Дочь Ворона

Она знала, что про неё говорили. Слухи ходили разные, и некоторые из них даже были правдивы. Ведь это правда, что её мать умерла, оставив её сиротой. Это правда, что домашние её боялись. И что она ведьма — тоже правда: она не хотела признавать этого поначалу, но что-то внутри неё всегда знало, что это действительно так. А ещё говорили, что у неё не было отца. И вот это была ложь. У неё был отец. Самый лучший отец во всём мире. Самый щедрый, самый добрый, самый понимающий. Самый сильный. Самый-самый. Никогда, никогда она не была по-настоящему одинока: тьма пела ей колыбельные, тьма держала её за руку, когда ей было страшно, тьма шептала ей утешения, когда кто-то доводил девочку до слёз. И в этой мягкой, тёплой темноте, живущей у неё в сердце, в этом беззвучном голосе ночи, обволакивавшем её бархатным коконом, виделся Свартжель образ её отца. Она знала, что только его нужно было благодарить за все дары, которыми он щедро её наделил. Её отец был великим. Её отец был Богом. Но люди — она знала — называли её отродьем демона. Люди были глупы, людям не дано было понять некоторых истин относительно этого мира. И люди были слепы. Они ничего не желали знать о Боге-Вороне. О магии, которой была пропитана земля, о таинственных могущественных силах, управлявших их существованием. Так что — Свартжель в какой-то момент решила, что не станет на них обижаться. Что взять с испуганных овец, которые чуяли в ней волчью кровь? И ей, конечно, не нужна была их компания. Нет. Волки не водятся с едой. Вороны не водятся с червями. Она редко плакала после смерти матери. Когда дядя, случалось, кричал на неё или даже отвешивал ей оплеухи, выведенный из себя её молчанием и её пугающе взрослым взглядом; когда разодетые боярские жёны бросали ей в спину оскорбления, называя её безродной и проклятой; когда соседские дети швыряли в неё камни и глупые обзывательства, чтобы тут же спрятаться от её острого взора за юбки матерей; когда во время народных гуляний счастливые семьи и компании закадычных друзей собирались вместе, а она оставалась одна… она не плакала. Только забиралась куда-нибудь повыше — и сидела там долго-долго, в гулкой равнодушной тишине, наблюдая, как опускается на мир ночь. В чёрном небе ей чудилось обещание новой жизни, которая когда-нибудь наступит. Она сидела на крыше — маленькая девочка, беспечно болтающая ногами над растекающейся по улицам синей мглой — и думала об отце. Она видела его во сне, иногда. Но представляла очень смутно. Она не знала, как по-настоящему звучит его голос, как выглядит его лицо, каков у него нрав. Наверное, это было неважно: важно было то, что где-то он был, где-то томился и взывал к ней, помнил о ней. Она знала, что со временем эта связь укрепится. Что она научится видеть его, и слышать его, и говорить с ним по своему желанию. Мысли об этом наполняли её неподдельным, искренним счастьем. «Папа», — непременно думала она перед сном, сладко зажмуриваясь, и повторяла про себя это короткое тёплое слово на все лады. Это было слово, равнозначное для Свартжель слову «любовь». Отец её любил, она была в этом уверена. Ни минуты она не позволяла себе в этом сомневаться. Она так часто повторяла себе, что она лучше, чем все прочие люди, что только её обожаемый отец достоин занимать место в её душе, что постепенно для неё не осталось никакой другой истины, кроме этой. «Однажды, — обращалась она к нему, не получая никогда ответа, но неизменно чувствуя, как её мысли достигают адресата. — Однажды ты придёшь, и мир увидит. Люди узрят твою мощь. И мы будем править ими, и мы всегда будем вместе, правда?» Её любовь не ослабевала на протяжении всех этих столетий. «Я буду хорошей дочерью, — говорила она себе и ему сразу, обещая и убеждая. — Никогда тебя не покину. Дети всегда оставляют своих родителей — но не я. Я буду служить тебе и буду