Однажды ночью

«Порою шутка совместима с драмой!» Байрон, «Дон-Жуан» (пер. Гнедич).

***

      Не передать словами какой ужас я испытал, когда в ответ на мой оклик последовала лишь тишина.       Позади не было никого. Я вмиг выкинул все мысли о премии из головы и крикнул так громко, как только мог:       — Альфред! Сара!       И мне снова никто не ответил. Всю жизнь считавший себя человеком большого ума, я внезапно почувствовал себя величайшим глупцом. Как можно было оставить Альфреда одного с укушенной девицей? С чего я вообще решил, что её можно спасти? Конечно, я же хотел утешить бедного мальчика, убедил его, что Сара пока ещё вне опасности. И вот теперь он, похоже, сам в опасности.       Оглядевшись по сторонам, убедившись, что вокруг ни души, я углубился в лес, продолжая звать своих юных спутников. Полная луна зловеще светила над рекой, отчего её воды напоминали потоки ртути. Мне показалось, что я иду вдоль самого Стикса. От этого становилось не по себе. Содрогнувшись, я ещё раз назвал имена Альфреда и Сары и свернул на другую тропинку, подальше от этого треклятого водоёма.       Деревья были густо укутаны в листву, поэтому в чаще леса была непроглядная темнота. Я двигался почти на ощупь, продолжая звать молодых людей, но с каждой секундой это казалось всё более бессмысленным. Они наверняка уже далеко отсюда и мой слабеющий голос им не слышен. Кроме того, они наверняка уже обратились в монстров.       Мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в деревню.       Я вернулся на опушку, где в последний раз видел Альфреда, баюкавшего на коленях голову Сары. Мне явственно представилось, как девушка поднимается, долго глядит в глаза ничего не подозревающему мальчику, а после с жадностью впивается ему в шею. Из глаз моих закапали слёзы. Они были так юны! Не познав настоящей жизни, они окунулись в омут мрака.       Что я скажу матери Альфреда, доверившейся старому профессору, полагавшей, что уж со мной-то её сын будет в безопасности? (О вас, госпожа Шагал, думать не приходилось — Вы и без того были убиты смертью супруга, чтобы горевать ещё и о дочери.)       Внезапно в завязшем воздухе поднялся сильный ветер. На мгновение я забыл о своём горе, и в тревоге огляделся. Отовсюду слышались странные шорохи, кое-где замелькали тени. Все переживания отошли на второй план, моя душа наполнилась животным страхом.       Не помня себя, я бросился в сторону деревни. Я хотел позвать на помощь (хотя это и было лишено всякого смысла), но язык мой точно онемел, и я не смог издать ни звука. С ужасом я отметил, что за спиной слышны чьи-то шаги. Я побежал быстрее. Это было иррационально, ведь старику долго убегать от толпы вампиров не получится. Но я больше не был спокоен и разумен, всеобщее безумие полностью овладело мною.       Ветви деревьев рвали одежду, царапали лицо. Я задыхался, валился с ног от усталости, но продолжал бежать, вспоминая все молитвы. О, я так долго пёкся о спасении души, и вот теперь я обречён на вечные терзания. Как же всё это глупо! С чудовищным цинизмом я подумал о том, что было преступлением тратить время на глупые поиски и не менее глупые стенания об Альфреде, когда следовало бы спасать собственную шкуру.       В сердце закололо. Тогда я с облегчением и радостью понадеялся, что оно не выдержит всех переживаний и бешеной гонки, и я умру прежде, чем в мою плоть вопьётся вампир. Я даже вновь посочувствовал Альфреду. Ногой я зацепился о корягу и навзничь упал на землю. Подняться не было сил.       «Вот она, смерть», — подумалось мне, но это суждение оказалось ошибочным. То была не смерть, то была лишь смертельная усталость. Как можно перепутать такие разные по природе своей явления? Мой организм был слишком крепок, чтобы вот так просто перестать функционировать. Подумаешь, небольшая пробежка!       Тогда своими липкими пальцами в меня снова вцепился страх. В нём всё меньше было разумного, человеческого, но всё больше животного, инстинктивного.       Я уже не чувствовал конечностей от холода, а жестокий каратель так и не появился. Мне показалось тогда, что я оторвался от преследования, что каким-то немыслимым способом, кровопийцы отстали. Эта мысль немало меня взбодрила. Я даже нашёл в себе силы подняться и сделать несколько шагов.       Опираясь о стволы деревьев, я медленно шёл по лесу, надеясь к рассвету достигнуть деревни. С моим разумом от радости сделалось какое-то помутнение. Я посмеивался в усы и пел себе под нос: «…позитивная натура для прогресса и культуры создана…» В одно мгновение всё мирское перестало меня волновать, я вновь начал грезить о «Нобеле». Со мной прежде не раз случалось такое, но никогда это не приобретало такого мрачного и жуткого оттенка, как в ту минуту.       Я прошёл, или вернее, «прохромал» таким образом, наверное, около часа. Пару раз я останавливался, чтобы проверить со мной ли мои записи. Вдали уже начала виднеться деревня, когда сзади повеяло холодом. Я не успел испугаться, прежде чем в меня вцепились холодные когтистые пальцы. Язык скользнул по моей шее, я почувствовал прикосновение клыков. Сделав над собой усилие, я слабо оттолкнул напавшего.       — Альфред, прости старику его рассеянность, — с этими словами я обернулся, предполагая увидеть своего помощника, но вместо него на меня хищно смотрела женщина со взъерошенными белыми волосами. Горничная из вашего трактира.       — Прощаю, профессор, — смеясь отвечала она, и тут же я почувствовал адскую боль в районе сонной артерии.

***

      Простите меня и вы, госпожа Шагал. Всё во мне противится этому, но та жажда, о которой ночами пели гости фон Кролока мучает, терзает меня. Она сильнее меня.       Нет, не говорите ничего. Не плачьте, не спрашивайте о вашем муже. Вы всё сами увидите. Скоро. Очень скоро. Чувствуете, мои проклятые клыки касаются вашей кожи?       Что? Что вы сказали? Да, это верно. Следовало позволить воткнуть в сердце Йони кол. Меньше было бы проблем. Меньше. Зря вы упрямились. За это ваше упрямство я накажу вас: я буду долго и мучительно убивать вас. Так, чтобы вы кричали от боли, мадам.       Молчите! Не смейте упрекать меня! Я не мог отказаться от похода в замок Кролока — это было делом, нет, мечтой всей моей жизни (какое, однако, смешное слово — «жизнь»)! У вас будет шанс упрекнуть в трусости Альфреда, ведь это он не смог уничтожить графа с его сынком, в слабодушии вашу дочь, которая не смогла противостоять соблазну, вы не раз укорите себя, не забывайте. Но только не меня! Здесь нет моей вины!       Всё! Довольно разговоров! Настал час ваших мучений! Боже правый, откуда во мне столько жестокости? Что со мной такое?

***

      Ну же, хватит болтать. Вы слабеете, вам нужно отдохнуть. А, вы спрашиваете, что дальше? Дальше вечная жизнь. Проклятая вечная жизнь.