайно сталкивается с ними в каком-то кафе, куда можно непьющим подросткам. Они шутят и болтают весь вечер, и он довольно мил, да и волосы у него выглядят отлично – падают на лоб, как у Питера. Наверное, неудобно, но Клер нравится. А потом они вместе едут на его машине – Клер нужно домой, а Питеру пришлось уйти раньше – и тишина между ними искрит невысказанным. – Ты ведь понимаешь, чем все кончится, Клер? – вдруг говорит он, когда они стоят на улочке возле ее дома, не торопясь выходить. – Ты не сможешь меня удержать. При этом Сайлар наклоняется к ней, так что она не совсем уверена, о чем он. – Может и смогу, – возражает она. – Я бы попробовала. Он скептически хмыкает. А потом снова заводит мотор. – Ничего не выйдет. Ты сама меня придумала. Это оскорбительно. Почему ты не можешь принять меня таким, как есть? – Потому, что на самом деле ты другой. – Нет. – Я это вижу. – Ошибаешься. Я тебе докажу. Хочешь, прямо сейчас? Она кивает, и он резко нажимает на газ и направляет машину в стену. А потом ей снится сон, в котором она втыкает нож ему в грудь. Такое было и в реальности, но тогда ей было некогда подумать об этом – она была слишком занята выживанием. Резко вздохнув, точно вынырнувшая из воды, Клер безумным взглядом обводит комнату. Сон все еще держит ее в своих объятиях, и там, на границе реальности и иллюзии, вдруг приходит понимание. Я не сторож брату моему, думает она. Я ему судья. Что-то меняется. Реальность сдвигается, словно камень в основании египетской пирамиды, и колосс начинает терять равновесие. – Он спас меня, Клер, – говорит Питер. – Мог убить, а вместо этого помог. В нем есть добро, вот что он имеет в виду. Присмотрись повнимательней, Клер. Поищи наилучшую точку для удара. Она снова приходит к нему – в фантазии, не в реальности. Она спокойна и собрана, и ее оружие готово к бою. – Почему ты не убил Питера? – спрашивает она, прижимая дуло к бьющейся на виске жилке. Ее собственное сердце стучит в унисон. Он вздыхает. «Потому что хотел подобраться к тебе поближе», – молча диктует Клер. – Не знаю, – говорит он наконец. – Просто не хотел, чтобы он умер. Это было бы нечестно, Клер, убить того, кто не может сопротивляться. Клер взводит курок. – Раньше тебя это не беспокоило, – говорит она. – Ключевое слово – раньше, – отвечает он. – Ты ведь понимаешь, что не сможешь меня убить, верно? – Знаю, – она вжимает дуло в нежную кожу. – Но все-таки попробую. Клер просыпается от выстрела. Должно быть, она задремала: отключилась на пару секунд, как это с ней порой бывает – и в последнее время все чаще. – Он в комнате наблюдения, – шепчет отец, передавая ей винтовку. – Я знаю, где это. – Артур Петрелли мертв, – доносится до них искаженный динамиками голос. – Нет нужды идти в Пайнхерст. Внутри у Клер что-то щелкает – словно кто-то вдруг выключает свет. Дышать сразу становится легче. – Вы ведь не думаете, что сможете остановить его? – спрашивает ма... то есть Мередит. – Я остановлю, – обещает Клер. Интересно, если она все-таки и правда сможет это сделать, поможет ли это ей не думать? Перестанет ли она чувствовать его, словно пулю, застрявшую в груди? Выставив ружье, Клер идет по темному коридору, вслушиваясь в темноту. Допустим, она найдет его. Допустим, он подпустит ее так близко, что она сможет выстрелить. Убьет ли это ее внутренних демонов? – Дай руку, – говорит она Анжеле. У бабушки оказывается длинная узкая ладонь, и большим пальцем она поглаживает подушечки ее пальцев. Клер примерзает к месту и косится назад через плечо... От Сайлара пахнет смертью – его рубашка вся пропиталась чужой кровью, а ноздри расширяются, вдыхая ее ненависть и страх. Когда он прижимает ее к стене, придавливая локтем горло, у нее нет ни малейшего желания обнять его ногами за талию, и, вцепившись в волосы на затылке, притянуть к себе для поцелуя. Все, чего ей хочется, это ударить его. Ножом. Или выстрелить в лоб, туда, где сходятся темные брови. Убить то, что делает ее уродом. Но когда он отпускает ее, бросает на пол, как сломанную куклу, внизу живота знакомо тяжелеет. Это единственное, что она ощущает с тех пор, как он лишил ее способности чувствовать. Ее ненависть к нему так сильна, что прорывается сквозь немоту замерших в коме нервных окончаний. Ухмыльнувшись оскорбительно-понимающе, он беззвучно отступает, позволяя ей бежать. – Так кого ты мне отдашь, Клер, папочку или бабулю? – несется ей вслед. Ее тело - храм, но его захватили. Поселились в ризнице, развели костер за алтарем. Проникли в самое сердце и осквернили то, что было для Клер священно. И она не может находиться в своем теле, пока жив тот, кто это сделал. Его силуэт подсвечен огнем в камине, а лицо Анжелы бело, словно гипсовая маска. – Скажи мне правду! – кричит он, не то требуя, не то умоляя. – Скажи мне правду! Клер поднимает с пола осколок стекла и делает шаг. Если задуматься, Каин убил Авеля не из зависти. Просто он не мог видеть в нем того, кем ему самому было никогда не стать. И когда все оказалось кончено, в его разом потемневшей душе, Клер уверена, воцарился долгожданный покой. Глядя, как кровь течет к подошве ее ботинок, у своих ног Клер вдруг видит саму себя. Теперь она знает точно: теперь в будущем, о котором как-то рассказал ей Питер, ей не понадобится ни черная одежда, ни темная краска для волос. Клер зажмуривается и приказывает воображению заткнуться. Она знает: на этот раз оно подчинится.