склонять к служению других. Я сделаю всё, что прикажешь, и тогда ты будешь мной доволен, отец. Я не подведу. Я буду всегда на твоей стороне. Всегда!» Это были того рода иллюзии, из которых совершенно не хочется выбираться. Она основала культ Бога-Ворона — другие люди тоже должны были полюбить её отца. Он ведь был и их отец тоже — только многие об этом забыли. Её больше не называли отродьем и тварью: никто не осмеливался. Теперь её звали принцессой. И она всё ещё была одна. Но она истово верила, что всё должно в итоге окупиться. И когда всё наконец получилось, когда Бог-Ворон вернулся на Землю — это было наградой за её усердие и преданность, за её долгое-долгое ожидание. Она заслужила это, как никто другой. Когда это случилось, Свартжель сделала то, о чём мечтала все эти годы: обняла отца. Её счастьем в этот миг можно было накрыть, наверное, целый континент. Бог-Ворон объятия не заметил. Её радость омрачали только глупые смертные, которые зачем-то вздумали сопротивляться сошедшей на них благодати. Они снова были слепы и снова не видели дальше собственного носа. Свартжель великодушно простила им их заблуждения. Она убивала их не из чувства долга, не из мести, не из необходимости уменьшить число врагов — а только потому, что ей это нравилось. Хищник в ней выл от восторга, раздирая на части ошмётки человеческого мяса: овцы всего лишь получали то, что им полагалось природой. Другие хищники — обитатели Ада — пришли драться за территорию, которую полагали своей. С её точки зрения, это было ещё более глупо, чем человеческие попытки дать отпор: Кутх ведь даже не был захватчиком. Он просто возвращал то, что принадлежало ему по праву. Когда она бросилась на Сатану, посмевшего напасть на её отца в открытую, Бог-Ворон даже не обратил на это внимания. Она всего лишь исполняла дочерний долг. Ей хотелось бы обнять отца ещё раз. Ей хотелось бы, чтобы они поговорили, как принято разговаривать у обычных родителей с детьми. Ей хотелось рассказать ему: об этих веках одиночества, о том, как много она для него сделала, о посиделках на крыше и о полётах со стаей ворон, о людях и о смерти. Она жаждала его одобрения, его ласки и его признания. Она знала, что этого, вероятно, никогда не случится. Её отец не был человеком и не знал обо всех этих её желаниях. Да и хорошо, что не был. Люди были ей не нужны… ведь так? Но она готова была ждать. Сколько потребуется. Сколько угодно. Ей не дали такой возможности. Небо вспыхнуло ярчайшим пламенем, когда столкнулись две сущности одного Бога. Только одна из сущностей была для Свартжель родной и любимой, другая же — чужой и враждебной. Она взвыла раненым зверем, когда две ипостаси слились в одну. Её вой разнёсся по кипевшему от сражений полю битвы — но услышал его только Сатана. Отец бы услышал тоже, наверное. Вот только отца больше не было. Ужасная, оглушительная пустота разливалась у Свартжель внутри, там, где прежде была связь. Там, где прежде жил голос, певший ей колыбельные. Её сознание ещё не сформировало даже мысль об окончательности случившегося, но её сердце уже знало. Она закричала от ярости и боли. Это было несправедливо, нечестно и неправильно. Какая-то её часть — та часть, что не позволяла маленькой девочке плакать, та часть, что смотрела когда-то на взрослых непроницаемыми тёмными глазами, в которых блестела безразличная сталь морозной северной ночи — отстранённо различила обречённость, ударившую Свартжель сквозь накрывшее её облако горя и гнева. Она знала, что умрёт. «Папа, — успела подумать она по привычке, разрываемая Сатаной напополам. — Папочка». Не призыв, не отчаянье, не страх и не надежда заключены были в этой последней мысли. Это было просто слово. Слово, которое само по себе значило так много, что не нуждалось в дополнительных оттенках смысла. Огонь соединил её навеки с темнотой, из которой она родилась.