И снова рассвет.

Вдох. Выдох. У нее опять не получается. Она пробует снова. Один. Два. Три. Нет. Эмма не может заснуть без него. Ей нужен Джулиан. Казалось, это стало уже зависимостью. Засыпать в его объятиях и просыпаться тоже. С каждым разом она все больше к нему привыкала, а он к ней. С каждым разом, она все больше ужасалась, к чему это приведет. И с каждым разом, они оба понимали, что вернуться к прежним временам просто невозможно. Стук. И следом второй. Эмма сразу встала с кровати и босиком по холодному паркету побежала к двери. Она открыла ее и увидела Джулиана. Сердце ушло в пятки. Никаких слов, никаких жестов. Они знали друг друг настолько, что порой казалось, будто они читают мысли. Конечно читают, они же парабатаи. Парабатаи. И двое снова вспомнили о запрете. Снова вспомнили об ужасающих последствиях, которые произойдут из-за этих самых полуночных встреч. Но они не могли остановиться, это как наркотик. В самом начале кажется таким легким скрывать ото всех, а в конце уже все знают о твоей зависимости. О твоей недавно появившейся нужде. Так же и они на людях отбегали друг от друга при малейшем прикосновении, например, пока Джулиан наливал кофе, а Эмма тянулась до полки за чаем. Прикосновение, которое так обжигало. Возможно, другие и вправду не замечали этого, а возможно, они просто не хотели этого замечать. Джулиан вошел в комнату Эммы. Он захлопнул дверь, и сняв тапочки с ног, лег на кровать вместе со светловолосой. Они привыкли не говорить в такие моменты, им достаточно смотреть друг на друга с жадностью, разглядывая каждый миллиметр любимого лица, ведь это нельзя сделать при Тиберии, Ливви, Друзилле или Октавиане. Этого нельзя сделать ни перед кем. Он коснулся ее первый. Легонько дотронувшись до лица Эммы, Джулиан потянул ее к себе за поцелуем. И она ответила. А как может быть еще? Разве пьянице не захочется выпить алкоголя, если ему дадут его в руки? Ведь этот поцелуй был опьяняющим. Только и это спасало их от тактильного голода на протяжении всего дня. Ночью они открывались. Они словно выпускали своих птичек полетать на воле, но с рассветом загоняли их обратно. Жестоко к птичкам, но справедливо со стороны конклава. И так идет у них время. Днем — заложники своей же любви, а ночью — открытые души без каких-либо оков. Пока не наступит рассвет.